Во имя Мати, Дочи и Святой души - Михаил Чулаки

Пусть бежит по Вавилону, пусть кричит, как в корабле спасательном жила. Секретов постыдных в Сестричестве нет. Пусть болтает, чего хочет, тварь ползучая. Раз попустила побегу Госпожа Божа, значит и побег этот – к славе Её-Их.

Клава подумала, не поработать ли любалкой над Григорием вместо Ирки. Просто так. За недосмотр – что сарай под окном близко. Но – не захотелось. Представила, как будет торчать вверх горб его.

– Иди.

– Люблю тебя на ночь, добрая Дэви.

Ну и люби отсюда подальше!

32

Свами сразу сговорилась с группой «Формула Любви». Клава сама слышала, как какой-то администратор или ударник кричал в телефон: «Классный хит! Отпад!» – очень громко. Или голос у администратора такой, или телефон у Свами с усилением.

И в другом не обманула: купила тачанку. Настоящий «джип», да еще и «чероки»!

И вот втроем они поехали во Дворец Спорта. Не на такси ведь, на своей! Клава каждую секунду чувствовала объятия упругого кресла.

Свами была в штатском. Витёк – как всегда. И только Клава блистала серебряным плащом своим неотъемлемым.

По дороге Витёк притормозил у афишной стенки.

– Во!

Вместо десятка разных афиш на стенке в ряд была склеена одна:

РОК-СВЯТАЯ КАЛЯ ДЭВИ

И ниже помельче, но тоже слепой прочитает:

В ГРУППЕ «ФОРМУЛА ЛЮБВИ»

– Не очень канонически, но жанр диктует, – сказала Свами.

Когда подъехали ко Дворцу Спорта, похожему на огромный барабан, Клаве все-таки стало страшно: со всех сторон втекали люди-люди-люди – от двенадцати и старше, по первому взгляду.

– Если у нас – корабль, то это – крейсер, – оценил Витёк. – Или даже авианосец: чтобы вертушки на крышу сажать.

Тачанка прокладывала себе дорогу осторожно. Некоторые заглядывали сквозь слегка тонированные стекла, строили рожи.

– «Формулу» малолетки уважают, – сообщил Витёк. – По мне, кайфовей «Белые акулы».

– Полный сбор, пять тысяч, мне Додик позвонил, – сообщила Свами.

Пускай хоть десять! Клава приказала себе не трусить и положиться на Госпожу Божу. Раз Божа привела ее сюда, значит не оставит. А в такие дворцы входили простые ребята по всем мире – и выходили со всемирными деньгами и миллионной славой!

Витёк знал, где закрытый вход – для своих.

– Это и есть ваша Дэви? – удивился толстый быстрый человек. – Совсем цыпленок?

– А это Додик, администратор, – совсем светски представила Свами.

– Пускай цыпленок – все равно всё отлично! Мой дежурный девиз: всегда всё отлично! Если ходят на бабу Глашу и эту черную тушу Сахаджу, неужели не клюнут на такую девочку? На симпатичненькую и на свою? Ничем не рискуем, программу вытаскиваем и так. Микрофон держать сумеешь? Главное – не уронить микрофон! И кричи чего хочешь – проглотят. Святые – народ своевольный, у них даже кашель со значением. Зоечка Ниновна… ой, не могу эти ваши отчества переварить…

– Матерства.

– Конечно, чем матерней, тем нам ближе. Зоечка Ниновна, единственное мое условие: чтобы она не охрипла за пять минут до выхода и не уронила микрофон на сцене. Кабина для вас тут, уборная. За тобой придут, крошка. Значит – до антракта. А во втором отделении – по ситуации.

– За второе отделение – вдвое, – напомнила Свами.

– Всё прописано, Зоечка Ниновна! Вот только, как запишем в ведомость? Как зовут звезду нежданную?

– Каля Дэви, – примерилась Клава еще к одному лишнему имени.

– Прекрасно-прекрасно. Это подействует на всех – кроме бухгалтерии. Бухгалтер у нас совершенно невозмутимый. Его никаким роком не проймешь. Или рэпом.

– Расскажи Додику, – разрешила Свами. – Для бумажки – это не грех.

– Клава Капустина, – с трудом вспомнила она.

Ведь так давно она была Капустиной, что и не была никогда.

– Отлично! Видать, в капусте нашли.

И Додик убежал, помахивая какой-то бумажкой.

– Может, прорепетировать надо было? – усомнился Витёк.

– Вот чего нельзя, так нельзя! – раскричалась Свами, и Клава догадалась, что Свами волнуется.

Свами волнуется, а она сама – нет. Она в руке Госпожи Божи. И рука Её-Их поднимет ее в высь недостижимую!

– Чего нельзя, так нельзя. И Додик понял сразу. На нас Святая Душа снисходит, а Святую Душу на репетицию не вызовешь. Перед пустым залом Дэви ничего бы не смогла. Ее должен встречный вал поднять – от публики. Даже в ДК я это каждый раз чувствую, а тут в десять раз больше народу.

Несколько раз в уборную заглядывали. Клава сидела в своем до сияния серебряном плаще, и когда видела мелькающее в приоткрытой двери лицо, улыбалась расслабленно. И несколько раз веночек такой же серебряный на белых волосах поправляла.

Сейчас Витёк увидит, какой она ангелочек беленький!

Свами достала фляжку, налила в пластмассовый стаканчик.

– Укрепись вот росой утренней. До дна и благословясь.

«Госпожа Божа, продли милости свои. Госпожа Божа, яви чудо сценическое», – твердила Клава.

Но среди молитвы заметила про себя: вечер, а роса утренняя – смешно!

Заглянул Додик.

– Пять минут. Пошли.

Клаву охватил озноб – но восторженный.

Свами торжественно наложила на Клаву женский крест.

– И ты, – Витьку.

Витёк по тем же святым местам – только губами.

И Клава пошла за Додиком по коридору. Потом по железной лестнице, неся на своих местах братское Витьково целование.

Сначала нарастал ритмичный грохот.

Потом стала видна сцена – сбоку.

Попеременно – красная, синяя, зеленая.

И голос певицы закричал, запросил, завопил:

– Толька, Толька, Толька, Толька!

А не Лешка, и не Колька!

И снова, снова.

Чтобы зал захотел слиться в одного общего Тольку и броситься на сцену. Клава это отлично поняла и прочувствовала.

– Иди! – крикнул Додик. – Выхвати у нее микрофон и в том же ритме!

– Помоги, Госпожа Божа! – крикнула в спину Свами.

Группа грудилась справа и глубже.

Певица дергалась впереди одна – и к ней вела широкая дорога по краю сцены – не заблудиться.

Клава знала, что ее сейчас несет Госпожа Божа, которая любит только ее. Только ее!

Толька, Толька, Толька, Толька!..

Клава прошла до нее скользящим конькобежным шагом, потому что сцена показалась, как каток, выхватила микрофон, повернулась налево – спиной к группе, навстречу слепящей тьме.

Сзади гремела группа. Из тьмы гремел стук, свист, рев.

Гром сзади отличался властным ритмом.

И Клава вписалась в ритм, призывая Госпожу Божу и рифмы Её-Их.

Божа, Божа, Божа, Божа!

А не волосата рожа!

Рев и гром в ответ из слепящей тьмы, гром усилился за спиной, но перекрывая оба сталкивающихся на встречных курсах грома, донесся чудовищный бас:

– Проще.

А кто-то уже подхватил с нею: "Божа-Божа-Божа… "

Божа, Божа, Божа, Божа!

Мерзость мира нам негожа!

– Проще!

И еще дружнее из тьмы навстречу: "Божа-Божа-Божа… "

В ответ Клава совсем отбросила ненужные подробности:

Божа, Божа, Божа, Божа!

Божа, Божа, Божа, Божа!

– Вот теперь мне просто!

И действительно ничего большего не нужно.

Пронзение наступило от пяток до ушей, показалось, что ее желают все тысячи, спрятанные в слепящей тьме, и сама Госпожа Божа их к ней приподымает.

Сколько их там, в слепящей тьме? Клава не видела ни одного лица. Но знала и чувствовала, что сколько бы их ни было там, они все твердят эти два магических слога, разгоняя их тысячекратно. Тем самым разгоняя свою страсть – к великой Боже и маленькой Клаве. А чудовищный бас над всеми и со всеми.

Божа, Божа, Божа, Божа!

Божа, Божа, Божа, Божа!

Тьма светила краткими вспышками в том же ритме:

синий-зеленый-красный

синий-зеленый-красный

Клава стала в ритме хлопать, поднимая руки над головой.

Зал мгновенно подхватил дружно сотрясающий общий хлоп.

Всё соединилось – слово, хлоп, цвет, гром ударника и гитар:

Божа, Божа, Божа, Божа!

Божа, Божа, Божа, Божа!

Тогда она схватила полы своего плаща и стала распахивать его и запахивать – в том же ритме, так что фаза раскрытия стабильно попала на синий цвет.

Божа, Божа, Божа, Божа!

Божа, Божа, Божа, Божа!

И не понять было, сколько это продолжается.

Но вот группа снизила звук. Тьма ослабила блеск.

Пробились желтые лампочки на потолке.

И Клава увидела лица – впереди ниже ног своих.

Она поняла, что пора остановиться.

Поняла, что Госпожа Божа явила ей и через нее новое чудо – величайшее.

И запахнувши плотнее плащ, она отдала залу земной поклон, как видела когда-то в телевизоре – коснувшись пола разогнутой рукой.

– Вот теперь мне очень просто! – бас.

Клава повернулась, сделала шаг – и то ли обессилев. то ли догадавшись, что святые не уходят пешком со сцены – рухнула как бы во весь рост. Но не ударилась, а приземлилась.