Без борьбы нет победы - Манфред фон Браухич

"Я тоже хорошо помню Дом художественных ремесел, — сказал я. — Особенно чудесную карнавальную ночь, которую провел там. С каким вкусом были украшены все помещения!.. Просто не верится, что в этом здании, которого сейчас во всей Германии боятся как огня, еще совсем недавно беззаботно смеялась молодежь".

Удет молчал. Он, несомненно, знал про этот дом больше моего. Впрочем, кое-что доходило и до меня. Мне говорили, что там, так же как в концентрационных лагерях, безжалостно мучают людей.

Снова и снова воображение рисовало жуткие картины жестокостей, средневековых пыток, чудовищных порядков в лагерях, где заключенных забивали до смерти, расстреливали, вешали. Но люди как-то старались закрывать глаза на это, утешали себя тем, что, мол, не так уж все страшно. Дескать, мало ли что болтают, вероятно, преувеличивают. А кроме того, уж если кто попался, значит, у него рыльце в пушку, да и вообще кому до этого дело! Все равно ничего тут не изменишь, а поэтому и нечего вмешиваться. Таковы были "успокоительные пилюли", которые "глотали" тысячи и тысячи людей, подавляя в себе негодование и чувство порядочности.

Жизнь казалась мне прекрасной, и я был вполне доволен ею. Я завоевал себе славу, зарабатывал много денег. Чтобы ощутить какую-то внутреннюю связь с людьми, которых преследовали, я по крайней мере должен был знать, чего они, собственно, хотят. Правда, я знал: они добиваются перемен в своей стране. Но что, в сущности, им удалось бы улучшить? Прежде, когда Геббельс и Геринг не устраивали своих вечеров, автоспорт был в загоне. Теперь же мы побеждали на всех гоночных трассах, трехлучевая звезда — эмблема фирмы "Мерседес" — и наши имена стали знамениты. Многое в тогдашней Германии мне явно не импонировало, даже претило, противоречило представлениям, внушенным мне с детства. Я презирал грубую зрелищность нацизма, но мирился с ней, ибо кое-что в нем казалось мне все-таки приемлемым.

А чего желали узники казематов на Принц-Альбрехтштрассе? Ведь это же были "красные"? Ведь именно их в моем доме называли "главной опасностью", еще когда я ходил в школу на площади Галлешес Тор.

И все-таки становилось жутко при мысли о зверствах, чинимых гестаповцами. Мы быстро прошли мимо окон этого страшного дома и постарались отвлечься от тяжелого настроения, охватившего нас. Такую позицию, конечно, не назовешь ни героической, ни даже просто мужественной. Удет, словно отгадав мои мысли, сплюнул и сказал: "Не будь я старым матерым волком, я, наверно, ужаснулся бы перед всем этим лицемерием и жестокостью... А так... Лучше не думать об этом... Пойдемте куда-нибудь, друзья, пропустим еще по маленькой..."

Моя первая встреча с Удетом, этим чрезвычайно живым невысоким мужчиной с добродушным выражением лица и лукавыми улыбчивыми глазами, состоялась еще в 1927 году. Тогда я был фаненюнкером 5-го пехотного полка в Штеттине. Как-то в воскресный день я отправился на пригородный аэродром посмотреть авиационный праздник. Гвоздем программы были фигуры высшего пилотажа, которые Эрнст Удет демонстрировал на одномоторном биплане. После бесславно проигранной первой мировой войны этот ас зарабатывал себе на хлеб только своим летным искусством. Его рекламные полеты по поручениям промышленных фирм давали ему не только приличные доходы, но со временем сделали его настолько популярным, что на него обратили внимание кинопродюсеры. Несколько лет кряду полеты для киносъемок чередовались с публичным показом высшего пилотажа. Особенным успехом пользовался снятый в Альпах приключенский фильм "Белый ад Пиц Палю", в котором Удет в полной мере продемонстрировал свою выучку классного авиатора. Здесь были головокружительные пике в узких горных ущельях, рискованные посадки на глетчеры и крохотные плато.

Однажды под Штеттином мне посчастливилось увидеть один из его коронных номеров — "трюк с носовым платком". Этому трюку предшествовали безудержно смелые мертвые петли. Он крутил их у самой земли, приводя публику в состояние крайнего возбуждения. Но то, что следовало затем, вызывало форменный взрыв экстаза. Примерно в ста метрах от барьера, за которым теснилась толпа зрителей, на травяном бордюре, окаймлявшем летное поле, лежал обыкновенный носовой платок. Удет подлетал к этой точке на предельной скорости, держась на высоте не более двух метров. Затем следовал резкий разворот на крыло, едва не касавшееся земли. Крюком на боковой кромке нижней плоскости Удет подхватывал платок и под ликующий рев толпы взмывал с ним в воздух.

Я безмерно восхищался этим человеком, видел в нем истинного героя, которому следует подражать. Пять лет спустя, в мае 1932 года, нас познакомили на автотреке АФУС. По заданию одной фирмы автомобильных шин я испытывал образцы ее изделий на тяжелой, но высокоскоростной машине. Под действием центробежной силы от протектора то и дело отрывались куски резины и, словно осколки снаряда, пролетали в нескольких сантиметрах от моих локтей. Было очень неприятно мчаться со скоростью 200 километров в час на обнаженном корде. Машину заносило.

Удет с интересом следил за моими усилиями. В перерывах мы непринужденно болтали, и вдруг он мне предложил устроить небольшую гонку автомобиля с самолетом. Опытный деловой человек, он сразу же связался с отделом кинохроники фирмы "Уфа". Расставаясь, он весело хлопнул меня по плечу и сказал: "Развлечемся и вдобавок заработаем по ящику шампанского!"

Кинооператоры предложили заснять с бреющего полета сенсационные кадры: работа автогонщика за рулем. Удет решил лететь с таким расчетом, чтобы я мог нагнать его сзади, проехать под ним и выйти вперед.

Тогдашняя максимальная скорость автомобиля равнялась примерно 220 километрам в час, и было далеко не просто хотя бы на короткое мгновение оторвать глаза от дороги и перевести взгляд на летящий сверху самолет.

Когда я принял старт, Удет уже находился в воздухе и шел над северным поворотом трека. На огромной скорости я вышел на прямую и перегнал его. Мой драндулет с открытым выхлопом, смонтированным почти вплотную к водителю, несся с чудовищным грохотом, к которому примешивался отчаянный вой компрессора. Ко всему этому добавился рев авиационного двигателя.

И вдруг мне стало страшно: лететь впритык надо мной — чистейшее безумие. Что, если этот легкомысленный парень попадет в воздушную яму и плюхнется на меня!

Мне пришлось мобилизовать все свое хладнокровие и жать на акселератор, чтобы продолжать эту дурацкую затею. Затем я дал максимальные обороты и с удивлением обнаружил, что выхожу вперед. До чего же я обрадовался! Моя машина оказалась быстрее его "летающей этажерки"!..

Через несколько часов мы с ним сидели в ресторане "Хорхер" на Лютерштрассе и ликовали, как два сорванца, которым удалось какое-то небывалое озорство.