Без борьбы нет победы - Манфред фон Браухич

Приняв ванну, я направился в номер моего соперника Караччиолы, где его жена Алиса заботливо обработала мои обожженные ноги. Этой доброй и умной, светской и бывалой женщине, которая, между прочим, хорошо владела многими языками, удалось превратить многолетнюю неприязнь, существовавшую между мною и ее супругом, в настоящую симпатию и дружбу.

Даже Альфред Нойбауэр, слывший закоренелым женоненавистником, проникся к ней уважением и почему-то называл ее "утесом среди бурного прибоя".

Во время этой медицинской процедуры вдруг зазвонил телефон. Какая-то женщина попросила позвать меня. Я немало удивился, услышав голос г-жи Роземайер, которая ошеломила меня вопросом: не надавал ли я пощечин Караччиоле. Я не нашелся, что ответить, и она добавила: "В этой гонке он вел себя просто подло. Все видели, как он мешал вам при обгонах, не давал обойти себя".

Я повесил трубку.

Мелкие распри и зависть среди жен гонщиков нередко становились причиной вражды между их мужьями. А ведь у нас было и без того достаточно поводов для взаимной антипатии, в первую очередь откровенная склонность Нойбауэра к фаворитизму и неодинаковое отношение к нам со стороны фирмы. Своими колкостями или надменными репликами женщины подливали масла в огонь, то и дело теребя наши нервы, которые и так были перенапряжены.

В этом отношении жена Караччиолы была исключением. Она предложила нам провести этот вечер вместе в маленьком ресторане у самого моря и ни в коем случае не допускать ссор. Когда мы мирно и в прекрасном настроении прошли через переполненный холл отеля, десятки людей смотрели на нас с нескрываемым удивлением.

Рудольф Караччиола пришел в восторг, когда я предложил нанять извозчика и, сделав небольшой крюк, заглянуть к нашим механикам, чей самоотверженный и прямо-таки жертвенный труд позволил нам одержать победу.

Не знаю, как описать радость наших ближайших помощников и союзников, когда мы предстали перед ними. Наш визит был лишь слабым выражением переполнявшей нас благодарности, и они это хорошо понимали.

Итак, мы сели в экипаж мощностью всего лишь в одну лошадиную силу и по пути в приморский бар проехали по небольшому участку гоночного маршрута. По-моему, испытывать контрасты подобного рода — это настоящее счастье, одно из прекраснейших переживаний, возможных в жизни. Во всяком случае, нам это показалось просто очаровательным. Мерно цокая подковами, лошадка неторопливо влекла нас по асфальту, на котором все еще виднелись черные следы шин наших 600-сильных зверей.

На душе у меня было почти так же светло и радостно, как за час до того, когда с сияющим лицом я принял из рук принца Монако тяжелый золотой кубок.

Но далеко не всегда после таких яростных ристалищ соперники сразу вкладывали мечи в ножны. Особенно непримиримо враждовали друг с другом итальянские асы Тацио Нуволари и Акилле Варци, что нередко помогало второразрядным гонщикам добиваться победы. Ни за что не желая уступить друг другу первое место, они были готовы скорее запороть мотор или даже попасть в аварию.

В конце концов Муссолини приказал своему статс-секретарю Туратти призвать их к порядку. Тот дал им телеграмму: "Ставьте честь нации выше личного честолюбия! Боритесь впредь не за свою личную победу, а за победу Италии!" Но Нуволари и Варци не обратили на это никакого внимания и продолжали враждовать.

Итальянские фашисты, как и немецкие, очень хотели обеспечить своей стране ведущее место в европейском автоспорте.

Широкопопулярные и возбуждающие толпу автомобильные гонки были действенным средством пропаганды как для итальянского, так и для германского фашизма, и нацисты всемерно стремились возможно чаще и в возможно большем количестве стран показывать свой флаг со свастикой как символ непобедимости. А нас, гонщиков, использовали для того, чтобы лишний раз попытаться внушить миру идею о превосходстве Германии и одновременно, маскируясь спортом, объединяющим народы, отвлечь внимание от ее военных приготовлений.

Меня снова приглашают…

После нескольких моих новых побед история с Ширахом была предана забвению. Снова стало хорошим тоном представлять Манфреда фон Браухича своим гостям. Даже министр пропаганды Йозеф Геббельс не преминул пригласить меня к себе.

С этим "доктором" я познакомился вскоре после прихода нацистов к власти, во время тренировок на автотреке АФУС. Он сам подошел к нам, когда механики проверяли мотор и заменяли свечи зажигания.

Внешний облик Геббельса разочаровал меня. Невозможно было себе представить, что этот крохотный, тщедушный мужчина в дешевом габардиновом плаще является столь искусным оратором-демагогом. Но, несмотря на свой убогий вид, он все же чем-то подкупал. Приехав на трек, он хотел выказать свой личный интерес к "единственному в своем роде немецкому гонщику на немецкой машине" и тем самым подчеркнуть внимание нацистского правительства к предстоящим гонкам.

В ходе этого состязания меня пять раз подводила резина, но я не падал духом, всякий раз добирался до своего бокса, менял очередной баллон и все-таки занял пятое место в условиях острой конкурентной борьбы с мастерами из нескольких стран. Геббельс додумался использовать это мое поражение в интересах все той же пропаганды. Он прислал мне телеграмму: "Дорогой господин фон Браухич! Мы, правда, не победили, но я все же хочу поздравить Вас от всего сердца за то, что, несмотря на пять технических дефектов, Вы не прекратили гонки и неодолимо продолжали бороться за Вашу фирму и за германский флаг. Это тоже победа, а именно победа твердости характера, и у Вас есть все основания гордиться ею. С сердечным приветом Ваш д-р Геббельс".

Я обрадовался этому поздравлению, но меня покоробило это "мы" и "германский флаг". Впрочем, я не так уж расстроился.

Впоследствии Геббельс регулярно приглашал меня на свои "киновечера".

Впервые я пошел к нему в 1934 году. С любопытством предвкушая свою встречу с обычно недоступными корифеями мира кино, держа в руке приглашение, отпечатанное на плотной пергаментной бумаге, я поднялся по ступенькам широкой лестницы. Геббельс устраивал эти празднества в своей берлинской служебной резиденции, в бывшем дворце принца Луиса-Фердинанда на Вильгельм-платц, нынешней площади Тельмана.

Облаченный во фрак, расправив тщедушные плечи, хозяин дома встречал гостей. Рядом с ним стояла его жена, дама вполне приличного вида.

С течением лет приемы у министра пропаганды все больше превращались в своеобразную "кинобиржу", где режиссеры и продюсеры оценивали и сбывали "товар". На этих легких и непринужденных кинобалах рушились все барьеры чопорности и ханжеской "добропорядочности", воздвигнутые нацистами для народа. Сюда приглашали не только автогонщиков, но и других спортсменов, например, Макса Шмелинга или Готтфрида фон Крама. После трудного спортивного сезона, полного предельного напряжения и самоотречения, они вдруг попадали в атмосферу очаровательной женственности и, естественно, испытывали чувство глубокой внутренней разрядки. Даже такие серьезные киноактеры, как Густав Грюндгенс, Эмиль Яннингс, Генрих Георге, Вернер Краус или Луис Тренкер, и те молодели душой, флиртовали и танцевали.