Красота требует средств - Галина Балычева

Это уже с моей стороны было свинством. Получалось, что будто бы я Ленке не верю или упрекаю ее за то, что она отказывается мне помочь.

— Но ведь это же было в школе, — растерянно ответила Ленка. — Мы же тогда еще росли...

— Ну и что же?

— А то, что я выросла вширь, а ты — в длину. Ну ладно! — Теперь уже и Ленка разозлилась. — Хватит тут истерики закатывать. Хочешь, надевай мои туфли, которые тебе наверняка будут на три размера малы, не хочешь — иди босиком. А лучше всего — мой тебе совет — не выпендривайся и отправляйся в кроссовках. И тепло, и удобно. Сама же мне потом спасибо скажешь.

Делать действительно было нечего. Время поджимало, и к тому же в дверь моей комнаты уже стучался Пьер.

— Мария-Анна, — донесся из коридора его голос, — где ты?

— Здесь, — ответила я.

— А где Элен?

— Тоже здесь.

Я присела на корточки возле кровати и стала спешно зашнуровывать кроссовки.

— Мы сейчас идем! — крикнула я Пьеру. — А ты сними с руки часы. — Это я уже бросила Ленке. — Где ты выдела, чтобы в восемнадцатом веке носили часы от Картье?

Ленка посмотрела на свое запястье, на котором красовались изящные золотые часики, и задвинула их подальше под рукав.

— Нет, — мотнула она головой. — Не дай бог, сопрут еще?

Я с удивлением вскинула на нее глаза и отвлеклась на миг от своих кроссовок.

— Что значит сопрут? Мы разве не в приличном обществе находимся?

Ленка повернулась к зеркалу и поправила один из множества искусственных локонов, живописно спадавших ей на шею и грудь.

— В приличном, в приличном, — заверила она. — Однако береженого бог бережет.

Она провела указательным пальцем по нижней губе, снимая с нее излишек помады, еще раз поправила локоны на плечах, улыбнулась своему отражению в зеркале и в нетерпении повернулась в мою сторону.

— Ну ты наконец готова? Сколько уже можно возиться?

В коридоре нас поджидали разодетые в парчу и бархат Пьер и Эдька.

Первый в качестве наряда выбрал себе расшитый серебряным галуном черный строгий камзол, единственным украшением которого был белый кружевной воротник, и выглядел в этом наряде вполне пристойно и даже симпатично. Черный цвет камзола скрывал его выпирающее брюшко, а туфли с пряжками на небольших каблуках делали коротковатые ноги более пропорциональными относительно всей остальной фигуры.

Второй же, то бишь Эдька, вырядился, напротив, как павлин. И куда только Ленка смотрела? Тут были и белые шелковые чулки на ядреных Эдькиных икрах, и голубой с золотом камзол, и бездна кружев на груди и рукавах, и огромная голубая шляпа со страусиными перьями и пряжкой из «драгоценных» камней. И всю эту картину довершал немилосердно напудренный и завитой парик, овином сидящий на Эдькиной голове.

— Вот это да! — ахнула я, потрясенная Эдькиной петушиной красотой. — Где ж ты добыл весь этот?..

Я хотела сказать «ужас», но вовремя спохватилась и прикусила язык. Зачем было обижать Эдьку и портить ему настроение, если такой наряд ему выдали в прокате? А может, тогда мода такая была и все тогда так одевались? Эдька же в этом не виноват.

Однако Эдька не понял моего восклицания, вернее, понял его по-своему.

— Нравится? — с гордостью спросил он и покосился на свое отражение в зеркале. — Это я в прокате у Дюрена взял. Лучший его костюм! — Эдька с удовольствием погладил перья на своей шляпе. — Красота!

Я с трудом удержалась от смеха.

В парадную столовую все гости вступали парами. Разряженные по старинной моде дамы в длинных платьях с пышными юбками и кавалеры в расшитых золотом и серебром камзолах чинно проходили сквозь распахнутые высокие двустворчатые двери, а важный, одетый в праздничную ливрею мажордом громко объявлял их имена.

Кто в столовую проследовал в первых рядах, этого мы не знали, поскольку прибежали сюда последними. Но вероятнее всего, это был сам Морис Кюнде.

— Мосье и мадам Лакур! — громко возвестил при нашем появлении мажордом и ударил в пол посохом. Или как там у него называлась та палка, которую он для солидности держал в руках?

Запыхавшиеся от быстрой ходьбы Ленка и Пьер враз притормозили возле дверей, схватились за руки и, вытянув их вперед, чинно и медленно прошествовали в столовую.

— Мосье Лысенкофф, мадам Лаврушин! — снова гаркнул мажордом и снова шарахнул об пол посохом.

Поскольку мы с Эдькой были последними, то на нас процедура представления и закончилась. А жаль. Мне-то как раз хотелось насладиться всеми подробностями этого праздника, вплоть до мелочей.

Впрочем, если мы и дальше будем всегда и везде опаздывать, вряд ли мне вообще удасться хоть чем-нибудь здесь насладиться.

После того, как мажордом громко объявил наши с Эдькой имена и в последний раз шарахнул в пол палкой, тут же откуда-то сбоку к нам подскочил другой дядька, тоже в белом парике и ливрее и, проворно семеня впереди нас короткими ногами, повел к столу. Здесь, оказывается, всех рассаживали по строго отведенным для них местам.

На наше с Эдькой несчастье, Ленку с Пьером посадили чуть ли не с другого конца стола, рядом с хозяином дома. И в общем-то это было правильно. Пьер — ближайший родственник Мориса и должен по статусу сидеть рядом с ним.

Но проблема заключалась в том, что если я говорю по-французски плохо, то есть говорить-то я говорю, но только понять меня трудно, то Эдька, как я поняла, вообще никакими иностранными языками не владеет. И как же мы тогда будем вести с окружающими светские беседы во время ужина?

Впрочем, про светские беседы я очень скоро забыла. Более того, у меня просто дар речи пропал и язык, можно сказать, к нёбу прирос, когда я, поозиравшись немного по сторонам, посмотрела вперед и увидела перед собой мужчину, сидевшего по другую сторону стола как раз напротив.

Мужчина был в лиловом бархатном камзоле, расшитом черным шелковым шнуром, и небольшом белом паричке с буклями и косицей сзади. Такие парики, если мне не изменяет память, носили в России во времена Александра Суворова. Однако, несмотря на камзол и паричок, мужчину я узнала сразу. Это был Макс Белопольский.

«Господи, боже мой! — ахнула я. — Этот-то как сюда попал?»

Впрочем, что значит, как? Если уж на то пошло, то ничего