Записки библиофила. Почему книги имеют власть над нами - Эмма Смит

шествовали по континенту. Вызов Мартина Лютера католическим ортодоксам, сформулированный в форме тезисов, текст которых он вывесил на дверях церкви в Виттенберге в октябре 1517 года, распространились по всей Европе как пожар. Базельский печатник Иоганн Фробен привез труды Лютера в Англию, а Эразм, в письме своему другу Томасу Мору при отправке ему книги, упомянул о росте популярности Лютера в кругах английской элиты. Джон Дорн, оксфордский книгопродавец, предлагавший большой ассортимент научной, художественной и развлекательной литературы, в 1520 году продал больше десяти экземпляров восьми разных книг Лютера. Но к тому времени в Англии и во всей Европе на подъеме были антилютеровские настроения. В заказе Кембриджского университета, сделанном в том же году, упоминается об уплате двух шиллингов «доктору Николасу, исполняющему обязанности вицеканцлера университета, за напитки и прочие расходы при сожжении книг Мартина Лютера»: не очень понятно, что здесь к чему относится, но, похоже, сожжение книг сопровождалось пиром. В начале весны 1521 года кардинал Уолси запретил ввоз книг Лютера, а папа еще более решительно приказал предать книги огню, чтобы «уничтожить... всю лютеранскую ересь». Рейхстаг (высший законосовещательный орган в Священной Римской империи), состоявшийся в апреле 1521 года в Вормсе, вынес вердикт: «Все книги Мартина, где бы они ни были найдены, подлежат сожжению». Через месяц иерархи Церкви и государственные мужи присутствовали на сожжении книг Лютера во дворе собора Святого Павла в Лондоне, демонстрируя религиозную и дипломатическую солидарность. Пышная, величественная процессия духовенства, послов и знати вошла в собор. На его дворе уже соорудили помост с балдахином золотой парчи, где разместились сам Уолси, папский нунций, архиепископ Кентерберийский, посол Священной Римской империи, а под ним - епископ Дарема, чтобы выслушать двухчасовую проповедь Джона Фишера с обличениями Лютера, во время которой «в упомянутом дворе были сожжены многие из упомянутых книг Лютера».

Подобно многим другим случаям сожжения книг до и после, костер из книг Лютера, пылавший в мае 1521 года, имел больше символическое, чем практическое значение. В конце концов, при жизни Лютера было опубликовано несметное количество его книг и памфлетов: Кристофер де Хамел говорит более чем о 3700 отдельных изданий, то есть по два в неделю во время его взрослой жизни. Когда Ганс Люфт, печатник из Виттенберга, в 1572 году отошел от дел, то подсчитал, что отпечатал около 100 тысяч Библий в переводе Лютера; нередко в ложных выходных данных местом публикации указывали Виттенберг, иногда печатали ложное разр ешение лютеранской цензуры, чтобы добавить публикации авторитета и увеличить продажи, иногда отводили подозрение в тех краях, где была запрещена публикация трудов Лютера. Эту массу печатных книг нельзя было истребить при помощи огня: сожжение скорее походило на стрельбу по воробьям, чем на охоту за крупной птицей. Можно сказать, что костер 1521 года зажигали не столько из-за книг Лютера, сколько для поддержания союзов европейских монархов и папского престола, еще очень непрочных в начале XVI века. Сожжение книг было не главной целью, а скорее подспорьем, рассчитанным на запутывание и запугивание зрителей. Это была не столько цензура, сколько политический театр. А последствия оказались просто смехотворными. Через несколько недель после сожжения книг король Генрих VIII принял титул Защитника веры, то есть сделал первый шаг к тому, чтобы возглавить Церковь Англии и оторваться от Рима. Епископ Фишер, долго и нудно проповедовавший на сожжении, потом был казнен за то, что не признал Генриха главой Церкви. Никакого лютеранства в книгах и в помине не было, и его нельзя было ограничить книгами.

Сожжение книг - очень мощный символ, не имеющий почти никакой практической пользы. С момента появления печати главной характеристикой печатной книги является ее воспроизводимость. У социологов это называется «протокольный объект» - нечто стандартизованное, механически произведенное, в противоположность «биографическому объекту», индивидуальному, сделанному на заказ, единственному в своем роде. (Здесь можно вспомнить о заменимости книг Уайденера, но не самого Уайденера, о котором мы говорили в главе 7.) Исследователь колониальной Африки Генри Стэнли, задавший знаменитый вопрос «Доктор Ливингстон, я полагаю?», рассказал историю о своей полевой записной книжке «с огромным количеством ценного материала; планов водопадов и ручьев, схем местностей, этнологических и филологических сведений хватило бы на два полновесных тома ин-октаво, и все это представляло большой интерес для широкой публики». Людям племени моуа не понравилось, что он все время что-то пишет, и они потребовали сжечь зловредный предмет, чтобы отвести от себя беду. Роясь в своих вещах, Стэнли «нашел зачитанный до дыр том Шескпира (издания Чандоса)». Заменив печатной книгой, существующей в тысячах экземпляров, свою уникальную записную книжку, он «предал огню ни в чем не повинного Шекспира», чем вызвал вздох облегчения «бедных обманутых дикарей». Стэнли обратил мощную символику сожжения книг в свою пользу, сыграв на заменимости печатной продукции. Отметим для себя, что, хотя восприятие книги как фетиша приписывается «детскому капризу дикарей», зачитанный том Шекспира стал для англичанина, оказавшегося в Экваториальной Африке, тоже чуть ли не талисманом или предметом религии.

В эру печати сожжение книг уж никак не может искоренить ту ересь, которую они несут. Книжный костер означает всего лишь, что их не одобряет все общество или какая-то его группа. И более того, сожжение книг - ведь Стэнли принес в жертву одну книгу массового тиража, а не уникальную рукопись - это спектакль, который без труда можно приспособить под другие цели, уйдя от контроля властей, которые его устраивают. Один из читателей Лютера, живший во времена Тюдоров и переписавший нарратив сожжения книг, остался в истории благодаря Джону Фоксу, автору протестантского мартиролога «Акты и памятники». Фокс подробно рассказывает о действиях купца Томаса Соммерза, который, в наказание за то, что держал у себя лютеранские книги, должен был публично покаяться и своими руками бросить все нечестивые тома в огонь. Но Соммерз, взяв дело в свои руки, приехал на Чипсайд верхом на холеной лошади, подаренной ему сторонником, а не на «позорной телеге», как замышлял Вулси. Вместо предания запрещенных книг огню он выставил их напоказ, превратив в предмет одежды: «... взяв книги и открыв их, он связал их все вместе веревками и надел на шею (с открытыми листами), как воротник». Соммерз трижды швырнул Новый Завет в переводе Лютера не прямо в огонь, а над ним, и на третий раз его поймал «случайный прохожий и уберег от сожжения».

Переиначивание этого зрелищного акта цензуры спасло, а не уничтожило книгу: история Фокса рассказывает нам об окончательной победе протестантизма, символом которой являются его книги.

Этот прием идеологического театра продержался до наших дней.