Приходи вчера - Татьяна Олеговна Мастрюкова

шишками. Говорили ему, чтобы не налегал, не белка, не клест какой-нибудь, в самом деле. И что за ребячество, в самом деле!

Возвращаться обратно в деревню уже не представлялось возможным. Из-за одного взрослого балбеса, который не может себя контролировать, менять планы мы не собирались. Да и как-то не верилось, что может быть что-то серьезное. Подумаешь, шишками объелся. Посидит под кустом да и дальше пойдет. В дальнейшем наука будет.

Но ему что-то реально поплохело, поэтому мы чуть изменили маршрут, чтобы дойти до старой заимки. Избушка уже старенькая, зимой, наверное, не стоит даже соваться, но крыша еще не сгнила, да и стены пусть слегка покосились, но еще лет десять протянут, прежде чем совсем рухнуть под гнетом непогоды и времени.

Вот оставили его там, пусть отлежится. От еды, понятное дело, его воротило, но все равно сухой паек на пару дней ему выделили. Серега ему из аптечки таблеток сыпанул, но тот сказал, что обойдется. Стыдно стало, что так глупо всех подвел.

Принесли ему в котелке воды из ближайшего ручья, пожелали прочиститься как следует да и пошли дальше. Он еще говорил, что скоро нас догонит, хорохорился. Но мы с Серегой сразу ему велели сидеть на месте, нас ждать, чтобы еще по лесу его, балбеса, не искать.

Все мы взрослые люди, каждый сам за себя отвечает. Конечно, брала досада, что из-за глупости задержались, что не вместе идем. Обычно, даже если без добычи возвращались, все равно чувство было, что не напрасно это, заряд бодрости какой-то, как очищался от города. Разные ситуации были, и не очень приятные, но справлялись. И каждый год опять выбирались в эти знакомые места.

А тут и зверь не шел, и постоянно мыслями возвращались к нашему балбесу (между собой называли его по-другому, что больше соответствовало приключившемуся с ним), и как-то тревожно было. Ощущения неприятные, будто несчастье какое случилось.

Убеждали друг друга, что нянчиться не собираемся, что сам виноват, что дал бы знать, если совсем худо. В итоге, не сговариваясь, свернули все и вернулись к заимке. Еще торопились, неизвестно зачем. Пришли, а заимка пустая, снаружи дверь палкой подперта, чтобы не открывалась. И все вещи балбесовы в избушке. Рюкзак, ружье, котелок, остатки еды. Патроны все на месте. Печь еще теплая.

Вот то, что дверь закрыта, нас и смутило. Незачем ему далеко уходить от избушки, если без ружья и вещей. То есть не к нам отправился и не в деревню. Понятно, что тогда предупредил бы нас. А если к ручью за водой пошел, то почему без котелка? В то же время не было ничего, что указывало бы на трагедию или несчастный случай.

Стали ему звонить — сети нет. Только поймаем, начнем номер набирать, и сразу пропадает. Значит, и он с нами связаться не мог. Но записку обязательно оставил бы, однако ее не было.

Подождали немного, — может, сам придет. А его нет и нет. К ручью сходили — без толку. Когда перевалило за полдень, собрались и начали, пока не стемнело, окрестности прочесывать, звать его.

Потом Серега наткнулся на следы, и по ним мы вышли к болотцу, поросшему чахлыми сосенками. Сколько раз мы сюда приезжали, уже несколько лет, а не знали, что здесь есть болото.

Вообще болотистую местность легко узнать. Деревья здесь всегда тощие, блеклые, невысокие, почти мертвые, растут редко. Нога по щиколотку сразу в мох уходит, а вересковые кустики и на мочажине растут, на них полагаться нельзя.

Едва заметные следы по кочкам прямо в топь шли. Мы с Серегой переглянулись, ничего друг другу не сказали, но самое страшное подумали. В болоте пропасть очень легко.

Покричали еще, уже без особой надежды, и тут Серега меня за руку схватил, знак сделал молчать. Точно — даже не отклик, а мычание какое-то, но характерное, человеческое мычание, понимаете. Когда человек словами давится или через кляп пытается кричать. И вроде даже какую-то видимость, что шел кто-то недавно, заметили. Пошли и мы тихонько, один за другим, след в след, чтобы не провалиться. Я — впереди, Серега — за мной.

Тишина еще такая стояла на этом болоте, как бывает перед грозой или когда рядом охотится хищник — всякий зверь и птица замолкают, боясь себя выдать. Из-за человека такой тишины не будет, тем более если он только что, не скрываясь, кричал. Собственно, из-за этого мы мычание и расслышали.

Мы издалека его заметили. Правда, пришлось долго добираться: еле-еле нашли кочки, которые нас выдерживали. Уму непостижимо, как он туда смог дойти.

Главное, зачем?

Сидел на чахлой сосенке — непонятно, как она его выдерживала. Обхватил ствол, от земли метра три, руками-ногами вцепился. Во рту шишка сосновая, только не зеленая, какими он недавно объедался, а созревшая, может, даже прошлогодняя. На ней и земля налипла, и листья жухлые, как мы потом разглядели.

Мы с Серегой, откровенно говоря, сначала от облегчения, что нашли, что жив, даже расхохотались. Еще и ситуация, в которой он оказался, как говорят: не понос, так золотуха. Но отсмеялись и пошли выручать, потому что видим: похоже, невменяемый. И видно, что, с одной стороны, откликнулся как мог, обозначил себя, а с другой стороны, боится нас.

Слезай, говорим. Мотает отрицательно головой. Шишку, говорим, сплюнь, мало тебе шишек, что ли?

А он заплакал, как маленький ребенок. Это так неожиданно и даже дико, когда взрослый парень, весельчак, на охоту ходит, разрешение на оружие получил, и ни с того ни с сего…

Серега попросил подсобить и полез за ним на сосну. Он сопротивлялся еще, руки его даже отцепить невозможно было. Как судорогой свело. Потому он и шишку не вытащил изо рта, хотя мог бы давно. Серега к нему лезет, а тот его еще ногой отпихнуть пытался сначала, пока я снизу не прикрикнул.

Ладно, положим, я ему сказал, что без шуток пристрелю, если он Серегу покалечит. Но он правда невменяемый был, в другой ситуации я не стал бы так делать — угрожать даже в шутку. И ружье никогда не наставил бы на человека. Нет, только припугнуть, не стал бы стрелять, конечно…

Все-таки стащил его Серега. Шишку едва смогли выдрать, она завязла во рту, а зубы он так крепко сжал, что они глубоко в шишку вошли. И еще весь рот в смоле, как клеем измазали.

Сам он ничего не мог. Руки скрюченные, ноги не держат, подвывает только и плачет. Провонял весь и дерьмом, и болотом. Как ухитрился изгваздаться?