Приходи вчера - Татьяна Олеговна Мастрюкова

Волосы, по народным представлениям, являются средоточием жизненных сил человека, а отрезанные волосы — двойник, заместитель человека. Поэтому через волос колдуны могли навести порчу, передать болезнь здоровому, совершить страшное колдовство. Выпавшие и отрезанные волосы прятали в щели, закапывали в землю на перекрестке, сжигали в печи или хранили всю жизнь, чтобы потом положить в гроб.

ИСТОРИЯ ПРО ОДИНОКУЮ СТАРУШКУ В БОЛЬНИЦЕ, ПРО КОТОРУЮ ШУТИЛИ, ЧТО ОНА ЕСТ МЕДСЕСТЕР

И звали-то ее на старинный лад — Никанорова Матрена Саввишна. Одинокая старушка. В больницу ее привозили соседи, но потом не навещали. А та вроде и не ждала никаких посетителей.

Несмотря на самый обыкновенный безобидный вид и незапоминающуюся внешность, Матрена Саввишна вызывала какую-то подспудную необъяснимую неприязнь. Даже не так. Не неприязнь.

Находясь рядом с ней, медсестры не могли избавиться от ощущения затаенной опасности, словно надо быть постоянно начеку. Они всегда между собой шутили над этим, посмеивались, но внутренне сжимались и всячески оттягивали момент, когда надо было идти в палату к Никаноровой. Старались даже вдвоем приходить, хотя правилами это запрещалось. И процедуры все проводили максимально быстро, практически не раскрывая рта. И даже в самую жару перед посещением старушкиной палаты медсестры под разными предлогами надевали халаты с длинными рукавами. Особенно когда Матрена Саввишна Никанорова оставалась в палате без соседок.

Сестры один раз обсудили это между собой в ординаторской и по умолчанию больше тему не поднимали. А Матрена выжидала, когда жертва окажется совсем близко, причем будет настолько занята, что не сможет отойти или отдернуться, и хватала — ледяной рукой с костистыми тонкими пальцами вцеплялась мертвой хваткой в не прикрытое одеждой запястье или даже предплечье медсестры. Так цапала, что долго не проходили пятна, будто от экземы. В эти мгновения невыразительное старческое лицо Матрены внезапно неуловимо менялось: хищное, жадное… голодное. Она будто пожирала, пила глазами, тянулась. «Прекратите немедленно! Я скажу главврачу!» И она тут же опадала, обмякала, даже глаза закрывала. Будто и не было ничего. Только наглое удовлетворенное выражение лица. А у медсестры потом начинался озноб, крутило, как перед началом болезни.

И хорошо, если домашние есть, потому что не меньше недели потом мерещится, что Никанорова рядом стоит и хочет обнять. И на спине боишься засыпать, потому что страшно, что глаза внезапно среди ночи откроешь, а она над тобой нависла своим жадным, голодным лицом.

Но если одеждой прикрыто, то никого не трогала. Безучастно смотрела в одну точку, пока у нее измеряли давление или брали кровь. И не подумаешь ничего дурного, если не знаешь.

Жаловались, конечно, старшей сестре. Та проводила с Никаноровой беседы: мол, прекратите. Матрена Саввишна смотрела недоуменно, даже плакала. Со старшим медперсоналом она никогда себя неподобающим образом не вела. Адекватная, тихая старая женщина.

Раз-два в год она ложилась в больницу. Можно же перетерпеть. Приноровились, в конце концов. Начали шутить, что одинокая старушка ест медсестер. Главное, новеньких предупредить, чтобы всегда были прикрыты руки. Там рукав, тут перчатки — не во что вцепиться.

Карина тоже смеялась вместе со всеми. Месяц уже работала, когда Никанорова поступила в очередной раз. Лето выдалось жарким, в палатах настоящее душилово. Карине сразу все байки рассказали, так что она была готова. «Ест медсестер».

Смеялась, оценив шутку. Но Матрену Саввишну положили в палату к еще одной бабушке, которую постоянно навещали то дети, то внуки. Халат с длинными рукавами Карина, конечно, надевала. Полистала историю болезни: старушка была вроде не заразная. Но раз уж тут, в отделении, принято относиться к этой пациентке с такими предосторожностями… Ничего, не напряжно. Пару раз Карина про халат забывала, и ничего такого не произошло. Ну ладно, положим, она просто градусники раздавала, и соседка у Никаноровой сильно общительная попалась, рот не закрывала. Карина на Матрену и внимания особо не обратила тогда.

А тут соседку Никаноровой выписали. И у Карины ночная смена как раз. Зачем только эта милая старушка накануне выписки, узнав про ночное дежурство, Карину в коридоре поймала и сердечно пожелала «Держись, деточка!»?

«Дурацкие суеверия», — возмутилась про себя Карина, но вежливо поблагодарила за совет. Та явно не хотела пугать. Может, она просто так сказала, а Карина себя уже потом накрутила, после того как в ординаторской ей напомнили правила безопасности. Что, если они так новичков проверяют на вшивость? Ну, глупости же.

У Карины уже были ночные дежурства. Ничего ужасного. Обычно пожилые пациентки тихие, стесняются медсестер беспокоить, даже когда совсем плохо. Проверишь тяжелую палату и сидишь, документы заполняешь, салфетки крутишь или в телефоне тупишь. Если уж совсем невмоготу в ординаторской на кушетке подремлешь. Может, кто знакомый забежит проведать, если смены совпадают.

На вечернем обходе Карина смалодушничала. Непрофессионально. Если бы кто из врачей или старшего медперсонала застукал, влепили бы выговор. Но никто не узнал. Приближаясь к палате Никаноровой, Карина так накрутила себя, что попросту струсила. Отсюда и эта странная дрожь, и тянущее чувство надвигающейся опасности, и озноб, хотя на улице жара, а в помещении душно.

Ее хватило только на то, чтобы заглянуть в палату через приоткрытую дверь и убедить себя, что со старушкой все в порядке. Вроде бы спит, не жалуется. На самом деле Матрена Саввишна молча лежала на своей койке с открытыми глазами и жадно смотрела на дверь. Но Карина предпочла об этом не думать.

Уже перевалило за час ночи. Карина сидела на посту и читала забытую кем-то из медсестер книжку. Какой-то романтический детектив. Обычно Карина такое не читала, фыркала пренебрежительно, но сейчас не перед кем было выпендриваться, а чтение внезапно увлекло ее. Немножко наивная и слегка приторная история с незамысловатой детективной линией притупляла противный голосок тревоги. Особенно когда знаешь, что из медперсонала ты на этаже сейчас совсем одна.

Хотя летние ночи короткие и вроде по-настоящему темно в городе не бывает, Карине вдруг показалось, что лампа на сестринском посту — единственный светлый островок среди удушающей темноты, а изредка врывающийся в приоткрытое окно ночной ветерок несет не свежесть, а пробирающий сырой холод. И занавески колышутся совсем не в унисон сквозняку.

Хорошо еще, сестринский пост представлял собой небольшую конторку с выходом с одной стороны, так что сзади и с