Язычник - Александр Кузнецов-Тулянин

Рация замолчала. Первым опомнился Клим Удодов. Он во всю свою немалую длину еле вмещался на нарах. Повернулся, больно ударился виском о деревянный брусок стояка, приподнялся на остром локте, тихо отчаянно ругнувшись и потерев ушиб.

- Ишь, - сказал он, - а ведь же обуют. Триста пейсят центнер заберут и - до свидания. Не заплатят, обычное дело...

Бессонов пожал плечами, насупился, засопел, но согласился:

- Не заплатят...

- Так без штанов оставят. - Удодов стал укладываться на место. Сколько ж едут и едут на наших горбах.

Бессонов, насупившись, сказал упрямым нудным голосом:

- А вот посмотрим завтра.

* * *

"Равный" повис в утренней дымке изящно и легко, словно парил над тихими водами, вобравшими в себя белизну тумана. Но солнце поднималось, развеивая иллюзии, СРТМ тяжелел и оседал из белого марева в темную воду. Через час траулер стал подавать длинные томительные гудки, призывая внимание берега. Но Бессонов еще вечером, после разговора с Арнольдом Арнольдовичем, отключил клеммы от аккумуляторов. Рыбаки, раздевшись по пояс, подставляя солнцу коричневые тела, сидели на песке, смотрели на пиратствующего гостя. Знали, что их, наверное, тоже обозревают с судна в бинокль. Таня позвала завтракать. Они вернулись в барак, расселись за столом, но ели с ленью, поворочали ложками и отодвинули миски, стали прихлебывать обжигающий чай. И скоро в раскрытую дверь увидели, как от судна отделилась белая капелька, которая стала наносить на малоподвижные потемневшие воды пенный рубец. И тогда напряжение прорвалось, Удодов завертелся, заерзал на лавке, то и дело оборачиваясь к окошку, изрекая:

- Ну, щас...

Минут через пять моторная шлюпка положила якорь, двое выпрыгнули в прибой и, удерживая, довели шлюпку до песка. На берег выбрались еще двое, пошли к бараку. Из этих двоих в невысоком и даже мелковатом человеке Бессонов угадал по сдвинутой на глаза фуражке главного. Человек этот, войдя, сказал резким тоном:

- Здравствуйте. - И стал тянуться, чуть ли на цыпочки ни привставал, чтобы казаться выше, и белую фуражку водрузил на самый затылок, черные усики воинственно топорщились, он будто внюхивался в непривычный дух чужого жилья.

- Здоров... - ответил Валера, остальные кивнули.

- Кто бригадир Бессонов?

Вместо ответа Бессонов широким кивком пригласил его сесть. Невысокий не отреагировал на приглашение.

- Я старший помощник "Равного" - Быков, - торопливо и твердо сказал он. - Почему вы не отвечаете по рации и не выходите в море, вы разве не получили указания?..

- А почему вы разговариваете со мной в таком тоне? - тихо сказал Бессонов. - Я вам здесь не старший помощник, я здесь за капитана.

Быков качнулся и, как бы опустившись с цыпочек, сделался маленьким, лицо его вспотело, раскраснелось, он растерянно приоткрыл рот с крупными и кривыми зубами.

- Тон как тон... - промямлил он и сделался даже обиженным. - Судно простаивает, а вам мой тон не нравится... Когда начнете отгрузку?

Бессонов опять кивнул на лавку.

- Чайку не хотите, Быков? - И сам демонстративно взял кружку.

Быков округлил глаза, светлые и, наверное, способные бывать чистыми и наивными, когда он забывал о том, что он давно взрослый, почти сорокалетний мужчина, которому полагается выглядеть серьезно и даже сурово.

- О чем вы? - Губы его дрогнули. - Вы мне можете ответить: будет отгрузка или нет?

- Нет, - вяло сказал Бессонов и отхлебнул чаю.

- Что значит "нет"? - Голос Быкова стал совсем тих.

- Без оформления квитков сдачи не будет, - спокойно сказал Бессонов.

Быков еще дальше на затылок сдвинул фуражку, обнажая коротко стриженный чубчик, слипшийся от пота.

- Но мы согласовали с вашим начальством...

- Флаг вам в руки... - Бессонов пожал плечами.

Быков снял фуражку. Волосы его, потные, слипшиеся, были стрижены коротко и неаккуратно, со ступенечками, и Бессонов догадался, что человек уже несколько месяцев был в море.

- Ну и ну... - Быков присел на край лавки. - Налей, что ли, чаю.

Бессонов кивнул Тане. Она проворно загремела посудой. И вдруг Быков опять вскочил.

- А!.. Что же я сразу не сообразил! - И торопливо направился к выходу и

дальше - почти бегом, матрос поспешил за ним.

- Скоро вернутся, - сказал Жора.

- Вернутся, - согласился Бессонов, поднялся из-за стола, снял со стены ружье, переломил, посмотрел в стволы, сказал: - Ух ты... - Передал ружье Валере. - Почисть. Сейчас почисть, стрелок.

- Повоевать хочешь? - с ухмылкой сказал Удодов.

Бессонов ухмыльнулся ответно:

- Сначала с тобой повоюю...

- А я тебе чего? - немного обиделся Удодов.

- Скоро узнаешь.

Спустя полчаса шлюпка вернулась, старпом направился к бараку не с пустыми руками - нес металлическую канистру.

- Спирт, - сказал Жора.

Рыбаки вышли на улицу. Бессонов пошел навстречу и, только пройдя полпути, с опозданием подумал, что нужно было уже теперь прихватить ружье.

- Вот. - Взмокший от жары помощник поставил канистру у его ног. Десять литров. Хватит?

- Унеси назад, - строго сказал Бессонов и слегка пнул канистру носочком кеда, и, хотя толчок был слабый, канистра не столько от удара, сколько от внутренней не угомонившейся волны плюхнулась набок.

Растерявшийся старпом не успел ни шелохнуться, ни подавить уже лишнюю улыбку, как из-под руки Бессонова гибким проворным змеем вынырнул рыжеволосый Валера, подхватил канистру, отбежал немного.

- Андреич, ну ты чего?.. Ты чего... - стал он быстро приговаривать, пятясь от Бессонова.

- Отдай назад, ханурик ты х...в, - рассвирепел Бессонов. - Ты что, не понимаешь?..

- Ну, бугор! - Валера побежал от него по дуге к бараку и по второй дуге вокруг Жоры.

А у барака вырос длинный мосластый Удодов с жестким, решительным лицом. Валера спрятался за его спину. Удодов раздвинул руки, преграждая Бессонову путь, и заговорил резким голосом, широко двигая костистой челюстью:

- Ты полегче, сам Арнольдыч приказал, хер ли ты, командир тоже!..

Бессонова будто ожгло изнутри, и огонь, ярость он выметнул страшным тяжелым ударом в двигающуюся челюсть. Удодова повело в сторону, но он устоял, и Бессонов ударил второй раз, Удодов выгнулся, руки разлетелись в стороны, он рухнул навзничь. Валеры уже не было поблизости: согнувшись, обнимая канистру, он усердно бежал по тропинке в сопку.

- Ах ты!..

Но Бессонов, вместо того чтобы догонять, побежал в барак, тут же выбежал, на ходу заряжая ружье. Валерина рыжая растрепанная голова мелькала в высокой траве. Бессонов прицелился, но тут две руки, жесткие, мощные, вцепились - одна в ружье, отводя ствол вверх, другая в плечо Бессонова, разворачивая его к себе.

- Семен! Нельзя! - Бессонова обдало жарким дыханием, и он увидел почти притиснутое к нему раскрасневшееся усатое лицо Ахметели. Бессонов яростно вывернулся, желая тут же вцепиться, вгрызться в это лицо, но Жора, в руках которого осталось ружье, отступил и, держа ружье за ствол, потрясая им с отчаянием, нервностью, неожиданной для его спокойствия, закричал: Перестань! Остынь!..

Бессонов в ярости повернулся к Удодову, тот покорно сидел на песке, одной рукой держался за челюсть, другой машинально прикрывал лоб. Бессонов сделал два шага в сторону берега, но старпом с матросами уже суетливо выталкивали шлюпку в море - по колено месили воду. Тогда Бессонов побрел в барак и только теперь почувствовал боль в сломанном мизинце.

От "Равного" долго никого не было. Валера и Удодов исчезли. Бессонов, насупившись, молча сидел за столом. Только Жора однажды подошел к нему, положил руку на плечо, Бессонов с неприязнью мотнул плечом, скидывая руку, но Жора не обиделся, сел напротив, достал сигареты, протянул раскрытую пачку Бессонову, тот глазом не повел. Жора примиряюще качнул головой, закурил сам.

Наверное, через час или больше в барак вошла Таня.

- Плывут, - сказала она и ушла дальше в комнату, за полог.

Жора вышел, немного постоял в дверях.

- Трое или четверо... Да, четверо.

Бессонов кивнул, но сказал недоброжелательно:

- Зря ты меня удержал.

Жора смолчал. Но скоро и Бессонов повернулся к двери. На берегу у швартующейся шлюпки крутились люди, одна фигурка в черном отделилась и неспешно пошла к бараку.

- Неужели капитан? - сказал Жора. - Не может быть... Правда - капитан.

Бессонов подумал, что человек в аккуратном, чуть ли не парадном кителе и белой фуражке одним видом должен выражать высокомерие. Но лицо у приблизившегося было, скорее, не столь важным, вернее, не столь суровым, как ожидалось, а немного рассеянным, припухшим, с зеленоватыми тенями, как у засидевшегося в полуподвальной конторе клерка, - вполне сухопутное безобидное лицо. Нес он себя на кривоватых ногах, свою заметно прорисованную годами полноту, нес размеренно и размеренно отпускал на лицо эмоции, дозируя жесткие складки у губ, нахмуренность седеющих бровей, дозируя - не преувеличивая - надменность. Чувствовалось, что он любил меру в эмоциях. Жора с его приближением тоже уселся за стол.