Загряжский субъект - Василий Афанасьевич Воронов

своему любимцу-балерону, кстати моему партнеру в одном спектакле. А сам старичок, значит, будет стоять со свечкой и наблюдать. Я сказала, что отдамся им по очереди, но без свидетелей. А если втроем, то вот вам! Задрала юбку, спустила трусики и показала, как показывают обидчикам деревенские бабы. Вот такая любовь была у меня в Большом театре. По-настоящему, ей-богу! – Клариса подняла голову и перекрестилась. – Не было любви, и я страдаю.

– Не может быть! – как-то пылко удивился Савик. – Такая женщина – и без любви? Ну, мужики-то были?

– Мужики были! – подтвердила Кларисса. – Много мужиков, а любви не было. Да многие тут знают… – Клариса замялась и вскользь посмотрела на Казинаки, Колтун-Заде, Стоиванова, оглянулась на Курлюка. – Вот Савик удивляется: такая женщина! А скажи ему: Савик, она твоя, полюби ее, как Татьяну Ларину! Возьми ее!

Все оборотились к Окунутову и вопросительно смотрели на него.

– При чем тут Савик! – разозлился Окунутов и сильно покраснел. – Это же запрещенный прием!

– Ну вот, один спекся! – засмеялась Клариса. – А ты, Ваня?

Казинаки поперхнулся и полез за платком.

– Ты же знаешь, Клариса, как я уважаю тебя…

– Спасибо. А ты, Модест?

Модест вздрогнул и схватил бокал.

– Я предлагаю выпить за женщин! За Кларису Павловну!

Все засмеялись, но пить не стали.

– Бухтияр, ты восточный человек, смог бы меня, как Татьяну Ларину?

Колтун-Заде расцвел в улыбке и широко раскинул руки.

– Ты знаешь, дорогая, я всегда!

– А ты, Гаврила?

Курлюк строго посмотрел на Кларису.

– Жениться, извини, не могу, наш паровоз ту-ту – ушел.

Клариса поклонилась в пояс и поблагодарила друзей.

– Спасибо, что не соврали. Я хочу вам рассказать про чужую любовь… В детстве я знала одну женщину, Глашу, тронутую, как говорили у нас на хуторе. Представьте себе тридцатилетнюю простушку в ситцевом платьишке, не красавицу, но миленькую, не знавшую белого света дальше Забалуева. Обыкновенные часики на ремешке были для нее мечтой, а шоколадка или мороженое праздником. После восьмилетки пошла Глаша на ферму и беспросветно горбила на свинарнике. Получала шестьдесят рублей и ухаживала за больной матерью. Сверстницы ее давно были замужем, с детьми, а молодых девчат она сторонилась, общалась только с бабами на свинарнике. На эту простушку положил глаз завфермой, веселый, хозяйственный мужичок. Подпоил самогоном и соблазнил Глашу прямо в свинарнике, на соломе. Он был первый, и так запал ей в душу, что бедная Глаша тронулась, как говорили бабы. А в чем была странность? Из своих грошей Глаша покупала для возлюбленного сигареты с фильтром и самогон. Как собачонка, ходила за ним, заглядывала в глаза, прятала от баб счастливую улыбку. Возлюбленный выпивал самогон, закусывал салом с луком, шлепал Глашу по заднице: «Молодец! Нравлюсь я тебе?»

Она шептала только одно слово: «Желанный…» Родила Глаша ребеночка, а желанному теперь носили по очереди самогон ее товарки.

Мы были почти соседями, саманная хатка Глаши стояла через двор от нашего дома. Я видела Глашу каждый день, она часами сидела на лавочке с ребенком и все глядела на выгон, на ферму. За огородами у самой речки был большой запущенный сад. Однажды весной при ясной луне мы с подругами допоздна засиделись в саду, слушая соловьев. И когда уже собрались уходить, услышали голос. Мы подкрались через кусты и увидели Глашу на берегу речки. Она стояла, запрокинув голову, вытянув руки, и обращалась к кому-то через речку, в сторону далеких городских огней. От ее дрожащего голоса, страстного завывания мороз пробирал по коже.

– Мать любит свое дитя, и дитя любит свою мать, но они не знают про мою любовь. У тебя есть отец и мать, есть жена и дети, но они не любят тебя так, как я. Умрут отец и мать, а я буду любить тебя, разлюбит жена, а я буду любить тебя. Вырастут дети и уйдут от тебя, а я всегда буду с тобой…

Глаша молитвенно складывала руки и завывала, как волчица, глядя на луну. Мы лежали в кустах не шевелясь, а она одна среди ночи обращалась к звездам, к Богу.

– Господи! Спаси и сохрани его от лихих людей. Просветли его душу. Открой глаза ему, Господи, укажи на мою любовь. Дай нам, Господи, соединиться и любить друг друга. Не нужно богатства и золота, дай только рабой служить ему. Откажусь от матери, от дитя, только дай мне его на веки вечные. Будет град, будут молнии, камни будут сыпаться с неба – я укрою тебя на груди, оберегу тебя. Болезнь приключится, я исцелю тебя. Пройдет время, состаришься, и в немощи я буду у твоего изголовья. Испустишь последний вздох, я закрою твои глаза. Омою твое тело и отнесу на кладбище. Я буду ходить на твою могилку и говорить с тобой. Буду с радостью ждать, когда мы встретимся там навечно…

Клариса сделала паузу, посмотрела на зевающего Савика, как учительница на шалопая, и разочарованно махнула рукой.

– Нет, вам не интересно… Вам скучно про любовь!

Савик принял это на свой счет и тут же возразил энергично:

– Почему же! Нам интересно про Татьяну Ларину, но при чем тут полоумная Глаша?

Кларисса невесело засмеялась.

– Дурак ты, Савик! И вы все… Зачем я перед вами раздеваюсь? Стою и вою перед вами, как Глаша? От тоски завыла, от одиночества. Всю жизнь мечтала о любви…

Клариса села за столик и молча выпила водки. Тут же встал Павло Забурунный. Тряхнув волосьями, он взглянул окрест.

– Говорю вам: бегите от женщины, когда она воет, аки волчица! Она несет погибель, сеет смерть! Могильный холод и хруст костей несет любовь женщины. И нет спасения от ее любви, она прах и пепел. Берегитесь также мужчину, самца, который завыл от любви. И бегите от обоих, когда они воют вместе. От глубокой древности тянется кровавый след. Антигоны и клеопатры, отеллы и дездемоны, вертеры и татьяны ларины, фаусты и каренины – и несть им числа. Они сами и все вокруг них стреляются, травятся, вешаются, сходят с ума и продают душу дьяволу. Давайте наконец отдохнем от любви! Спрячемся где-нибудь в затишке от позыва Кларисы, от ее губительного дыхания!

Все вокруг закипело, поднялся гвалт, возмущение.

– Как же без любви?!

– Без любви – это скотство, господа!

– Спаситель наш заповедовал любить друг друга!

– А сам? Полюбил он Марию Магдалину? Нет, он побил ее каменьями…

– Дурак, это не он ее бил!

– Всем хорошим во мне я обязан женщине! – Это был страстный голос Нуды Лукича Фомберга.

– Женщина – мать, труженица, любовница…

– Да кто ж против любовницы?

– А