Кайл Соллей (СИ) - Тимофей Кулабухов

не фиалками благоухали. Несло от корабелов крепким потом, рыбой и промасленными снастями. Бывалый моряк одним лишь запахом вышибает слезу.

Порт отдалялся медленно, мимо плыли островки мусора, волны лениво шевелили поверхность. Когда расстояние до суши стало уже с лигу, а ушла на это, наверное, вечность, волны стали размеренно покачивать корпус.

Корабль. Плоскость, покрывающая брюхо-трюм, это палуба. На носу и корме приподнятые площадки. На носу бак, в задней части — хут. На хуте стоит рулевой, за которым присматривает боцман. Внутри хута каюты. Капитанская, сравнительно большая, вторая — его главного помощника. Боцманскую каюту отдали мне с отцом, сам Кабан переселился в трюм к матросам.

Над нашими головами скрипели ботинки рулевого. Он управлял судном при помощи рулевого пера, длинной мощной палки, поворачивающей на оси большой плоский руль. Как правило, рулевой — седой молчаливый мужик, норд, именуемый Скальдом, кривоватый на один глаз, что, впрочем, явно ему не мешало.

Морской поход — это качка. Вверх-вниз, волны играют. Во всех направлениях. Думаю, что если сделать судно огромного размера, то с учётом размера волн и массы корабля, качки не будет или она будет несущественной. То есть — совсем не наш случай. Качка иногда убаюкивает, иногда вытряхивает внутренности, не останавливается ни на минуту, круглые сутки, вновь и вновь. Карабелы говорят, что качка бывает разная и способны её классифицировать с закрытыми глазами. И что у ландов, особенно благородных, бывает морская болезнь. Я не разбирался в видах качки, достаточно того, что никто из нас не «кормил забортную рыбу» скудным содержимым желудка. Терпеть качку было легче лёжа, меня это даже убаюкивало.

Корабль — это порядок. Порядок наводили постоянно. Капитан торчал в своей каюте, а мы с отцом на хуте, смотрели на волны. Команда что-то прибирала, терла и скребла. Боцман со своим временным двойником Жаком следили за работой.

А ещё корабль — это скучно. Много разговаривал с отцом, трижды пересказал ход боя в Вороньем замке, полную последовательность событий. Он каждый раз меня хвалил. Поражался тому, как я справился во дворе против пяти дюжин бойцов. Жалел, что не был рядом.

Хорошо, что не был, пришлось бы все время его прикрывать.

Отец рассказывал о своих походах. В молодости он шесть раз бывал в военных набегах. Двух, организованных королем, двух герцогских конфликтах, одном нападении на германский город с непроизносимым названием и даже бывал на маврских берегах Африки.

Смотрел задумчиво вдаль. Полуулыбочка. И принимался рассказывать какой-то эпизод, подробно. Не всегда понятно, к какому времени и месту это относится. Я слушал и слушал. Когда он говорил, не покидало странное ощущение. Отец ничего не скрывал, старался рассказывать, как есть. Истории показывали его иногда смешно, иногда в невыгодном положении. Он был открыт мне. Но, сколько бы ни говорил, не покидало ощущение, что мне не постичь его никогда. Никогда. И ещё. Он не спрашивал меня. То есть о жизни до попадания на Землю. Не лицемерил, что этого не было. Но не спрашивал. Это уважение к личному пространству от отца, который обычно в неделикатности своей говорил и поступал только так, как считал нужным — обескураживало. Непостижимый отец.

Иногда, когда Снорре был свободен от своих занятий, я заставлял его учить меня нордскому языку.

— Аптан — позади. Бэрр — голый. Ульф — волк.

— Нет, волк — Ульфр. Давление на рррр. Он же рычит.

Так, день за днем.

Команда была разномастная: вечно смеющийся грек, мастер приколов и баек, два норда, два пиренейца-испанца, мавр, трое, считая Кабана — франки, происхождение капитана — загадка, но на капитанской голове седины смешивалась с русыми, совсем не португальскими волосами.

Язык команды — смесь всеобщего, нагромождения ругани и собственно «морского языка», то есть мореходных названий для всего. Словечки чужеродные, в некоторых явно угадывались нордские корни, но постепенно привыкаешь.

Мореходы формировали собственный язык и культуру, обособленную от ландов — жителей суши, которая делает их родными друг другу независимо от породившего народа.

Впрочем, мы держались в стороне от команды, лишь общались изредка с капитаном, который явно не любил разговоры как таковые. Зато Снорре был как рыба в воде. Снасти, речь и манеры команды давались ему легко и непринужденно. Как говорил отец — сказывалась нордская кровь.

День — ночь. Каюта, палуба. Качка. Мореходы всё, что не привязывают — прибивают. Не прибивают — хотя бы закрывают в ящик. Чтоб не улетело. Потому что качка. Тело все время в напряжении. А корабелам хоть бы хны, легкая походочка, глаза поглядывают на мачту, чтобы качаться вместе с ней. Есть в этом что-то мудрое. Не бороться с изменениями мира, а изменяться вместе с ним. Качка во время вахты или отдыха и сна. Лёжа в каюте. Но это хотя бы убаюкивает.

Каюта, это скорее такое громкое слово. Капитанская слева, если смотреть с палубы, несимметрично больше боцманской. Капитан открывал ставни окна и смотрел на волны. Сидел за столом, проверял свои бумаги с умным видом и смотрел. Стол, кстати тоже приколочен. А складное курульное кресло чуть что — приматывается к этому же столу.

Наша каюта — узкий прямоугольник, низкая дверь. Слева койка. Там спит отец. Над ней большая полка для барахла, но я её использую как койку для себя. Скорее всего, так и задумано и каюта изначально двухместная. Есть даже ремень, чтоб привязываться во сне — не свалиться на пол. Пока не пользуюсь. Тоже есть окно, только ставня кривая, замучаешься открывать. Не пользуемся. Пространство в три шага. Во всю стену шкаф. Дверцы плотные, там кабаньи пожитки. Не трогаем. На полу наши походные сумки. Так, иногда достанем что-то. Я книги фарлонговские взял. Уже прочел, теперь только зря таскать. Может, продам по дороге.

Теснота. Но, привыкаешь. Пару раз это даже напомнило боксы расположения моей десантной роты. Вспомнил, потому что спросонья пытался нащупать сенсор освещения. Усмехнулся и понял, что не могу толком представить своих товарищей. И сердце больше не ёкает.

* * *

— Я сказал, для этого нужны деревянные мечи, — раздраженно отмахнулся Гюнтер.

До этого мореходы прознали в нем мастера меча. Грек штурмовал его денно и нощно просьбами дать пару уроков.

— Уже всё организовал, — оскалился ушлый грек. — Шесть штук, выстругали. Вот, ваше мастершство.

Мастер брезгливо покрутил в руках убогий деревянный меч для тренировок. Вообще, корабелы наверняка умели обращаться с оружием, и желание поучиться — скорее от скуки. Но навык, конечно, полезный.

Гюнтер вздохнул.

— Ты. Становись. Спину прямее. Ногу вперед. Как ты держишь меч? Кто ещё