Неизведанные земли. Колумб - Фелипе Фернандес-Арместо

указывать на состояние принадлежности Господу, которое так ярко и символически выразил святой Франциск Ассизский, когда сорвал с себя одежду на городской площади. Колумб, друзьями которого были как гуманисты, так и францисканцы, явно не применял ни одну из этих парадигм к жителям Карибских островов, но развил выводы, вытекающие из упомянутых положений: местные представляли собой, благодаря невинности, уникальную возможность для распространения христианства; благодаря простоте у них был несравненный шанс получить несомненные блага латинской цивилизации; а из-за своей беззащитности они могли служить объектом беспрепятственной эксплуатации[229].

На островах Колумбу предстояло познакомиться с различными культурами коренных народов, от «отсталого», по его мнению, мира Лукайи до материально богатого и технически впечатляющего мира народов таино на Эспаньоле. Но, хотя он был внимателен к признакам растущей «цивилизованности» на пути к манящим восточным землям, он смотрел на все одними и теми же глазами, и все темы, вокруг которых он выстраивал свои отчеты, уже присутствовали в его отчете о первом контакте 12 октября 1492 года. Во-первых, он постоянно явно или неявно сравнивает коренных жителей с населением Канарских островов, с темнокожими людьми и даже с некими чудовищными гуманоидными расами, которые, согласно народным представлениям, населяют неизведанные уголки земли. Цель сравнений состояла не столько в том, чтобы дать истинное представление об островитянах, сколько в установлении догматических отправных точек: эти люди сопоставимы с другими людьми, населявшими сходные широты, в соответствии с учением Аристотеля; кроме того, они были физически нормальными, а не чудовищными, и поэтому, согласно привычной средневековой психологии, полностью человеческими и разумными. Таким образом, они вполне подходили для того, чтобы обращать их в христианство, что было заявленной целью королевских покровителей Колумба.

Во-вторых, Колумб стремился приписать местным жителям природную доброту. Он изображал их безобидными, невоинственными людьми, не только не испорченными жадностью к материальному, но, более того, улучшенными бедностью. Он приписывал им что-то вроде естественной религии, не направленной на то, что считалось неестественным, например идолопоклонство. Подразумевалось, что они могли быть нравственным примером для христиан. Эта картина сильно напоминает давнюю традицию отношения к язычникам в позднем Средневековье, особенно у францисканских писателей и гуманистов. Факты, увиденные глазами Колумба, были в его сознании отфильтрованы ожиданиями, вытекающими из традиций.

В-третьих, Колумб искал способы использовать местных жителей с целью получения прибыли. На первый взгляд, это расходится с похвалой их моральным качествам, но многие из его наблюдений противоречат друг другу. Неумение коренного населения вести войну укрепило их репутацию невинных людей, но также сделало их «легкими для завоевания». Их нагота напоминала об идиллии на лоне природы или об идеальной покорности Богу, но также наводила на мысль о сходстве со зверями. Их неопытность в торговле, заставившая Колумба восхищаться тем, как они обменивали сокровища на пустяки, доказывала их нравственную неиспорченность и одновременно то, что их легко одурачить. Их умственные способности не оставляли сомнений, что это люди, однако, по мнению европейцев, пригодные только для эксплуатации в качестве рабов. Позиция Колумба была не столько двуличной, сколько двусмысленной: он искренне разрывался между противоречивыми подходами к определению индейцев. Пользуясь научными категориями своего времени, он при этом часто переходил на язык позднесредневековых сказок о феях и русалках или вымыслов путешественников. Он выделял всё, что казалось ему странным, забавным, причудливым или живописным. О каннибалах он отзывался скептически, рассказам об амазонках доверял. На протяжении всех своих путешествий по Новому Свету он колебался между противоположными представлениями о местных народах – как о потенциальных христианах, примерах языческой добродетели, пригодном для эксплуатации имуществе, объектах насмешки. Ни в одном из своих первоначальных впечатлений о Новом Свете – ни о земле, ни о ее жителях – он не утверждал, что обнаружил какие-либо свидетельства того, что он был в Азии. Его восприятие открытия скорее было связано с опытом, который он приобрел во время путешествия по Западной Африке. Например, он называл каноэ алмадиас (almadias) и копья азагайас (azagayas) – два португальских названия, используемые в Западной Африке[230]. Затем он как будто внезапно пришел в себя и вспомнил о поставленной задаче. Поиски золота и азиатских земель начались на следующий день после его прибытия с расспросами об острове Чипангу.

С 15 по 23 октября он исследовал три небольших острова, которые назвал Санта-Мария-де-ла-Консепсьон, Фернандина и Изабелла. Таким образом, он почтил Господа нашего (в Сан-Сальвадоре) и Богоматерь, а также короля и королеву Испании – именно в таком порядке. В сохранившихся версиях его рассказа недостаточно достоверной информации об островах или об их взаимосвязи друг с другом, чтобы можно было надежно определить какой-либо, хотя, вероятно, одним из них был современный Крукед-Айленд, учитывая его размер и местоположение, другим, возможно, являлся современный Лонг-Айленд. Из-за неточностей в оригинале или ошибок транскрипции во многих из его заметок о плавании трудно или невозможно отыскать какой-то смысл, а сохранившиеся источники служат бесполезным руководством по его маршруту через острова.

Однако он чувствовал или, по крайней мере, хотел создать впечатление, что все идет как надо. Коренные жители, несмотря на сходство друг с другом, постепенно становились, в глазах Колумба, одни более «цивилизованными», другие более хитроумными. В одном месте они умели заключать выгодные сделки; в другом женщины были одеты более чем скудно; в третьем дома содержались в чистоте и порядке. Понятые с пятого на десятое с помощью языка жестов или истолкованные наугад из высказываний местных жителей, множились свидетельства близости настоящих государств, возглавляемых «королями». Хотя мы сейчас не знаем точно, куда поместить эти острова на карте Карибского бассейна, они занимали важное положение на карте в воображении Колумба: они постепенно вели к неизвестной «земле, обещающей прибыль». В воображении Колумба первый большой кусок золота, о котором ему сообщили 17 октября, стал образцом чеканки монет какого-то великого правителя. Так каниба, или карибы, сделались для него народом Великого хана.

В течение трех месяцев Колумб плавал по Карибскому морю, раздавая новые названия островам и безделушки местным жителям, «узнавая» упоминания о Великом хане или острове Чипангу в каждой плохо понятой местной легенде или плохо произнесенном названии, которое он услышал, и всегда надеясь, что следующим островом в морской дали может оказаться Чипангу. Прибыв на Кубу 24 октября, он заявил: «Я верю, что это остров Чипангу, о котором рассказывают удивительные вещи. На глобусах и нарисованных планисферах, виденных мною, он расположен в этом районе». Похоже, он очень скоро понял, что это иллюзия, но отказался от нее в пользу еще более смелого предположения, что Куба может быть частью материкового Китая. Это предположение поставило его перед дилеммой: продолжать поиски Чипангу в море или направиться ко двору Великого хана во внутренних