Хьюстон (СИ) - Твист Оливер

К оконному проему можно было подняться по невысокой деревянной лестнице, сколоченной из шершавых, занозистых брусьев. Что я и сделал. Вконец задубевшими, непослушными пальцами, с трудом сдвинул щеколду и, распахнув ставни, высунулся наружу. Передо мной раскинулась крыша. Вблизи она выглядела просто необъятно большой. Далеко за ее пределами виднелись макушки деревьев интернатского парка. Голые стволы и ветки торчали как пики. Тонкие черные копья угрожающе целились в небо, пытаясь достать до звезд, чтобы украсить их холодным серебряным блеском свою наготу. Впрочем, долго любоваться этим волшебным зрелищем мне не пришлось. Внезапно раздался негромкий дробный стук о крышку люка и послышался приглушенный голос Сина:

— Эй ты, придурок, живой еще?

Немного удивившись, что Син так быстро вернулся, я спрыгнул с лестницы и, подойдя поближе к люку, спросил, стараясь не стучать зубами от холода:

— Может, откроешь уже?

С надеждой прислушался, не раздастся ли звук вставляемого в замок ключа. Но у Сина были другие планы.

— Ага, сейчас прям. Ты забыл кое-что.

— Что еще?

— Волшебные слова сказать.

— Пожалуйста, что ли? — Тоже мне, нашел время хорошим манерам учить.

— Свое «пожалуйста» затолкай себе в одно место, дебил! Повторяй за мной, если остатки мозгов отморозил. Говори громко и внятно: Син, прости меня засранца! Я вел себя как самая настоящая свинья, которой я на самом деле и являюсь. Но теперь все осознал и буду очень-очень скромным и послушным. И обещаю, что не буду больше пялиться на Птицу и донимать ее своими тупыми базарами. И вот тогда…

Он выразительно позвенел ключами:

— Тогда, так уж и быть, я немного поколдую, и один толстый урод сможет побежать греть свою глупую задницу под теплым одеялком! Только я долго ждать…

— Син! — прервал я его, нагнувшись пониже к щели. — Так хорошо слышно?

— Давай, не томи, а то передумаю.

— Так вот, говорю громко и внятно: пошел к черту!

— А ты еще дебильней, чем я думал, — ответил он после длинной паузы. — Ну что ж, видимо, совсем с соображеньем плохо. Печалька! Нам будет не хватать тебя, урода.

Он рассмеялся злым колючим смехом:

— Но мы справимся, не волнуйся. Если передумаешь, стучи погромче, и обязательно поплачь, в голос поплачь. Главное слова не забудь волшебные, ушибленный.

Я слышал, как он соскочил с лестницы и ушел, демонстративно позванивая ключами и насвистывая. Теперь я не сомневался, что он будет мариновать меня здесь, пока не получит желаемого. Сколько еще интересно я смогу выдержать. Мне показалось, что стало заметно холодней. Впрочем, так оно и было. Ведь я сам распахнул окно, и теперь стужа беспрепятственно вымораживала пространство чердака. Однако, Син меня здорово разозлил и от этого кровь как будто быстрее побежала по жилам. Я вновь отправился к окну, по пути приседая и энергично растирая плечи в попытке хоть немного согреться. За окном по-прежнему простиралась железная пустыня крыши. Да не такая уж она и покатая, и совсем не гладкая, а ребристая. В стыках, соединявших широкие полосы кровельного железа, искрился снежок. Я видимо, действительно слегка сбрендил от злости и холода, потому что сумасшедшая мысль, которая пришла мне в голову, показалась в тот момент вполне себе разумной и даже довольно остроумной. Я вдруг сообразил, что где-то на крышу должна выходить пожарная лестница. И мне показалось, что вроде не раз видел ее, только не мог вспомнить на какой стене. А, впрочем, деваться мне все равно было некуда. Не замерзать же здесь, в самом деле, на потеху Сину или еще того лучше, униженно выпрашивать у него освобождение, обещая то, чего все равно не смог бы сделать, да и не хотел. Поэтому осторожно, цепляясь за оконные косяки вылез наружу и распластавшись на обжигающем холодом железе пополз наверх. Мне повезло, я заметил выступающие края лестницы практически сразу, как только добравшись до конька, обшарил взглядом другую сторону. И еще повезло, что лестница была не так далеко и я смог доползти до нее раньше, чем, окоченев, потерял способность нормально двигаться. Помогла изрядная доза адреналина, бушевавшая в крови. Я старался не думать о том, что будет, если, сползая, наткнусь на обледеневший участок и, не удержавшись, стремительно покачусь к краю, где, не успев затормозить, свалюсь на землю.

— Свинья! Да сам он свинья! Такую свинью подложил. Каламбурчик, однако, сказал бы недоброй памяти Принц.

Судорожно цепляясь за выступы, я наконец добрался до желанной цели и, нащупав ногой, выступавшие края лестницы, подумал про себя, что буду самым счастливым человеком на свете, благополучно спустившись по ненадежной, сваренной в незапамятные времена из тонких железных прутьев конструкции вниз, на такую обетованную землю. Лестница и в самом деле оказалась очень хлипкой. Она начала шататься и пронзительно скрипеть, как только я повис на ней и, аккуратно переставляя ноги, стал спускаться. Ее стоны и дрожание здорово действовали на нервы, поэтому чтобы отвлечься я принялся негромко, вслух считать ступеньки. Изо рта при этом вырывались легкие облачка пара, которые быстро рассеивались в морозном воздухе, иногда на мгновение застилая глаза. Спустившись на уровень второго этажа, я глянул вниз: ничего хорошего там не было, промерзшую землю покрывал тонкий слой снега. Я вдруг представил кошмарную картину, как вспотевшие от напряжения ладони примерзают к остову лестницы, и я не могу оторвать рук.

Вот смеху то будет, когда утром все желающие выйдут полюбоваться моей замерзшей, нелепо распластанной на лестнице тушкой, если только я не рухну раньше. Этот образ преследовал меня, пока я действительно не рухнул уже в самом конце, но раньше, чем закончились ступеньки. Одной из перекладин не было, и я не удержался. Не успев нащупать опору, обдирая в кровь ладони в попытке ухватиться за ускользающие ребристые прутья, мешком свалился на снег. Было невысоко, но острая боль пронзила подвернутую ногу, как только попытался встать. Однако я был на земле, хоть и встретившей узника не так гостеприимно, как хотелось. Меня захлестнуло чувство радости от вновь обретенной свободы. На волне этой эйфории, даже боль в ноге не помешала торжествующе рассмеяться. Теперь уже не собственная нелепо висящая на лестнице тушка предстала перед внутренним взором, а злая и обескураженная физиономия Сина, когда он, придя в очередной раз вымогать обещание, не обнаружит, что чердак пуст и птичка улетела. Хотел бы я это увидеть!

Поднявшись, выяснил, что хоть с трудом, но могу идти. Видимо, перелома, чего я так боялся, не было. Теперь предстояло добраться до комнаты по тайной тропе наших ночных гостей. Не ломиться же в парадную дверь, сочиняя на ходу для дежурного байку, как нечаянно выпал из окна, любуясь на звезды. Чтобы наутро весь интернат обсуждал эту новость. Не хватало еще лунатиком прослыть. У меня и так была уже уйма прозвищ помимо основного. Большей частью из них я был обязан Йойо. Ну и, конечно, Сину. Куда же без него! Иначе как «этот урод» и «дебил», он меня давно уже не называл. Ах, да, еще «свинья» и «ублюдок». И если против «Бемби» и даже «наивной лесной зверушки», как любил в хорошем настроении именовать меня Йойо, я ничего против не имел, то без синовых определений уж точно обошелся бы. Чертова блондинка!

Кое-как доковылял до окна нашей комнаты и стал карабкаться наверх. Здорово мешала ноющая от боли нога, но я справился, хоть и не сразу. Пока штурмовал стену, мучительно соображал, открыто ли окно, или хотя бы форточка, и не напрасен ли мой энтузиазм. Потратив изрядно времени, добрался наконец до трубы, дальше было легче. Дотянувшись до форточки, на мое счастье открытой, сдвинул задвижку и распахнул раму. Оказавшись дома, в изнеможении рухнул на пол, прижавшись спиной к батарее, к ее обжигающему теплу, облегченно перевел дух. И лишь спустя какое-то время едва смог встать, чтобы смыть кровь и ржавчину с ободранных ладоней. Все тело ломило, и я еще долго не мог согреться. Внутри все смерзлось в сплошной ледяной комок, который никак не хотел таять, вызывая озноб даже под вторым, одолженным у Йойо, одеялом. К утру лодыжка распухла, и я едва наступал на ногу. В медпункте мне диагностировали растяжение и, наложив тугую повязку, отпустили с миром, посетовав на гололед и нашу неуклюжесть.