Хьюстон (СИ) - Твист Оливер

Хьюстон и Птица. Часть первая. Хьюстон

Глава 1 Хьюстон

Принято считать, если ты толстый — это целиком твоя вина: много ешь, много спишь, мало двигаешься. Я умеренно питаюсь. К тому же, как утверждает наша повариха, по сбалансированному и согласованному со всеми нормами меню. И хотя, готовят в интернате довольно неплохо, размеры порций оставляют мало шансов пострадать от переедания, и уж тем более предаться обжорству. Со сном тоже не все так просто, ночная жизнь здесь бывает весьма насыщенной. Даже, если ты не принимаешь в ней участия, надо очень постараться, чтобы при этом выспаться. И я почти не пользуюсь транспортом, ни общественным, ни личным. На первый никогда нет денег, второго просто нет. Однако, мой вес далек от нормального, в сторону плюс. Если ты толстый и тебе лет эдак тридцать, то ты — солидный человек, а если шестнадцать — то просто жирный урод, о чем окружающие при случае не упустят напомнить.

Я не претендую на звание Мистер Вселенная, но и детей мной тоже не напугаешь. Обычное лицо, темные волосы, которые давно пора подстричь, прямой нос и глаза карего цвета, если это кого-то интересует. Как правило, нет. Ах да, еще пухлые щеки, чуть не забыл. Я старался забыть. Но попробуй сделать это когда каждый второй из твоих знакомых, так и норовит потрепать тебя по щеке в знак дружеского расположения. Вернее, так было, лет до двенадцати, потом перестали. Может, наконец, подействовал мой взгляд при этом жесте. И, если это имеет значение, я выше среднего роста. Так что, на колобка не похож, и на том спасибо. Ладно, будем считать, что познакомились. Я бы мог добавить, что меня зовут Эрик, но в этом нет никакого смысла, потому что для тех, о ком я хочу здесь рассказать, я — Хьюстон. Пусть так и будет.

Птица, Синклер, Йойо, Роза, Тедди и другие с кем, пришлось прожить последний интернатский год, врезались мне в память гораздо сильнее, чем те ребята, с которыми я делил хлеб более продолжительное время. Быть новеньким всегда тяжело. Особенно в безжалостном коллективе таких же, как ты ничейных детей. Я прошел через это много раз, но так и не привык к острому чувству одиночества, которое охватывало меня каждый раз, как только я переступал порог очередного казенного учреждения и оказывался в окружении таких же неприкаянных, голодных душ, лишенных неизвестно за какую вину близкого круга родной семьи.

Конечно, у каждого из нас когда-то были родители, у некоторых даже любящие. У меня тоже были, и возможно, они даже любили меня, я этого почти не помню. Они погибли в автокатастрофе, когда мне было шесть лет. Я тоже там был, но выжил зачем-то… Кажется, мы много путешествовали. По крайней мере, когда я пытаюсь что-то вспомнить из того периода своей жизни, перед глазами чаще всего встает бесконечная лента дороги, мелькающие за окном автомобиля пейзажи, случайные кафе, заправки, улицы незнакомых городов и поселков. И еще одно, я не помню, себя толстым в это время. А может, когда тебя любят, это просто не имеет значения.

На память о тех, кому я был обязан появлением на свет, у меня остался значок: белый глянцевый кружок, на котором крупными черными буквами было написано «Ай лав Хьюстон» и красное сердечко на месте слова лав. Я помню, как мне его купили. Это случилось незадолго до аварии. Мы зашли в маленький придорожный магазинчик. В нем было тесно от стеллажей, на которых громоздились пестрые батареи разнокалиберных банок, бутылок, коробок. Сквозь давно не мытые стекла больших витрин, заменявших окна, пробивались косые солнечные лучи. В широких полосах света, потоком льющихся с улицы, свободно парили миллионы пылинок, и от этого казалось, что все в этой лавочке, предметы и люди, плавает в золотистом тумане. И было лето, самый его конец. Я это особенно хорошо запомнил по тому, как в сплошной, однообразной зелени рощиц, тянувшихся вдоль обочин автострады, начали появляться первые проблески желтизны. А значит, скоро должны были зарядить нудные, холодные дожди, которые надолго упрячут солнце за пеленой тяжелых серых облаков, и уже нельзя будет выходить на улицу без теплой одежды.

Посетителей в магазинчике было немного, несколько взрослых, да пара подростков, увлеченно листавших журналы с комиксами. Я тоже любил такие, и поначалу радостно кинулся к стойке, на которой они лежали. Но тут же потерял к ним интерес, разочаровано заметив, что номера там были старые, из тех, что я уже изучил от корки до корки. Тогда высокий темноволосый мужчина, мой отец, легко и стремительно поднял меня на руки, чтобы я мог лучше разглядеть прилавок со всякой всячиной, а стройная женщина с длинными волосами, забранными в хвост, и веселым голосом, моя мать, произнесла: выбирай, малыш. На темной лакированной поверхности прилавка, сбоку от грязно-зеленой глыбы кассового аппарата, были разложены игрушки, сладости, книжки в разноцветных обложках. Но мне понравился только он, этот значок, такой яркий и блестящий. Я сразу его приметил, но еще долго смотрел, прежде чем решиться, а родители о чем-то оживленно говорили с продавцом, шутили и смеялись.

Значок был на мне, когда на одном из автобанов жизнь разделилась на короткое, безмятежное до, и хмурое, открытое всем ветрам, неуютное после. Я и потом не расставался с ним. Он кочевал с рубашки на джемпер, в зависимости от сезона. И мне казалось, что этот маленький свидетель прежнего безоблачного существования, как некий талисман, хранит меня посреди чужого, неприветливого мира. Ночью я прятал его под подушку и, когда просыпался, первым делом проверял на месте ли мое сокровище. А когда волновался или грустил, поглаживал пальцами гладкую, прохладную поверхность. Представлял, что вот сейчас закрою глаза и вновь окажусь в маленьком, плывущем в пыльном, золотом тумане, магазинчике, услышу знакомые родные голоса. А все происшедшее потом, окажется сном, дурным, пугающим сном. Но этот сон все длился и длился, а проснуться я не мог. Постепенно забывались, словно таяли вдали, голоса родителей, стирались воспоминания о прежней настоящей жизни, в которой было место безмятежной детской радости и чувству, что кто-то большой и сильный, надежно держит тебя за руку, не давая упасть. И мне пришлось смириться с реальностью того, что я предпочел бы считать сном. И только этот маленький, покрытый глянцевой эмалью, кружок, напоминал о другой настоящей, счастливой жизни, о том, что она была, и я не придумал ее себе, незаметно сойдя с ума. Я держался за этот значок, как потерпевший кораблекрушение моряк цепляется за обломок своего разбитого корабля, чтобы не пойти ко дну и не погибнуть, когда уже не останется сил сражаться с бурной стихией. Я им очень дорожил и никогда не расставался. Может поэтому, меня и стали звать Хьюстон.

Но однажды значок пропал. Я сильно расстроился и несколько дней не мог прийти в себя. Не мог, ни о чем думать, кроме своей потери. Лихорадочно и безрезультатно, раз за разом обыскивал все места, где был накануне в тщетной надежде вновь обрести свой драгоценный талисман. Но так и не нашел. До сих пор не знаю, сам ли я потерял его в каких-то мальчишеских играх, или кому-то вдруг приглянулся этот изрядно потертый и давно потускневший сувенир. В общем, так вышло, что значок исчез, а прозвище осталось.

Глава 2 Знакомство с новым домом

Держа в руках папку со своим личным делом и сумку со скудным багажом, вслед за сопровождающим, я переступил порог моего очередного дома. Единственного в округе интерната, где нашлось для меня место. Я иногда думал впоследствии, как бы сложилась моя жизнь, не попади я сюда. Возможно, никогда не испытал бы таких болезненных падений и таких головокружительных взлетов, никогда не узнал и не встретил тех людей, чье существование во многом определило мою дальнейшую судьбу. Тогда по спине пробегает холодок от мысли, что мы могли бы разминуться. И если бы в тот момент я мог провидеть будущее, то с большим вниманием отнесся к своему вступлению под крышу этого приюта, из стен, которого я вышел совсем другим человеком.