Мамочки мои… или Больничный Декамерон - Юлия Лешко

– У меня тоже хорошее. Дай поцелую… Никуда бы тебя не отпускал…

Сергей поцеловал жену – душистую щеку, брови, хотел бы и глаза, и эти смеющиеся губы… Но губы и глаза нельзя: Верочка с утра уже накрашена. А как же: перед мамочками нужно «выглядеть»!

И Вера нежно погладила его по щеке:

– Все, побегу, Сережка… Бобровский с утра Наташу отпустил, а я ему не говорила, что мне самой надо анализы в клинике сдать. В общем, надо подстраховать подругу, а уже… – она бросила взгляд на часы, – ой, мамочки! Все, все, все, пока!..

И, еще раз оглянувшись, побежала в сторону крыльца.

Спустя буквально двадцать пять минут после приезда Веры раскрасневшаяся Наташа, уже в белом халате, быстрым модельным шагом шла по коридору в сторону ординаторской, по дороге здороваясь со всеми, кого видела. Бравая Прокофьевна домывала пол в сестринской, Света сидела на посту, сосредоточенно углубившись в журнал выдачи лекарств, прячущий детектив в мягкой обложке.

Прокофьевна проявила бдительность:

– Опаздываешь, Наташка Сергеевна.

– С разрешения начальства, – отмахнулась Наташа.

Прокофьевна покивала из вежливости, но ехидно улыбнулась:

– Вчера разрешал, сегодня забыл.

Наташа, уже поравнявшись со Светой, уточнила:

– В чем дело-то? Случилось что?

Света махнула рукой:

– Пришел ни свет ни заря. Ни тебя, ни Веры. Один в ординаторской сидел, как тигр в засаде. Вера Михайловна тоже опоздала на две минуты, так он ей выговор сделал на пустом месте. Что с ним такое сегодня…

Но отважную Наташу трудно было напугать выговором на пустом месте:

– Ух ты, выговор… Как страшно, – с этими словами она решительно поменяла направление и двинулась в кабинет Бобровского.

Уверенно постучав в дверь, Наташа вошла в кабинет завотделением, где Владимир Николаевич Бобровский сидел, задумчиво перелистывая какой-то иллюстрированный каталог-справочник импортных медпрепаратов, пестревших фотографиями людей, по виду которых можно было уверенно сказать: им медпрепараты ни к чему. Они здоровы и счастливы. И, скорее всего, богаты.

– Доброе утро, Владимир Николаевич, – максимально уважительно произнесла Наташа, отвлекая его от анализа каталога-справочника.

Но начальник, даже и ознакомившись с новинками зарубежной фармацевтики, кажется, упорно не хотел менять гнев на милость:

– Утро. Просто – утро, Наталья Сергеевна. Рабочее утро трудового дня.

Наташа заметила, что заведующий по-прежнему чем-то раздражен, но все еще не могла понять, почему. Не зная другого способа нормализовать его настроение, «включила» свое бронебойное кокетство:

– А что, позволю себе спросить, господин заведующий с самого рабочего утра делал в ординаторской?…

Красивое лицо Бобровского озарилось деланной улыбкой:

– А потому что кто-то из людей в белых халатах все-таки должен работать в отделении! Но, видимо, сегодня все решили устроить забастовку.

Наташа мельком глянула на часы:

– Извините за опоздание: я и так на такси ехала. Таксист даже решил, что я рожаю – так я его торопила: гони в Большой Роддом, гони, милый, не подведи!.. А он мне: я и так нарушаю… Еду, говорит, как дальтоник, не разбирая цветов… Типа, только не роди у меня здесь! А я говорю: ладно, не рожу, я, вообще-то, на работу еду, у меня начальник такой строгий, гони!.. У начальника характер сложный, а внешность прекрасная, глаза, улыбка… Да… Все при нем! Но вот память ни к черту, совсем плохая память: он меня вчера отпустил, а сегодня уже наверняка забыл…

Наташа «пересказывала» свои утренние приключения, прижимая руку к высокой груди, закатывая глаза – актерствовала вовсю. Бобровский покосился на народную артистку, уже начиная улыбаться краешком губ:

– Ну, разрешил задержаться… Так ты же еще и опоздала на пятнадцать минут…

Наталья Сергеевна мигом прекратила играть:

– На шесть.

Бобровский проигнорировал уточнение:

– А ты знаешь, что каждую минуту на Земле рождается 240 человек?

Тут уж Наташа засмеялась:

– Значит, я пропустила… что-то около полутора тысяч… Это я виновата, конечно.

– И ты виновата, и Веры не было. А вдруг проверка из Минздрава? Даже если из Горздрава, а?…

– А Вера Михайловна мне вчера говорила, что если и задержится, то буквально на пять минут. Она с утра была у врача. У вашего профессора, кстати. Так и ей, по слухам, досталось на орехи. И как нам теперь работать целый день? Ведь руки дрожат! Вот!

И Наташа женственно и драматично вытянула вперед красивые ручки. Они, разумеется, не дрожали, но тут Бобровский, наконец, что-то вспомнил и несколько даже стушевался:

– Вера… Да, Вера… Но Наталья, ведь ты каждый божий день опаздываешь! И что, тоже к врачу ходишь? Руки у нее дрожат…

Кокетливо глядя исподлобья, Наташа произнесла с придыханием:

– Ах, если бы к врачу… Есть у меня один врач знакомый… Но – увы!.. Не принимает! Ни-как!

Бобровский даже крякнул от смущения: понял, откуда ветер дует, и решил прекратить начальственный разнос:

– Так. Все. Разбор полетов окончен. Иди. За работу.

Но Наташку разве остановишь, когда она «на коне»:

– Я готова… Как всегда… – и вышла горделивой поступью победительницы.

– И, может, хватит уже опаздывать?… – плачущим голосом сказал ей вслед Бобровский. – И что я за начальник после этого? Тряпка!

Но его уже никто не слушал.

Соня, лежащая в Катиной палате возле окна, была просто «завернута» на составе всех продуктов, которые ей попадались. Она всегда читала все, что написано на упаковках мелкими буквами, считала (и небезосновательно), что там порой содержится очень важная информация. И покупала принципиальная Соня только то, что считала абсолютно безопасным для здоровья.

Вот и сейчас она сидела на кровати и внимательно изучала состав овсяного печенья, читая вслух:

– Ну, мука пшеничная, высший сорт, ладно… Маргарин, сахар-песок, меланж, молоко цельное сухое, соль поваренная пищевая, углеаммонийная соль, эмульгатор. Это что? Это зачем? Зачем здесь эмульгатор? Да и углеаммонийная соль – как-то несъедобно звучит. Химикат? Как удобрение…

Ответить ей на поставленные вопросы никто из двоих ее подруг по палате не успел, потому что в этот момент из коридора послышался голос Елены Прокофьевны, развозившей по палатам продуктовые передачи от заботливых родных и близких.

…День, не задавшийся с утра, продолжился, однако, просто отлично: не было еще и десяти часов утра, когда дверь ординаторской широко распахнулась и в нее, с лукавой улыбкой на милом старушечьем лице, широкой, праздничной поступью вошла санитарка Елена Прокофьевна. В руках у нее приятно тяжелела большая корзина, полная всякой домашней снеди. Яркие поздние яблоки, банка клубничного варенья и банка с огурцами, бодро торчащая деревенская колбаска, обольстительно желтеющий край домашнего сыра – и это только то, что было видно, а что еще скрывалось за плотным плетением из золотистой лозы… Довершала это гастрономическое буйство бутылка с прозрачной жидкостью с длинной травинкой внутри, известной в народе как «зубровка», что не оставляло никаких сомнений по поводу природы и назначения напитка.

– Вот! – без лишних слов водрузила Прокофьевна свою вкусную ношу на стол, за которым обычно все пили чай.

Вера Михайловна и Наташа, по-сестрински делившие истории болезни вновь поступивших, в один голос спросили:

– Что это?

Прокофьевна вместо ответа сначала принюхалась, закатила глаза:

– На можжевельнике коптили… И чесночком пахнет… Это вам передали. Я тоже говорю: почему в корзине? Не положено! А он говорит: у пакета ручки оторвались. И еще говорит, про травку-то: «А это букет такой! Типа икебана!»

Врачи переглянулись с улыбкой. Вера Михайловна задумчиво понюхала источающую невероятный дух колбаску:

– А кто это такой оригинал? Не японец, случайно?

Прокофьевна с чувством исполненного долга уже повернулась к двери, готовясь пуститься в долгий путь по палатам:

– Да нормальный мужик вроде, наш. Веселый такой. Да там и записка есть.

Наташа осторожно вытащила сорокаградусную «икебану», а под ней, действительно, лежала открытка.

Вера Михайловна с улыбкой склонилась к яркой открытке, которую держала в руках Наташа, и прочитала вслух:

– «Спасибо за нашу Катю. Бусел». Что-то неразборчиво: то ли за Катю Бусел спасибо, то ли за Катю, точка, Бусел…

Наташа задумчиво повторила:

– Бусел… Может, он в гинекологию нес?

Вера Михайловна спросила у санитарки:

– Елена Прокофьевна, а это точно нам?

Прокофьевна, похоже, немного обиделась:

– Когда это я кому-то не тому, кому надо, передачу вручила? Ну, да. Мужчина этот говорит: «Вот, передайте в патологию, врачу». Я говорю: «Кому? Вере Михайловне или Наталье Сергеевне?» Он говорит: «Вот-вот, Вере… Сергеевне, Наталье тоже… Михайловне… им и передайте…» Ладно, пойду, я еще не все по палатам развезла…