Второе апреля - Илья Зверев

— А вы подеритесь, доброжелательно посоветовал Юра Фонарев, который мог в такой момент веселиться, поскольку у него все уже решилось наилучшим образом. — Значит, Сашка с Генкой... Победитель встретится с Тютькиным. Потом золотой призер сядет с Анютой. Серебряный останется при своих, а бронзовый сядет к Коле.

Класс заржал. И соискатели печально удалились каждый в своем направлении.

— Бедненький, — сказала Машка, глядя на тощего растерянного Сашку. — Голый король Лир.

Собственно она это подумала про себя, но нечаянно сказала вслух.

— Так нельзя, — сказал Лева Махервакс, взгромоздившись на парту. — Один человек хочет, предположим, с другим человеком. А тот, другой, может, не хочет с этим одним, а вовсе хочет с третьим, который, в свою очередь, не хочет с ним, а хочет с четвертым, который, в свою очередь...

— Ясно, — сказал Сашка быстро оправившийся от потрясения, — Так что же ты предлагаешь?

— Я ничего не предлагаю — ответил Лева, как подобает философу. — Я ставлю вопрос... — Это каждый дурак может.

Так что волей-неволей пришлось предлагать. Кира Пушкина сказала, что надо бы лучших сажать с худшими, чтоб они своим влиянием...

— Прелестно! — ликовал Фонарев. — Составим таблицы. Будем определять лучшизм ии худшизм.

— Правильно, — заорал Сашка. — Складывать успевизм, дисциплинизм, активнизм... Что еще -изм? Да, еще участиевобщественнойработеизм!

Сева Первенцев сказал, что надо все решить демократическим путем. То есть, голосованием. Ему очень нравился этот путь, потому что его уже однажды выбрали. Редактором стенгазеты.

Разные выборы в школе происходили часто и особенного значения не имели. То есть когда-то в младших классах, наверное, имели — сейчас уже трудно вспомнить, как оно было. А в последнее время все делается очень просто.

Надо, скажем, избрать старосту класса. Ну кто-нибудь для смеха крикнет: «Калижнюка!» А Коля покажет ему кулак и прошипит: «Чего еще?» Потом уж кто-то по-настоящему скажет, что надо бы Гукасяна. И все проголосуют, поскольку Генрих свой парень — не подлиза, не бобик, не ябеда, а с другой стороны, он сможет обеспечить явку на всякие собрания и мероприятия, поскольку ребята к нему хорошо относятся и не станут удирать — чтоб старосте не попало.

Особый случай был, конечно, с Кипушкиной. Никто почему-то не хотел в председатели, и все выкрикивали имена своих врагов, мечтая насолить им этой ответственной должностью. И тут вдруг Лева заметил, что Кира слегка подпрыгивает на своем месте и выжидающе поглядывает по сторонам.

— По-моему, она стремится, — сказал Лева, обернувшись к фонаревской парте, и, не дожидаясь ответа, завопил: — Пушкину! Пушкину!

— Идиот! — сказал Фонарев сквозь зубы. — Кретин! Что ты наделал?

А старшая вожатая страшно обрадовалась:

— Правильно, Махервакс! Кира активная девочка!

— Лучше бы пассивная, — прошипел Фонарев: — Это бы еще можно было стерпеть.

Жизнь, как вы знаете, доказала его правоту. Но я сейчас все это рассказываю к тому, что идея Севы насчет демократии была дружно забракована. Слишком серьезное дело, чтоб решать голосованием. Пусть лучше каждый напишет записку с именем желательного соседа. А совет отряда подведет итог, кому и с кем сидеть.

Записки были написаны на следующей перемене и брошены в Левину ушанку, за которой пришлось специально бегать в раздевалку. Конечно, можно было бы просто складывать их на столе или бросать в мешочек для завтрака, но это было бы уже не то.

Хотя все равно получилось «не то». Не успел Лева дойти до середины второго ряда, как прибежали трое и потребовали свои записки назад: они, видите ли, передумали и хотят вписать кого-то другого.

— Сразу на попятный. — осуждающе сказала Машенька. — Моя мама говорит: все теперь несамостоятельные. Сегодня женятся — завтра передумывают...

— Умница ты! — сказала Машка, которая, как вам известно, совсем другая девочка и, по выражению Фонарева, «даже не тезка» Машеньке. — Предусмотрительница!

Когда после уроков уполномоченные на то лица прочитали все записки, итог получился в высшей степени странный. Оказалось, что пятнадцать человек (почему-то одни девочки) пожелали сидеть с Севой Первенцевым. К Анюте попросилось семеро (по странному капризу судьбы это были только мальчики). На Машку было четыре заявки, на Машеньку три, еще на нескольких ребят по две и по одной.

Словом, выяснилась ужасная вещь: почти на всех учеников седьмого «Б» вообще нету спроса.

— Эти цифры нельзя объявлять! — строго сказала Кипушкина. — Они неправильно рисуют дружбу в нашем классе.

— А почему цифры должны рисовать? — спросила Машка.

— Не понимаешь — помолчи! — отрезала Кира. — Это очень серьезно. И ни слова никому! Ясно?

— Ясно! Кирка обиделась, что ее никто не записал, нахально громко сказал этот красавчик Сева и помахал своими телячьими ресницами. — Но надо говорить правду!

На этот раз все с ним согласились. Хотя он сказал свои последние благородные слова из не очень благородных соображений. Скорее всего ему просто хотелось, чтобы все узнали, каким он вдруг оказался чемпионом. Еще только вчера на редколлегии Юрка ему при всех кричал: «Ты глуп, как пуп». А теперь вот тебе и пуп — 15 заявок. А на Юрку только какие-то плачевные две!

Нет, стоп... Невозможно так подробно про все рассказывать, а то никогда не кончишь! Короче говоря, на записки пришлось наплевать. Иначе надо было бы делать одну парту шестнадцатиместной, другую — восьмиместной и т. д.

— Вы руководители, вы и сажайте! — сказал Ряша, который был по должности никто и неизвестно как затесался в среду руководящих ребят.

— Только надо, чтоб благородно, — сказала Машка. — По-честному...

— Правильно, — обрадовалась Машенька. — Вот ты, например, возьми и не сядь с Фонаревым. Это будет хорошим примером.

— Пожалуйста, — вспыхнула Машка. — Я согласна с кем угодно.

— С Кирой, — сказала Машенька твердо.

Словом, эта самая кисочка Машенька повела дело просто мастерски, и, чтобы не прослыть корыстным и несознательным, каждому приходилось сесть именно с тем, с кем ему меньше всего хотелось. Оказывается, не только для всеобщего счастья, но и для того, чтобы всем сделать плохо, нужно приложить немало труда и вдохновенья. Правда, Машенька была трудолюбива и вдохновенна и выбор ее был снайперским: Тютькин с Колей, Фонарев с Первенцевым и т. д.

Но и этот план, конечно, лопнул: потому что если плохо сразу всем, то сознательность испаряется сразу...

А может быть, пусть весь класс решает, в полном составе! Больше голов — больше умов. (Я лично не совсем уверен, что 36 учеников седьмого «Б» и есть именно 36 умов. Но все-таки...)

Пробовали ребята пересаживаться постепенно, так сказать, на основе двухсторонних соглашений. Скажем: «Я на твое место — к Гене, а ты на мое — к Ряше. И еще в придачу получишь пингпонговую ракетку», Три раза так вышло, на четвертый лопнуло.

Испытали другой вариант: «Конец своеволию, пусть будет строго научный подход. Вот Лева — человек научный и очень честный, пускай он всех рассадит».

Ученый мальчик Лева был действительно очень честный. (Все говорили именно «очень», хотя вряд ли можно быть «довольно честным» или «умеренно честным».) Весь вечер он чертил какие-то графики и составлял таблицы симпатий и противоречий.

Сперва все получалось прекрасно и все были довольны. Правда, одна девочка, которую Лева определил к одному мальчику, очень искренне протестовала и кричала: «Ни за что с ним не сяду!» Но это было не так уж страшно, поскольку протестовала она на бегу, торопясь с вещичками к назначенной парте (чтоб Лева не передумал и не посадил кого-нибудь другого).

Потом, однако, дело пошло туго. Сашка, например, забраковал Ряшу, откровенно сказав Леве на ухо:

— Мне с ним интересно разговаривать не больше семнадцати минут. А что я буду делать на остальных уроках?

— Учиться, — неуверенно сказал Лева.

Я забыл отметить — а это, наверное, существенно, — что в эти знаменательные дни в перерывах между пересаживаниями проходили нормальные уроки. (Нельзя сказать, что совсем уж нормальные, но все-таки географичка пыталась спрашивать географию, а англичанка — английский.) На седьмой «Б» посыпались колы и двойки. Адочка потеряла сон и ходила по школе, пошатываясь, время от времени поглядывая в зеркальце на синие круги под прекрасными своими глазами. Но свободу не отменяла. И Завучмарьванна ничего ей не говорила, хотя уже второй день носила в сумочке копию русачкиного заявления в районо, начинавшегося словами: «Считаю своим педагогическим долгом довести до вашего сведения...»

А седьмой «Б» продолжал мучиться собственной вольностью. Снова и снова возникали и лопались проекты один другого фантастичнее. Предлагалось все решить чемпионатом по шашкам, или лыжными соревнованиями, или с помощью обычной проверенной считалочки «На златом крыльце сидели».