Второе апреля - Илья Зверев

Илья Зверев. Второе апреля

РАССКАЗЫ

ВСЕМ ЛЕТЕТЬ В КОСМОС

Его лицо казалось собранным из крупных блоков, не очень тщательно пригнанных друг к другу (так бывает при скоростном строительстве: округлый девичий лоб из одного комплекта, мясистые щеки бурбона — из другого, толстый нос добряка — из третьего). Когда Фролова спрашивали: «Как дела?» — он отвечал: «Нормально». Так оно в общем-то и было.

И вдруг случилось нечто выдающееся. В пятьдесят седьмом году, в октябре месяце, четвертого числа. Во время ночного дежурства на радиостанции он поймал сигнал спутника Земли. Знаменитое и прославленное «бип-бип-бип».

Он пришел в волнение и телеграфировал в Академию наук, а также, по субординации, в штаб военного округа. Но во всем городке, затерянном среди Курильских сопок, только сын Славка в полной мере оценил эту великую удачу.

— Ты, папа, вписал свое имя в историю, — сказал он. — Как тот матрос Колумба, который крикнул: «Земля!»

Уже это само по себе было немалой наградой. Потому что только неделю назад тот же Славка спросил его кисло:

— Пап, почему ты такой старый, а все только старший лейтенант? А дядя Юра Мартыщенко молодой и уже капитан?

Фролов тогда не уклонился, ответил:

— Ты, Вячеслав, подойди с другой стороны. Может, мне по всему было бы положено быть сержантом сверхсрочной службы, самое большее старшиной, а я вот офицер, старший лейтенант. (Это «по всему» означало: по талантам, по образованию, по чему угодно. Он на переоценивал себя, нет...)

И вот такое событие! Через три недели бандероль из Москвы.

«Многоуважаемый Савелий Павлович! Президиум Академии наук СССР благодарит Вас за сообщение. Рады поздравить Вас: Вы были в числе первых радистов, принявших сигнал первого советского искусственного спутника Земли. Желаем дальнейших успехов. С уважением главный ученый секретарь АН СССР академик А.В.Топчиев».

И еще в бандероли был значок. Маленький, черный шестиугольник с земным шаром посредине и прочерченной серебром орбитой спутника. МГГ — было вычеканено в нижнем правом уголке — Международный Геофизический Год.

Савелий устроил небольшой домашний праздник. Взбудораженные девчонки Майя и Эльза ходили по квартире с самодельным плакатом, на котором было написано: «Ура!» — и кричали: «Все — в космос!» И ему было приятно. И он, против обыкновения, не разъяснил дочкам, что лозунг их глупый и, конечно, не всем лететь в космос, а только отдельным, специально для этой цели отобранным товарищам.

События нарастали. Старший лейтенант Бейлинсон, сотрудничавший в газетах, написал о Фролове заметку. Она была напечатана в военной газете под заголовком: «Академия благодарит офицера».

Это был звездный час Савелия Фролова.

— Ей-богу, он малость тронулся от радости, — добродушно жаловался Юра Мартыщенко.

Тот самый капитан Мартыщенко, молодой победитель и удачник, чью дружбу с Фроловым никто не мог объяснить (некоторые, правда, видели тут те же причины, какие заставляют красавиц выбирать себе в подруги самых безнадежных дурнушек).

— Очнись, дядя Савелий, — говорил Юра. — Такие письма академия тысячами рассылает. Из вежливости. Они, академики, люди образованные, они считают неудобным не ответить, если кто к ним обратился. Видишь, тут даже не подпись, а печатка такая приложена. И потом значок... Даже самая обыкновенная медаль «За боевые заслуги», которая у всех есть, и та, кажется, имеет на закрутке номер. А тут, видишь, голая пупочка, без всякого номера. Так что успокойся и приходи забивать козла, а то с Валькой я проигрываю.

Но Савелий ему не поверил. Неделю ходил задумчивый. Потом вынул из чемодана старый женин ридикюль, в котором хранились разные документы и большая пачка законсервированных облигаций. Отобрал самую ветхую, потертую на сгибах справку: «Дана сия Фролову Саве в том, что он окончил 8-й класс «Б» Воропановской С. Ш. и при отличном поведении проявил следующие успехи...»

Почему это называлось успехами, понять было трудно: почти во всех графах, кроме «черчения», у него стояло «пос», «посредственно» (была тогда такая отметка, по-нынешнему тройка).

На другой день он подал заявление и документы в вечернюю школу.

Что-то в нем изменилось. Он с прежней неукоснительной аккуратностью справлял службу на радиостанции. По-прежнему робел перед начальством и еще больше перед подчиненными. Но смятение в его душе не проходило, оно даже почему-то усиливалось.

— Ты что, Сава? — спрашивала Марксина.

— Ничего, — отвечал он. — Все нормально.

Однажды на вечеринке у Савельева начальника майора Щукина загорелся спор.

— Бывает человек-творец, а бывает человек-исполнитель, — сказал старший лейтенант Бейлинсон, сотрудничавший в газетах. — Человек-исполнитель без мечты, без поступков.

— Человек-исполнитель никогда бы не вылез из обезьяньего состояния, — сказал мрачный майор Щукин. — И мы бы сегодня качались на пальмах.

— А я иначе делю человечество, — засмеялся Юра Мартыщенко. — Есть люди отличные, хорошие и плохие. Отличные — это те, кто относится ко мне отлично, хорошие — кто хорошо, и плохие — кто плохо. Вот Савелий, например, отличный человек.

Фролова этот разговор глубоко задел. Хотя говорили вовсе не о нем, а вообще, с философской точки зрения. Раньше, надо сказать, он к таким разговорам относился спокойно. Вот в прошлом году полковник Онипко сказал про него: «Фрол — надежный, где поставишь, там и стоять будет». И Савелий тогда без всякой горечи подумал: «Да, я надежный, я буду стоять, где поставят. Но от этого Советскому Союзу что? Вред или польза? Польза! Так о чем говорить?» А сейчас вот расстроился... Он проводил жену до дому (они жили через три барака от Щукина), а сам пошел бродить по городку. Он шел, спотыкаясь о камни, которые набросал здесь вулкан (все эти сопки со срезанными верхушками были когда-то вулканами, дышали жаром, плевались лавой и камнями). Он шел, прислушиваясь к дальнему грому океана, и разговаривал сам с собою.

«Без мечты, без поступков». Конечно, это вполне можно сказать про него. И деликатный Юра, как настоящий друг, почувствовал и отвел разговор в сторону, чтоб он не догадался.

Мечты... Какие у него были в жизни мечты? В тридцатом году, когда был голод, он мечтал сделаться пекарем. Чтоб в любую минуту под рукой был ржаной, духовитый, с царапающей корочкой...

До войны он мечтал еще разоблачить шпиона. Вот он идет ночью по улице — скорей всего по проспекту Красной конницы, последний квартал перед вокзалом — и вдруг слышит тихие звуки зуммера. Это шпион, занавесив окна, передает одной иностранной разведке сведения о дислокации наших войск. И тут Савелий действует дерзко, хладнокровно, но рискуя жизнью, и — «Ваша игра проиграна, полковник Ганс Швабке».

Какие еще были мечты? Ну, в войну, понятно... Он страстно желал сделать для всех что-нибудь такое, настоящее, после чего можно было бы сказать, как в газете: «Каждый советский человек на моем месте поступил бы точно так же».

Лучшие люди сражались с фашистами. Можно сказать, все люди!

А его шесть месяцев вообще не брали: телеграф бронировал своих. Потом вырвался и сразу угодил на спецкурсы. Там дело было поставлено круто, очень гоняли на строевой, и он как-то разом усомнился в своих силах и притих.

Когда пришло время выпуска, Савелия оставили при курсах. Как радиоспециалиста.

— Кантуешься... — беззлобно сказал ему дружок Витя (его потом убили).

Фролов надраил сапоги и по всей форме явился к начальнику курсов. Но вместо рапорта заплакал.

— Я вас понимаю, — сказал начальник, тоже, видно, не очень военный человек. — Но напрасно вы недооцениваете задачу подготовки резервов для фронта.

Только в сорок четвертом он попал на фронт. И то неизвестно, можно ли это назвать фронтом. Он, вообще-то говоря, считает, что нельзя. Опять подгадила квалификация: он был слишком хорошим радистом, чтобы попасть в часть. И вот взяли в штаб фронта. Всего пять раз был под артобстрелом да еще сколько-то бомбежек. А настоящая война — котлы, броски, бои с тяжелыми потерями — все это доходило до него только через наушники (которые случалось не снимать по шестнадцати часов в сутки).

В сорок пятом году получил звездочку на погоны и медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне». Кажется, на ее закрутке тоже не было номера.

В сорок шестом году, когда он ухаживал за Марксиной, он мечтал чем-нибудь удивить ее. Вот, скажем, подойти к турнику и вдруг покрутить «солнце», не хуже чемпиона округа сержанта Савинского. Или вдруг остановить на улице американского матроса и заговорить с ним на прекрасном английском языке. «А я не знала, что вы так свободно владеете иностранными языками!» — воскликнула бы Марксина. А он бы сказал: «Пустяки». Или, на худой конец, прийти бы на танцплощадку и вдруг легко закружить ее «в вихре пенного вальса», чтоб остальные перестали танцевать и смотрели на них: что за чудная пара!