Плач под душем - Ирина Лобусова

Время тянулось мучительно долго, и меня безумно раздражала тень, повсюду тянувшаяся за мной по пятам. Мне стоило сделать пару шагов по коридору, чтобы впереди возникла бесцветная каменная фигура охранника с ничего не выражающим лицом. Он шёл за мной по пятам даже в туалет и стоял под дверью, пока я находилась внутри. Очевидно, смерть Гароева наделала много шума (гораздо больше, чем смерть какой-то глупенькой директорши агентства), поэтому меня так тщательно стерегли. На меня, предполагаемую убийцу, ополчились все, кто имел с ним какие-либо делишки при жизни, и давили на Никитина и его начальство, чтобы справедливость восторжествовала, и от заслуженного (с их точки зрения) наказания мне не удалось ускользнуть. А я и не могла ускользнуть, у меня не было ни денег, ни значительных связей. Они были сильней меня, а я успела растерять абсолютно все остатки прежней силы, как только оказалась в тюрьме.

Я выздоравливала достаточно быстро. Моё здоровье потихоньку восстанавливалось, но я предпочитала это скрывать. Я корчила из себя страшную мученицу, когда передвигалась до туалета по коридору, хотя на самом деле шла довольно свободно и легко. Я боялась получить лишний раз дубинкой по голове, если кто-то из охранников увидит, что я выгляжу вполне здоровой. Для этих казённых личностей не существовало ни пола, ни болезни, ни возраста, и по любому поводу (и без повода) они пускали дубинки в ход. Кроме того, я думала, что, пока выгляжу жалкой, они не станут за мной тщательно следить. И может быть мне удастся прорваться к телефону.

Я думала обэтом постоянно, каждую минуту, и лихорадочно горячая мысль жгла калёным пламенем мой воспалённый мозг. Но телефон находился в ординаторской, в самом конце коридора. За мной по пятам следовал охранник с дубинкой и казённой мордой. Прорваться не было возможности, никакой.

Каждый день мне делали какие-то уколы. Один из многочисленных благотворительных фондов, отмывающих деньги, заработанные на оружии и наркотиках, оплатил для больницы бесплатные лекарства бомжам и заключённым. Разумеется, дешёвые, и их вполне добросовестно вкалывали нищим и незаконным пациентам каждый день. Медсестры дежурилипо сменам. К бесплатным пациентам они относились плохо. Самых злобных и неквалифицированных медсестёр посылали именно сюда, на третий этаж. Три дня подряд злобные мегеры пытались разорвать мои вены, пребольно вталкивая в руку тупуюнеодноразовую иглу. Они не обращали внимая на то, что причиняют мне боль, не одевали для внутривенных инъекций перчатки, не открывали при мне упаковку с новым стерильным шприцом, не протирали руки спиртом и вообще вели себя так, словно были готовы удавить меня при первой же возможности, как будто я причинила им особо страшное зло. Я прекрасно понимала их отношение. На первом и втором этажах за укол в карман белого халата вкладывали купюры. Бомжам и уголовникам нечем было платить. Мне нечего было положить в карман. Медперсонал мстил за это, создавая нечеловеческие условия. Я переносила уколы, как пытку. Мои руки вздулись и покрылись багровыми синяками, в которым невозможно было прикоснуться, но каждый день меня методично волокли на укол. Там, с тяжёлым настроением затравленного зверя, на четвёртые сутки пребывания в больнице, в манипуляционной, я случайно наткнулась на доброе лицо. Охранник внутри не присутствовал, он ждал в коридоре, а медсестра никогда не закрывала дверь.

В манипуляционной молоденькая девушка в белом халате перекладывала какие-то ампулы. Я не видела её прежде. Она была молода, не старше двадцатилет. Миловидное свежее личико, добрые глаза….Совсем не похожа на злобных мегер, делающих уколы так, будто они режут. Я вспомнила, что с утра слышала разговор отом, что в больницудолжны прислать студентов-практикантов. Очевидно, девушка была одной из них. Когда я вошла внутрь, она спокойно закрыла за мной дверь. Я не смогла сдержаться:

– Вы не боитесь?

– А я должна вас бояться? – девушка улыбнулась. В последнее время я успела отвыкнуть от улыбок.

– Разве вы не знаете, что я под охранной? Человеческое обращение со мной не положено!

– Но ведь вы человек!

Моё удивление достигло предела, когда девушка открыла новую, запечатанную упаковку со шприцем и стала протирать руки спиртом. Я выдохнула:

– Боже мой, что вы делаете здесь?!

– Неужели здесь настолько плохо?

– Хуже, чем вы можете представить!

– Мне жаль…

– Почему? Почему вы должны меня жалеть?

– Вы совсемне выглядите такой страшной! Ну, женщиной, которая… – спохватившись, девушка покраснела, – ну… такой… как о вас говорят….

– Вы хотите сказать, женщиной, которая совершила два убийства? Знаете, вы даже не догадываетесь о том, как вы правы!

– Почему это?

– Потому, что на самом деле я никого не убивала!

Отточенным, профессиональным движением девушка ввела иглу в вену. Я не почувствовала совсем ничего. Ни боли, ни раздражения – девочка колола просто великолепно! Я не могла понять, что она может делать здесь…

– Вам не больно? – она участливо смотрела на меня, и совершенно непонятно, по какой причине, на моих глазах выступили глупые сентиментальные слезы и потекли по щекам….

– Почему вы плачете? Вам плохо? – девушка совсем растерялась, – посидите немного здесь, успокойтесь… я дам валерьянки…

Она хлопотала надо мной с каким-то дурацким участием, и внезапно я решилась! Позжея так и не могла понять, что натолкнуло меня на эту мысль. Может, добрые глаза, которыми участливо смотрела девчонка. Может, осознание мысли, что всё равно хуже не может быть. Или какие-то остатки человеческого, не успевшие испариться от совершённого надо мной ада…. Вызвали жидкость на глазах, словно я могу плакать, словно я – ещё человек.

– Девушка, милая… – рыдая, я схватила её за руки, – не знаю, как вас умолять, но только вы можете мне помочь… Обещайте, что хотя бы меня выслушаете… Мне настолько плохо, что если вы мне не поможете, то я пойду и повешусь!

– Господи… что вы такое говорите! – кажется, она перепугалась. Я продолжала держатьеё за руку и говорить:

– Я попала в тюрьму по ошибке… Мне не дают позвонить… Не могли бы вы позвонить одному моему другу и просто передать ему, чтоя здесь… Девушка, милая, я вас прошу – помогите! Вы просто спасёте мою жизнь!

– Я не знаю… – её смазливое личико выражало растерянность. Теперь мне хотелось её убить. Глупое существо! Но если она позвонит, будет от неё хоть какая-то польза на этом свете! Несмотря на мою растроганность вначале, теперь я уже не испытывала к ней добрых чувств. Тюрьма убивает способность к любым добрым чувствам. Я навидалась таких девчонок на своём веку. Молодостью и кажущейся наивностью они привлекают особей мужского пола, которых прельщает юная свежесть. А после двадцати пяти они превращаются в толстых, надоедливых и уродливых жён. Такие либо выбивают из молодости всё, что возможно, зарабатывая любым способом. Либо все время тратят на поиски выгодного жениха. К женщинам я никогда не испытывала добрые чувства. Но эта девчонка могла реабилитировать для меня весь женский пол. Никогда не обольщаясь и не ошибаясь насчёт качеств женщин, я быстро добавила:

– Если вы мне поможете, за этот звонок мой друг заплатит вам двести долларов. Подумайте! Вы заработаете двести долларов за один телефонный звонок!

Девчонка покраснела. Я поняла, что удар попал в цель, и испытала жестокую радость. Значит, я не ошиблась! Абсолютно всё отступает в сторону, когда дело касается денег! Доброта не сравнима с деньгами. Особенно теперь.

– Вы не шутите? Я точно получу такие деньги?

– Точно! Мой друг очень богат и хорошо заплатит за весточку обо мне!

– Ладно. Диктуйте номер телефона и что я должна сказать.

Из кармана халата она вытащила блокнотик и ручку.

– Вы скажете, что я нахожусь здесь, что через день мне снимут швы и отправят обратно в следственный изолятор. Продиктуете адрес больницы и номер палаты. Скажете, что возле меня круглосуточно находится охранник. Да, ещё в самом начале вы объясните ему, что сообщение обо мне стоит двестидолларов. Онзаплатит.

Я не сомневалась в том, что она позвонит. Я продиктовала ей три телефона Рыжика: домашний, в офисе, мобильный. Объяснила, что лучше всего звонить на мобильный. Попросила сделать всё как можно скорей, сегодня.

Внезапно я подумала, что смазливость девчонки могла бы привлечь его – разумеется, на одну ночь. Но впервые в жизни не испытала ревности. Наоборот! Я знала, как больно и униженно оставляет он женщин, используя их на одну ночь как тряпку, как вещь. При мысли обэтом я испытывала только бурную радость. Это будет для неё хорошим уроком! Пусть помогает людям не за деньги, а по доброте!

Девчонка едва успела спрятать блокнот, когда в дверях возникла физиономия охранник:

– Что так долго?

Я встала и направилась к выходу. Оглянулась. Добрая и отзывчивая девушка, помогающая плачущим страдальцам не меньшечем за двестидолларов, поспешила отвести от меня взгляд. Я вернулась в палату сдвумя смешаннымичувствами.: гадливости и надежды. Говорят, мир всегда был плох, но что сказать, когда он стал таким? Я не сомневалась: девчонка позвонит. Двестидолларов на дороге не валяются. За информацию обо мне Рыжик способен заплатить и больше. Для него двести долларов, как для меня пять рублей. Мне очень хотелось в это верить….