Генка Пыжов — первый житель Братска - Печерский Николай Павлович

— Степа, ты мне должен обязательно все рассказать. Я абсолютно ничего не понимаю.

А не понимаешь, могла бы и у меня спросить. Подумаешь, нашла себе авторитетное лицо!

Степка начал рассказывать, а я уточнял и поправлял, когда он наводил тень на плетень. Болтая, мы шли по льду Ангары. От правого берега к середине реки тянулся широкий черный коридор. Над этим водным коридором клубился и таял на ветру густой сизый туман. Экскаваторы с грохотом опускали в воду стальные ковши, выбирали из нее и отбрасывали в сторону глыбы льда. Длинной цепочкой — один за другим — к коридору подходили самосвалы. Они задирали кверху кузова и опрокидывали в воду огромные камни. Вода с шумом расступалась, выплескивалась на лед и тотчас же замерзала.

Здорово все-таки придумали наши добровольцы. Никто в мире еще не решался насыпать плотину зимой со льда. А наши сказали: «Сделаем, и точка! Нечего нам лета дожидаться и строить всякие паромы и понтонные мосты. Лед вам почище всякого парома».

Но строители насыпали плотину не просто так себе, как попало. Для того чтобы течение не унесло вниз камни, добровольцы опустили в воду большущие коробки из бревен — ряжи. Будто стенку под водой поставили.

Но, может быть, я надоел вам этими своими рассказами? Пусть будет так. Молчать я все равно не могу. Должны же вы, в конце концов, знать, как строили на Ангаре плотину Братской ГЭС!

Кстати, я совсем забыл рассказать, как мы помогали плотникам рубить ряжи.

Ходили мы, ходили от одного экскаватора к другому, а потом Степка и говорит:

— Пошли, однако, посмотрим, как работает лучший плотник Деримедведь.

— Ври больше! Лучший плотник на стройке мой отец, — оборвал я Степку. — Газету надо читать.

— И еще как читаю. Будь здоров! Посмотришь на Деримедведя, сам скажешь!

Это, конечно, было нахальство. Но я стерпел. Ладно, подумал я, посмотрим.

Минут через пять мы уже были возле Деримедведя, там, где плотники мастерили из бревен новые ряжи. С виду Деримедведь не производил никакого впечатления. Низенький, невзрачный. Под большим мясистым носом —усы. Одна половинка закручена в стрелку, а вторая распушилась и похожа на маленький веник. Умора, и только!

Но работал Деримедведь все же здорово. Не зря Степка хвалил. Блестящий, с короткой ручкой топор так и плясал у него в руках. Даже одной рукой Деримедведь умел работать. Левой поправляет шапку, а правой бревно вытесывает — ровно, как по шнурочку. Но и отец мой тоже не хуже, а может быть, даже капельку лучше умел. Я-то ведь отца знаю!

Вместе с Деримедведем работал другой плотник. Собственно, не плотник, а так себе, чепуха на постном масле. Мальчишка какой-то. Увидел меня и кричит:

— А тебе чего надо? Катись отсюда колбасой!

Деримедведь с первого же слова оборвал этого нахала. Бросил топор из руки в руку, как игрушку, и сказал:

— Что он тебе — на мозоль наступил? Пусть стоит, учится.

Как раз в это время навстречу катил по ледяным торосам двадцатипятитонный самосвал. Ну просто дом. Если даже на цыпочки станешь, до верхушки колеса рукой не дотянешься. Шоферы в такие самосвалы по специальным лестницам залезают. Иначе туда никак не заберешься. Мальчишка-плотник увидел самосвал и даже рот от удивления разинул. Наверняка новичок, пескарь мелководный. Наша Люська и то на эти самосвалы никакого внимания не обращает. Едут — и пусть себе едут.

Так вот, разинул рот этот пескарь и ничего на свете не слышит. А Деримедведь кричит:

— Подай гвозди! Гвозди, я тебе говорю, подай!

Будто сговорившись, мы все втроем — Степка, Люська и я — бросились к ящику с гвоздями. Тянем каждый в свою сторону» как лебедь, рак да щука. Люська даже покраснела вся. Шипит на нас:

— Пустите сейчас же! Я вам авторитетно говорю!

Так мы втроем и притащили ящик.

Деримедведь набрал гвоздей в горсть и давай в бревна заколачивать. Только шляпки поблескивают, как пуговицы на рубашке, — одна возле другой.

Заколотил Деримедведь гвозди и снова командует:

— Катите бревно сюда! Жив-ва!

Прикатили мы одно бревно, второе, третье, четвертое. А на мальчишку — помощника плотника даже и не смотрим. Знай наших! Вот мы какие! А что?

Часа два бревна подтаскивали. Измучились все — просто ужас! Даже полушубки расстегнули. Под овчиной, как в бане, дымно, горячо.

Можете верить, а можете нет, дело ваше, но мы свой ряж построили быстрее, чем остальные плотники. Можете об этом у самого Деримедведя спросить. Скажет.

Когда ряж был полностью готов, Деримедведь вытер ладонью лоб, воткнул топор за пояс и сказал:

— Шабаш, хлопцы! Спасибо за службу.

После того как мы пошабашили, Деримедведь пригласил всех в тепляк — небольшой деревянный сарайчик, построенный на льду Ангары. Посреди сарайчика горит железная печка. На стенах серебрится иней. Тепло, тихо. Под бревенчатым полом потрескивает лед и слышится, как где-то в глубине Ангара ворочает по дну тяжелые валуны.

Мы сели на шершавые, неоструганные скамейки, которые стояли вдоль стены, протянули ноги к огню. Деримедведь снял телогрейку и остался в гимнастерке. Он подкрутил вторую половину уса, расчесал слипшиеся волосы и стал вдруг каким-то обновленным, я даже сказал бы— красивым.

— Сейчас полдневать будем, — сказал он, заправляя гимнастерку под ремень.

Он снял с гвоздика мешочек, вынул оттуда полбуханки хлеба и кусок сала. Ножа у Деримедведя не оказалось, и он разрезал хлеб своим острым, как бритва, плотничьим топором.

— Вы не беспокойтесь, — сказал я, когда плотник протянул мне хлеб. — Я сегодня уже завтракал.

— То дома, а то здесь. Бери, если дают. Деримедведь ел хлеб не торопясь, повертывая ломоть то одной, то другой стороной, будто выбирая самое вкусное место.

— Ну что, хорош хлеб? — спросил он.

Хлеб, по-моему, был как хлеб. Только замерз немного и таял на языке, как мороженое.

— Ничего, — сказал я, — есть можно.

— То есть как это — ничего? — удивился Деримедведь и даже жевать перестал. — Это хлеб особенный, необыкновенный. Понял?

— Конечно, необыкновенный, — подтвердила Люська. — Я сразу заметила. У меня аппетит адский.

— Почему же он необыкновенный? — спросил я. — Вы шутите, наверно. (Не мог же я верить просто так, на слово. Когда на вокзале продавали высотный торт, тоже пассажирам говорили, что он необыкновенный.)

— А вот почему необыкновенный, — сказал плотник. — Принес ты из школы двойки и колы, бросил книжки в угол — и скорее к столу. Еще и суп в тарелки не налили, а ты уже к хлебу тянешься. Выбираешь кусок побольше. Это тебе какой хлеб, а? Дармовой это хлеб называется.

Мне стало очень обидно. Почему Деримедведь считает, что мы двоечники?

— У меня, например, двойки почти ни одной нет, —

сказал я, — а Люська и Степка отличники. Не знаю, на кого вы намекаете…

— А ты, парень, не обижайся, — строго сказал Деримедведь. — Это я так, между прочим говорю. Хлеб, по-моему, вы честно ели: заработали.

После обеда, полдника или перекура мы снова хотели помогать Деримедведю. Но он просто-напросто прогнал нас.

— Марш по домам! — сказал он. — Жизнь у вас вся впереди, успеете поработать.

Волей-неволей пришлось уходить. Работали мы хотя и немного, но измотались здорово. Когда я поднялся, почувствовал — ломит спину и ноги стали тяжелые, как бревна, которые мы подкатывали плотнику. Но, несмотря на все это, настроение у меня было отличное. Я шел домой, рассеянно слушал Люськину болтовню и думал про себя:

«Вот он какой особенный хлеб. Мерзлый, твердый, разрубленный топором, а все же не такой, как всегда, — мой необыкновенный, трудовой хлеб!»