Генка Пыжов — первый житель Братска - Печерский Николай Павлович

— Комар, ты что-то путаешь. Такого ученика у нас нет.

Спотыкаясь на каждом слове, Комар начал рассказывать. Если бы не урок, я убил бы этого ябеду на месте. Разболтал все до последней мелочи. Даже о том, что я пишу дневник, не забыл. По глазам ребят, по их смеющимся лицам я видел — знают всё и они.

Хорошо еще, что учитель сразу же разгадал, что это за штучка Комар. Он посадил Комара на место и сказал:

— Садись и не мешай другим. Полагалось бы наказать тебя, но так и быть, на первый раз прощаю.

Говорят, будто раньше в какой-то стране болтунам отрезали языки. Поручали это дело специально натренированным людям. Они усаживали болтунов в кресло и делали операцию даже без замораживания. «Ну-с, милейший, откройте рот, скажите «а». Тут уж болтуну ничто не поможет — ни угрозы, ни просьбы. Был язык, да сплыл…Жаль, что сейчас ничего этого нет.

После уроков учитель оставил меня в классе.

— Я получил письмо от Ивана Ивановича, —сказал он. — Он спрашивает о твоих успехах.

— Сегодня же только первый день занятий.

— Конечно, судить еще рано. Но я надеюсь, ты будешь учиться хорошо. Кстати, прилагательное «деревянный» пишется с двумя «н» — Исправь в тетрадке.

— Я исправлю. Это я поторопился — А больше Иван Иванович ничего не писал?

— Писал. Дневник твой он прочел и предлагает обсудить на литературном кружке.

— Неужели у нас будет кружок?

— Обязательно. А на первое занятие приедет Иван Иванович. Мы уже договорились с ним.

Я выбежал из школы радостный, взволнованный. Иван Иванович прочитал дневник! Будут обсуждать на литературном кружке! Ура!

Но радость была недолгой. Мое прекрасное настроение испортил Комар. Когда я подошел к дому, то увидел на нашей палатке номер шесть новую нахальную надпись: «Генка — лучезарный писатель». Нет, Комар не исправится даже в том случае, если ему вырвут, или, как сказала бы Люська, ампутируют, язык.

Глава двадцать четвертая

«ТЕТЯ ГЕНА». Я УЖЕ НЕ РЕБЕНОК. ЧТО ЖЕ ВЗВОЛНОВАЛО ОТЦА?

Пришла зима. Она забросала снегом лесные тропинки, остановила бег ручьев. И только Падун не желал подчиняться лютым морозам. Пенился, клокотал. Над Ангарой висел непроглядный туман. Скрылись и заречные сопки, и Пурсей, и раскинувшиеся по взгорью дома. Днем машины ходили с зажженными фарами, сигналили на поворотах, предупреждая об опасности.

В эти первые зимние дни между мною и бабушкой разгорелась настоящая война. Утром, когда я собирался в школу, бабушка снимала с гвоздя пуховый платок и подступала ко мне:

— Не смей без платка идти! Ишь, что выдумал! Сорок пять градусов на улице!

— Не надену платок, хоть убейте!

— А я говорю, наденешь!

— Не надену, не надену, не надену!

— Так ты так слушаешь свою бабушку! Ну, подожди!

Бабушка вынимала из чемодана солдатский ремень

отца и размахивала перед самым носом:

— Надевай сию же минуту!

В голосе слышались угрозы, просьба и слезы.

Волей-неволей приходилось подчиняться.

Бабушка надевала платок поверх шапки, протягивала его под мышками и завязывала на спине два крепких узла. Эти узлы доставляли мне немало хлопот. Бывало, отойду от крыльца — и давай разбинтовываться. Мучаюсь, пыхчу, даже слезы на глаза от злости набегут.

И вот однажды я не сумел распутать узлы. Мороз так прихватил пальцы, что я едва-едва отогрел руки в карманах, на самом теплом месте. Проклиная все на свете, я побежал в школу в платке.

К счастью, здесь еще все было тихо. По длинному коридору, разглядывая стенные газеты и карточки отличников, слонялся Комар. Он тотчас увидел меня, сощурил свои рыжие пронырливые глаза и церемонно поклонился:

— Здравствуйте, тетя Гена. Пожалуйста, раздевайтесь.

— Я тебе дам «тетю Гену»!

— Ах, почему вы такая строгая? Это вам совсем не идет!

Только я хотел отвесить Комару подзатыльник, дверь открылась, и на пороге в расстегнутом полушубке появился Степка. Вслед за ним, закутанная до самого носа платками, показалась Люська. Между прочим, Люська и Степка так и ходили вместе, как веревочкой привязанные: куда Степка — туда и Люська. Даже противно смотреть.

Комар воспользовался приходом дружка и снова начал ломаться:

— Познакомься, это тетя Гена.

Степка отстранил Комара рукой и недружелюбно

сказал:

— Довольно, однако, дурака валять! Надоело.

Вступилась за меня и Люська:

— Абсолютно нечего смеяться. Мы акклиматизируемся и тоже будем ходить в расстегнутых полушубках. Правда, Степа? Ведь я говорю абсолютно точно?

Люська села на корточки и начала развязывать узлы. Но бабушка потрудилась на совесть. Только Степка и сумел справиться с ними.

— Чуть зубы не обломал, — сказал он, выплевывая изо рта шерсть. — Просто морской узел.

Комар не пожалел языка. К концу уроков весь класс знал историю с платком. Ябедник, ябедник и еще раз ябедник!

После звонка ребята одевались подозрительно медленно. Они украдкой поглядывали на меня и прятали улыбки. Я не знал, что и делать. Дважды перематывал портянки, застегивал и снова распускал ремень на гимнастерке. Ребята не расходились. Они терпеливо стояли возле вешалки и ждали концерта.

Но концерт все-таки не состоялся. Произошла какая— то удивительная и загадочная история. Я засунул руку в рукав и не нашел там платка. Полез в другой рукав, вывернул карманы, заглянул под вешалку — все то же: платок бесследно исчез.

Неожиданная радость сменилась тревогой. Что скажет бабушка? Конечно же, она не поверит в таинственное исчезновение платка, а подумает, что я утопил его в Ангаре или сжег на костре.

Комар смотрел на меня во все глаза. Рыженький симпатичный мальчик даже подошел и начал ощупывать полушубок. Я дал Комару такого пинка, что он отлетел в сторону и растянулся у порога. ребята хохотали.

По дороге за мной увязалась Люська. Словарь в платье никогда не ходил домой со мною. Люська, как я уже говорил, нашла себе «более подходящую» компанию… Интересно, что она скажет теперь, какое оправдание найдет своим поступкам?

Но Люська, как видно, и не думала оправдываться. Поблескивая очками, она радостно восклицала:

— Адский холод! Зима абсолютно суровая!..

Возле моего дома Люськино красноречие как рукой сняло. Она умолкла, поглядывала из-под очков виноватым, растерянным взглядом. Мне почему-то даже стало жаль ее.

— Холод и в самом деле адский, — сказал я. — Это ты говоришь абсолютно точно.

Казалось, Люська даже не расслышала своих любимых слов на букву «а».

— Гена, ты на меня не рассердишься? — тихо спросила она.

— Ладно. Говори уж.

— Нет, ты скажи — абсолютно-абсолютно не будешь сердиться?

— Я же тебе говорю — абсолютно-абсолютно. Люська оглянулась, затем торопливо расстегнула пальто и неожиданно вытащила из-под рукава свернутый в комок платок бабушки.

— Бери, — зашептала она, — прячь скорее.

Я даже не успел поблагодарить Люську. Она повернулась на одной ножке и побежала прочь, размахивая руками,

Казалось, за Люськой гнались по пятам дикие, или, как сказала бы она сама, алчные, звери.

Никогда в жизни мне не было так обидно и так стыдно за самого себя. Я вошел в дом, швырнул платок в угол упал ничком на кровать.

— Генка, что с тобой, что случилось? — испуганно

спросил отец.

Но я все глубже зарывался в мокрую от слез подушку.

Отец постоял около меня, затем отошел, хлопнул кухонной дверью. Звон посуды, которую мыла бабушка стих.

— Зачем ты надеваешь на него платки? — услышал я шепот отца.

— То есть как это — зачем? — вспыхнула бабушка. — На дворе сорок пять градусов!

— Пусть будет хоть сто сорок пять! Я не хочу, чтобы из моего сына вырос сопляк!

— Паша, что ты говоришь? Неужели я хочу зла ребенку!

— Мама, он уже не ребенок. Пойми — не ре-бе-нок.

— Ты еще сам ребенок. Я из-за вас в Сибирь приехала.

За дверью послышались всхлипывания.