Бисмарк: Биография - Джонатан Стейнберг

Отто фон Бисмарк занял свое место на политической сцене Пруссии и не покидал его до самой смерти в июле 1898 года. И все его выступления и в ландтаге, и в рейхстаге, как и первая громкая речь, отличались презрительным отношением к членам высоких собраний, драматическими жестами и вызывающими идеями, облаченными в искрометную прозу и выраженными простыми разговорными формами и обыденной тональностью. Он всегда и намеренно предпочитал консенсусу конфликт, видя в столкновениях, по замечанию Кларка, «очистительный элемент». Такого же мнения и Эрих Маркс:

...

«Необычайные особенности темперамента и суждений проявились с первых дней, они и сделали его Бисмарком»21.

Однако, как бы ни храбрился Бисмарк на подиуме, стычка стоила ему нервов. На следующий день он писал Иоганне:

...

«Я попробовал себя на трибуне оратора и вчера вызвал неслыханную бурю негодования по поводу одного высказывания, надо признать, не совсем ясного, относительно природы народного движения в 1813 году. Я ущемил тщеславное недомыслие многих в нашей партии и, что вполне естественно, возмутил оппозицию. Это обидно, потому что я сказал правду, оценив характер событий 1813 года примерно в такой формулировке: тот (народ Пруссии), кого кто-то (французы) побил до такой степени, что он наконец решил защищаться, вряд ли может претендовать на то, что оказал огромную услугу третьей стороне (королю)»22.

Трактовка Бисмарком собственного выступления отличается от стенографического варианта. Более того, она неверна. В данном случае мы имеем еще одно свидетельство проявления непреходящего и малоприятного свойства натуры Бисмарка: он никогда не брал на себя в полной мере ответственность за свои поступки. И через сорок лет Бисмарку недоставало мужества признавать свои ошибки даже в мелочах. То, что Бисмарк утаил от Иоганны истинное содержание выступления на сейме, доказывает присутствие в его характере другой несимпатичной черты: он всегда хотел выглядеть правым. Это свойственно политикам, однако стремление постоянно корректировать собственную историю у Бисмарка приобрело масштабы, соответствующие его гигантскому эго.

Через несколько дней Эрнст фон Бюлов-Куммеров встретился с Морицем фон Бланкенбургом и посетовал ему:

...

«Я всегда считал Бисмарка разумным человеком. Не понимаю, зачем он так дискредитировал себя». Бланкенбург ответил: «Он был абсолютно прав, и я рад тому, что он вкусил крови. Скоро вы услышите настоящий рык льва»23.

Бюлов-Куммеров не относился к числу людей отсталых. Напротив, он был известным аристократом-памфлетистом, отстаивавшим права дворян на господство, энтузиастом применения современных технологий в юнкерском сельском хозяйстве и развития банковского предпринимательства на селе, в чем и сам принимал участие, поборником свободы прессы. В отличие от большинства своих соседей Бюлов-Куммеров не стал «заново родившимся» богомольцем, и его не интересовало евангелическое христианство. Он владел одним из самых крупных в Померании юнкерских поместий, и когда в 1848 году собрался «юнкерский парламент», его и выбрали председателем24. Бюлов-Куммеров искренне не мог понять, зачем Бисмарку понадобилось создавать ненужные проблемы. Он, благоразумный и состоятельный землевладелец, никогда бы не сделал такой глупости.

Бисмарк тем не менее стал признанным лидером ультраконсерваторов, как он сообщал Иоганне, через четыре дня после своей коронной речи. Он извинился за то, что не смог приехать на Троицу в Рейнфельд, поместье своих свойственников Путткамеров, которым теперь управляла его невеста, сославшись на то, что сейчас на сессии важен каждый голос и ему необходимо находиться в Берлине или поблизости. Дело – прежде всего. Далее Бисмарк сообщал:

...

«Мне удалось взять шефство над значительным числом или по крайней мере над несколькими депутатами, составляющими так называемую «дворцовую партию», и другими ультраконсерваторами. Я стараюсь удержать их от неуклюжих прыжков в какую-либо сторону, и теперь, после того как я довольно ясно выразил свою позицию, мне можно делать это с наименьшими усилиями и подозрениями»25.

Для того чтобы стать вожаком ультраконсерваторов на Соединенном ландтаге в 1847 году, Бисмарк должен был превратиться в самого оголтелого экстремиста, самого дикого реакционера и самого свирепого полемиста. Он проделал это с такой же легкостью, с какой облачался в экстравагантные костюмы в Гёттингене. Здравому человеку вроде Бюлова-Куммерова было непонятно демоническое представление, разворачивавшееся перед его глазами. Да и не только ему.

8 июня Бисмарк писал Иоганне:

...

«В целом я чувствую себя крепче и поспокойнее, чем прежде, потому что принимаю более активное участие во всем… Обсуждения стали острее: оппозиция превращает все в партийные проблемы. Я приобрел много друзей и много врагов, последних – больше внутри, а первых – вне ландтага. Люди, не желавшие прежде знаться со мной, и те, которых я еще не знал, замучили меня своей любезностью; я получил множество рукопожатий, сделанных со значением… Вечерние собрания после ландтага немного утомительны. К наступлению ночи я возвращаюсь с верховой езды и иду прямиком в «Английский дом» или в «Римский отель». Меня так захватила политика, что я не ложусь спать раньше часа ночи»26.

Бисмарк увлекся не только политикой и политическими интригами, но, я думаю, и возрастающим осознанием своего интеллектуального и волевого превосходства над другими депутатами и их сторонниками. Он окунулся в политику с такой же страстностью, с какой вел образ жизни «шального юнкера», шел на риск, слишком много пил и слишком быстро гнал лошадей. Кроме того, ему нравилось манипулировать людьми. В его письмах все чаще и чаще появляется слово «интрига». Положение лидера открывало новые возможности, а светловолосый тридцатидвухлетний красавец-гигант знал, как ими воспользоваться. 22 июня 1847 года он писал Иоганне: «Позавчера мы были вместе с моим другом королем, и я был обласкан их величествами»27.

Во второй раз с зажигательной речью Бисмарк выступил во время дебатов по поводу отмены гражданских ограничений для прусских евреев. Как мы уже писали во второй главе, для юнкеров вроде Людвига фон дер Марвица либерализм и равенство для евреев означало лишь то, что «наша древняя, любезная сердцу Пруссия превратится в махровое еврейское государство»28. Фридрих Рюс еще в 1816 году заявлял: «В христианском государстве не должно быть никого, кроме христиан»29. Для юнкерских пиетистов хорошим евреем был только обращенный в христианство еврей. Во время обсуждения еврейского вопроса на Соединенном ландтаге 14 июня 1847 года генерал Людвиг Август фон Тиле, президент Берлинской миссии для евреев, следующим образом обосновал свои возражения против предоставления евреям равенства: