Дорога в тысячу ли - Мин Чжин Ли

Исэк потянул за цепочку и выключил лампу, но комната все еще была заполнена тусклым свечением из соседнего помещения, отделенного бумажным экраном. С другой стороны за тонкой стеной шумела улица; громко разговаривали прохожие, визжали свиньи. Казалось, улица была внутри, а не вне дома. Исэк снял одежду и остался в нижнем белье — Сонджа уже видела эти вещи, так как несколько месяцев их стирала. Она видела на его одежде следы рвоты, поноса и крови от кашля, чего обычно не знает молодая жена. В некотором смысле они прожили вместе дольше и более тесно, чем большинство людей, только что вступивших в брак. Они не должны волноваться, сказал он себе. И все же Исэку было неловко. Он никогда не спал с женщиной, и хотя он знал, что должно рано или поздно произойти, он не имел понятия, как это должно начаться.

Сонджа сняла дневную одежду. В бане, в ярком электрическом свете, она с тревогой заметила темную вертикальную полосу от лобка до основания тяжелой, чуть обвисшей груди. Она надела ночную сорочку.

Как дети, свежие после купания, Исэк и Сонджа быстро скользнули под сине-белое одеяло, хранившее легкий запах мыла. Сонджа хотела ему что-то сказать, но не знала, что именно. Их знакомство началось с его болезни и ее стыда, от которого он ее спас. Возможно, здесь, в новом доме, они могли бы начать все сначала. Лежа в комнате, которую приготовила для них Кёнхи, Сонджа ощутила надежду. Ей пришло в голову, что она пыталась вернуть Хансо, вспоминая его, хотя это не имело смысла. Она хотела посвятить себя Исэку и ребенку. Для этого нужно забыть Хансо.

— Твоя семья очень добра.

— Жаль, что ты не можешь встретиться с моими родителями. Отец похож на моего брата — он добродушный и честный. Мать мудрая; она кажется сдержанной, но она всем пожертвует, чтобы защитить близких. Она во всем поддерживает Кёнхи. — Он тихо рассмеялся.

Сонджа кивнула, пытаясь представить себе его мать.

Исэк придвинулся к ее подушке, и она затаила дыхание. Неужели он испытывает к ней желание? Как это возможно? Исэк заметил, что, когда Сонджа волновалась, она слегка щурилась, как будто пыталась видеть лучше. Ему нравилось быть с ней — такой ловкой и спокойной, но не беспомощной — и это его привлекало; хотя он и сам не был беспомощным, Исэк знал, что ему не всегда хватает трезвости и практичности. Их путешествие из Пусана вымотало бы любого человека, не говоря о беременной женщине, но она ни разу не пожаловалась и не рассердилась. Всякий раз, когда он забывал есть или пить или надеть пальто, она напоминала ему об этом без малейших упреков. Исэк умел разговаривать с людьми, задавать вопросы и выслушивать; а она, казалось, понимала, как выжить, и это было именно тем, чего ему не хватало.

— Сегодня я хорошо себя чувствую. Нет тяжести в груди, — сказал он.

— Наверное, это из-за бани. И обед был хороший. Я не помню, когда мы так хорошо ели. В этом месяце мы два раза ели белый рис. Я чувствую себя богатой.

Исэк рассмеялся.

— Мне жаль, что я не могу каждый раз кормить тебя белым рисом.

Исэк не привык беспокоиться о еде, о том, где спать или что носить, но теперь, когда он был женат, он подумал, что должен научиться заботиться о семейных нуждах.

— Нет-нет, я не это имела в виду. Не обязательно иметь роскошные вещи. — Сонджа мысленно обругала себя, она не хотела, чтобы он счел ее балованной.

— Мне тоже нравится белый рис, — ответил он, хотя редко думал о том, что ел; он хотел прикоснуться к ее плечу, чтобы успокоить, но смутился, а потом лежал неподвижно, прижав руки к бокам.

Она хотела еще поговорить. Вот так перешептываться в темноте было легче, чем на пароме или в поезде.

— Твой брат очень интересный; моя мать упоминала, что он рассказывал забавные истории и смешил отца…

— Такого не должно быть, но я всегда любил его больше всех в семье. Когда мы росли, его часто ругали, потому что он ненавидел школу. У брата были проблемы с чтением и письмом, но он ладил с людьми и отличался замечательной памятью. Он никогда ничего не забывает, стоит ему услышать, он легко усваивает чужие языки просто со слуха. Он может немного говорить на китайском, английском и русском. И он всегда имел талант к механике. Все в нашем городе любили его, никто не хотел, чтобы он отправился в Японию. Мой отец мечтал, что он станет врачом, но это было невозможно, так как он не способен сидеть и учиться. В школе его отчитывали за то, что он недостаточно старался. Он предпочел бы быть больным, как я, и оставаться дома. Ко мне учителя приходили на дом, а иногда он просил меня сделать задания за него, когда он пропускал школу, чтобы пойти на рыбалку или плавать с друзьями. Я думаю, он уехал в Осаку, чтобы не спорить с отцом. Он хотел сам разбогатеть и не собирался учиться на врача. В Корее все только теряли деньги, там сделать капитал никто не мог.

Они помолчали, вслушиваясь в уличные звуки: женщина кричала на своих детей, группа подвыпивших мужчин распевала: «Ариран, ариран, арарий». Вскоре до них стал доноситься храп Ёсопа и легкое ровное дыхание Кёнхи, как будто те лежали рядом с ними. Исэк положил правую руку на живот Сонджи, но не почувствовал никакого движения. Она никогда не говорила о ребенке, но Исэк часто задавался вопросом, как он растет внутри нее и что она чувствует.

— Ребенок — это дар Господа, — сказал он.

— Должно быть, так.

— У желудка чувствуется тепло, — сказал он.

Кожа на ее ладонях огрубела и покрылась мозолями, но на животе оставалась гладкой и упругой, как тонкая ткань. Она его жена, и он должен быть увереннее в себе, однако именно это ему не удавалось. Он почувствовал, как член между его ногами вырастает на полную длину — такое случалось с ним каждое утро, еще с тех пор