Фамильный оберег. Закат цвета фламинго - Ирина Мельникова

– Опасаются, наверно, – так же тихо ответил Мирон. – Я на их месте тоже поостерегся бы.

– Это нам стеречься надо, – пробурчал снова голова. – Отправились, как по грибы, налегке, и стражи кот наплакал. В случае чего сомнут, на куски порвут. Стрелы у них тож знатные! Двухшипные да двурогие! Коль без доспеха, насквозь пробьет, коня наповал уложит! Кости ломают, как хворостинки, а из тела только с мясом выдирают! А срезни, те вообще любой панцирь, как орех, разделают. А топоры боевые заметили?

– Заметил, – кивнул Мирон.

Топоры с широким лезвием в форме полумесяца и длиною в четверть, которые сжимали крепкие всадники позади Эпчей-бега, и впрямь нельзя было не заметить.

– А в сапоге у них непременно тонара [39] припрятан, чтоб врага добить или в спину сразить, – продолжал шептать Сытов, косясь на хозяйскую стражу.

И тогда Мирон уже другими глазами посмотрел на воинов Эпчей-бега. Кажется, Сытов не ошибся. На поросшей хилым березняком горушке Мирон заметил еще одну группу вооруженных всадников, за спиной – третью и подумал, что перевес на стороне кыргызов, и надо бы скорее уносить ноги.

Но тут воеводе подвели белого тонконого скакуна с дорогим седлом, отделанным бархатом и серебряной чеканкой по коже. «Не иначе арабских кровей?» – подивившись, прикинул Мирон. До сей поры жеребец был привязан к коновязи возле юрты бега, где громко всхрапывал и нервно переступал ногами.

– Ай, хорош конь! – Воевода потрепал за холку скакуна. – Только для забавы он в наших краях! Живо ноги в каменьях переломает!

Эпчей хитро прищурился:

– Лучшего коня своих табунов отдаю тебе, Иван Данилович. Не знаю, откуда прибился, но люди говорят, что скакал на нем старший сын Алтын-хана – Бермес.

– Увел? – всплеснул руками воевода и расхохотался. А затем подмигнул Мирону. – Что я тебе говорил? – И снова обратил взгляд на бега: – Ловкие людишки у тебя, Эпчей-бег! Отважные! Не побоялись сына Алтын-хана обидеть!

Эпчей развел руками и с едва заметной усмешкой предложил Ивану Даниловичу опробовать араба на ходу. Но воевода замахал руками:

– Упаси бог, спину сломаю такому красавцу!

– Давайте я попробую, – неожиданно для себя предложил Мирон.

И только тут понял, как истосковался по прошлому, когда пропадал в ночном с деревенской ребятней и, сидя голышом на коне, на всем скаку загонял его поутру в воду, а затем переплывал реку Ворону, держась за конскую гриву…

– Пробуй, – покосился на него воевода, – но, чую, понесет чертушка! Как ты? Справишься? А то казаков кликну?

– Не надо! Не впервой! – отмахнулся самонадеянно Мирон.

Воевода крякнул сердито, но отговаривать не стал. Эпчей же хитро прищурился. И Мирон понял, дело здесь не в жеребце. Бег проверял, можно ли доверять русским, их силе, их смелости. Видно, все еще сомневался в своем решении.

Мирон, не спуская глаз с жеребца, приблизился к нему. Нет, что тут говорить? Красавец конь! Сухая маленькая голова, тонкие стройные ноги при широкой груди. Четыре крепких конюших едва сдерживали скакуна; он храпел, скалил большие зубы, уши прижимал к голове, глаза горели фиолетовым огнем.

Выбрав момент, Мирон схватился за луку седла и мигом оказался на жеребце. Эпчей кинул ему камчу. Мирон перехватил ее. И в этот момент араб так поддал крупом, что он едва не кувыркнулся через его голову. Что произошло дальше, отпечаталось в голове Мирона короткими вспышками. Вспышка – и только небо перед глазами! Вспышка – земля несется в лицо!..

Все в нем сжалось в тугой комок, а в голове билась одна-единственная мысль: «Не опозорься, Мироша!» Так, кажется, шептала матушка, когда он тайком от отца пробрался в сад, чтобы попрощаться с нею, как получилось, навсегда. Да, с таким строптивцем – сильным, хитрым, упрямым – ему еще не приходилось встречаться.

Жеребец, казалось, не знал усталости и продолжал бешено сопротивляться новому всаднику – становился на дыбы, взбрыкивал, крутился на месте, норовя укусить Мирона за ногу, лягался, потом вдруг бросился вскачь и, сделав крутой поворот, резко остановился, взрыв передними копытами землю. Мирон ожидал этого, но все ж едва удержался в седле. В ту же секунду жеребец снова поднялся на дыбы и сразу прыгнул вперед, вскинув задом. Опять бешеная скачка, крутой поворот и внезапная остановка. Неопытный всадник неминуемо перелетел бы через голову коня, но это были пока цветочки. Ягодки жеребец припас напоследок. Все вокруг – и русские, и кыргызы – замерли, а затем закричали одобрительно: жеребец упал и перекатился на спину. Но Мирон и здесь был начеку, успев выпростать ноги из стремян и отвалиться в сторону. И только жеребец поднялся на передние ноги, снова, как рысь, прыгнул в седло.

– Брось камчу! – крикнул воевода.

И действительно, стоило Мирону сбросить висевшую на запястье плеть, как жеребец сразу стих; он лишь гарцевал на месте, тяжело поводя взмыленными боками и роняя с губ желтую пену. Мирон ласково потрепал его за гриву, похлопал по шее. Жеребец фыркал, поводил ушами, принюхивался к рукам Мирона – знакомился. Но едва Эпчей протянул плеть, как конь снова взвился. Жеребец признал его на равных, но плеть посчитал за оскорбление.

– Смотри, Иван Данилович, никто камчу не любит, – расплылся в улыбке бег, – а воин твой молодец! Мои конюхи подступиться к жеребцу боялись: одного из них копытами до смерти зашиб. А твой справился!

– То не воин, – нахмурился воевода, – а посланник царя, самого Петра Алексеевича доверенное лицо.

– Да будет здрав многолетно Ах-Хан-оры [40] – склонил голову бег.

– Сильное войско на острог идет, – сказал Мирон. – За нас воевать будешь или здесь в ущелье отсидишься?

Эпчей не ответил, но выступившие на скулах красные пятна выдали: сильно разозлился бег. Но промолчал, стиснув зубы, лишь махнул рукой своим воинам. Те выстроились в одну линию, потянули из саадаков луки.

Бег блеснул зубами.

– Смотри, царев посланник! Мои матыры родились в седле и ни в чем не уступят калмакам. У нас с малолетства всех мальчиков купают в соленой воде, а тело растирают сметаной, чтобы выросли настоящими алыпами. От этого наши воины и холод, и жару легко переносят, и даже в самую сушь жажды не знают.

Он махнул рукой – и началось!

На этот раз не сражение, а самое настоящее чудо-зрелище. Позади юрт на большой поляне вспыхнул вдруг костер, да такой, что пламя рванулось в небо. Выскочили три диковинно одетых инородца в шапках с перьями на макушке и в жутко размалеванных масках. И принялись кружиться вокруг огня в неистовом танце, под рокот бубнов, в которые они исступленно били колотушками.

Развевались пестрые ленты.

Звенели нашитые на чудные одежды колокольцы и бубенцы.