Тайна римского саркофага - Афанасий Кузнецов

Прошло несколько томительных часов, и вдруг все явственно услышали шум винтов парохода. Задрожал корпус судна, и пол под ногами людей качнулся... Было ясно, что судно плывет. Но куда?

Все выяснилось минут через тридцать. Люк открылся, и в его квадрате показалась улыбающаяся физиономия американского офицера.

— Вы можете выйти на палубу, — с вежливой издевкой произнес он. — Послать салют солнечной Италии.

Алексей вместе со всеми выскочил наверх, щурясь от яркого солнца.

За время их заточения в трюме американцы обнесли палубу колючей проволокой, за которой стояли ухмыляющиеся солдаты с автоматами.

— Куда вы нас везете? — раздались возмущенные возгласы на всех славянских языках. — Что это значит?

Щеголеватый офицер поднял руку, призывая к тишине:

— Сейчас вы плывете в Африку. А из Африки каждый поедет куда надо, — махнул рукой, показывая этим, что разговор окончен.

Корабль взял курс на Порт-Саид.

Пришла ночь. По всей линии песчаного берега светились яркие электрические огни. Далеко в море был виден мигающий глаз маяка. Среди разорванных и бешено несущихся облаков появилась луна и залила все таинственным полусветом.

Утро они встретили уже в открытом море. В тесных каютах было душно, и Кубышкин решил выбраться на палубу. Он пошел наверх по крутым ступенькам вслед за каким-то высоким парнем. В походке, в посадке головы этого человека что-то показалось знакомым. Алексей ускорил шаги, чтобы взглянуть в лицо.

Неужели?.. Да, конечно же, — Николай Остапенко!

Алексей так ударил друга по плечу, что тот испуганно присел.

— Здорово, Николай!

Остапенко застыл на несколько секунд неподвижно, а потом принялся радостно тискать Алексея в объятиях.

— Как ты сюда попал? — спросил он, наконец.

Алексей рассказал свою невеселую историю и тут же поинтересовался, какими судьбами попал на этот пароход Николай.

— Тебя взяли американцы, — ответил Николай, — а меня англичане. Им, чертям, разве докажешь, что ты русский партизан! Засадили в лагерь, да еще издевались. Один раз даже в карцер угодил: дал в морду сержанту, который говорил, что Россия погибла бы без Англии и Америки.

— Ну, ничего, — сказал Алексей. — Будем бороться за возвращение на родину.

Кубышкин попал в лагерь для военнопленных в местечке Джинейфа возле города Исмаилия, на берегу Больших горьких озер (на Суэцком канале).

Медленно тянулись месяцы напряженного ожидания. И вот, наконец, по лагерю разнеслась радостная весть: из Италии прилетели полковник П. Г. Белобоков и майор В. И. Титов — будут репатриировать русских военнопленных.

Это было в марте 1945 года. Около лагеря, оцепленного американскими мотоциклистами, поставили большой стол. Перед строем русских военнопленных полковник Белобоков произнес речь.

— Друзья, — сказал он, — вас ждет Родина, ждут отцы, матери, жены. Кто желает вернуться?

Почти весь строй сделал три шага к столу. Только жалкая кучка, человек пять, осталась неподвижной.

К ним сразу кинулись американские офицеры, репортеры. Защелкали фотоаппараты. Но еще трое русских вышли из кольца американцев и присоединились к большинству.

Видя, что испробовать заокеанской жизни захотели только двое, американский генерал пожал плечами.

— Ну что же, мы сделали все, что могли. А этим, — он кивнул в сторону отщепенцев, — выдать документы для выезда в Соединенные Штаты.

Долгий путь русских, непоколебимо решивших возвратиться на Родину, прошел через Каир, Каспийское море, Баку, Урал...

— Вот так я, наконец, и попал домой, — закончил свой рассказ Кубышкин.

Красное знамя в Ватикане

Давно уже остыл самовар, давно крепким сном спят дети гостеприимных хозяев.

— И все-таки мне неясно, Алексей Афанасьевич: как получилось, что вам живому поставили памятник?

Он сдержанно улыбается, потом не спеша отвечает:

— Во-первых, когда немцев выгнали из Рима, меня среди освобожденных не оказалось. Во-вторых, я не мог прийти после освобождения Рима на виллу Тай, куда собрались тогда все римские подпольщики и русские партизаны. Меня среди них не было. И мои товарищи подумали: «Кубышкин не пришел — значит, он расстрелян».

Окончательно уверила всех в том, что я расстрелян, Вера Михайловна Долгина — бесстрашная подпольщица; с ней мы встречались не раз в небольшом баре Альдо Фарабуллини. Через нее и Фарабуллини, замечательного товарища, умелого конспиратора, мы держали связь с римскими коммунистами. После отъезда русских военнопленных из Рима она убедила итальянцев в том, что вместе с Галафати был расстрелян и русский моряк Кубышкин.

Вот так и получилось, что почти рядом с саркофагом Галафати — он под номером триста тридцать два — оказался и «мой» саркофаг — триста двадцать девятый.

Кроме того, в ночь на двадцать четвертое мая, когда мы с Николаем Остапенко шли по коридору тюрьмы, узники, оставшиеся в камерах, видели нас. И, конечно, решили, что нас тоже повели на расстрел. Своими рассказами они потом убедили и Веру Михайловну.

То ли вспомнилась Кубышкину духота камеры Реджина Чёли, то ли слишком накурено было в комнате — он поднялся и открыл форточку. Свежий ночной ветерок колыхнул занавеску.

— Да, жаль, что мне не пришлось встретить победу со своими товарищами по отряду. Это был настоящий праздник, — тут Алексей Афанасьевич встряхнулся, словно отгонял от себя все тяжелые воспоминания, и широко улыбнулся:

— Кстати, я имел бы возможность увидеть самого папу римского.

— Папу Пия Двенадцатого? Каким образом?

— Папа устроил торжественный прием в честь победы союзников. А представители нашего правительства в Рим еще не прибыли. И получилось так, что этими представителями стали советские партизаны.

Партизаны шли в Ватикан под нашим государственным флагом, с красными нарукавными повязками «СССР». Каждый из них гордо смотрел на папских гвардейцев, которые, стоя у ватиканских ворот, отдавали честь нашему флагу. Это пока первый случай в многовековой истории папства, когда красное знамя развевалось над территорией Ватикана.

Представляете, — в Ватикане красное знамя! Папе ничего не оставалось делать, пришлось не спеша обойти боевой строй русских и приветствовать их. Благословив партизан, папа воскликнул: «Браво, русские!» Впрочем, русские-то хорошо знали, что означает папское благословение. Тот же самый папа Пий благословлял орды Гитлера и Муссолини. Но после войны эта старая лиса поняла, откуда дуют ветры, и принялась наживать новый моральный капиталец.

Кубышкин на минуту смолкает и неподвижно смотрит перед собой. Уже другим, глуховатым и жестким, голосом говорит:

— Но ни один из тех садистов, которые мучили и расстреливали моих друзей, не ушел живым! Находясь в плену у американцев, я узнал об этом подробно.

...Выполняя приказ вождя итальянских коммунистов Луиджи Лонго, 24 апреля 1945 года партизаны начали бои за освобождение Милана. Бригада чернорубашечников и части личной гвардии Муссолини сдавались или спасались бегством, удирая к швейцарской границе. Переговоры с Комитетом национального освобождения, которые велись при посредничестве кардинала Шустера, провалились. Муссолини, прихватив золото итальянского банка и свою любовницу Кларетту Петаччи, бежал в сопровождении фашистских заправил и эскорта немецких эсэсовцев на броневиках к швейцарской границе. Вместе с ними искал спасения и Пьетро Кох.

Их преследовал посланный из Милана партизанский отряд под командованием коммуниста Вальтера Аудизио, известного тогда под именем полковника Валерио. Аудизио было приказано поймать Муссолини и казнить.

27 апреля в 8 часов утра колонна убегающих фашистов была остановлена близ маленького селения Донго. Хотя Муссолини был переодет в немецкую форму, его опознали и расстреляли вместе с его метрессой и двенадцатью главарями «республики Сало».

Трупы Муссолини, Петаччи, Пьетро Коха и других казненных фашистов были доставлены в Милан. Там их повесили вниз головами на площади Лоретто, на том самом месте, где итальянские фашисты и нацисты совершили одно из своих последних кровавых преступлений — расстрел группы заложников.

Не ушел от народного гнева и Пьетро Карузо, начальник римской полиции, который в дни ардеатинской трагедии составлял списки заложников, обрекая их на смерть. Спасаясь от народного гнева, он бежал, но в восемнадцати километрах от Рима его задержал партизанский патруль, доставил в город и передал в руки правосудия. Карузо приговорили к смертной казни и расстреляли в крепости Бравета.

С начальником тюрьмы Реджина Чёли — Донато Каретта — расправился сам народ. 19 сентября 1944 года его опознали родственники погибших в Ардеатинских пещерах и произвели над ним самосуд — возле моста Умберто бросили в Тибр, а потом труп повесили на ограде Реджина Чёли.