Тайна римского саркофага - Афанасий Кузнецов

Алексей пожал плечами.

— Я вижу одно, что он не фашист и не желает нам зла.

Камера, в которой сидели Николай и Алексей, была сравнительно большой — четыре на три метра. Но это была камера полной, строжайшей изоляции.

— Настоящий каменный мешок, — ворчал Николай. — Посадить бы в нее архитектора, который строил эту тюрьму.

Однажды вечером в камеру пришел Сперри. Тюремщик, как будто стесняясь, сунул узникам по большому апельсину. У него, судя по всему, было хорошее настроение.

— Мы только что говорили о вас, — сказал Кубышкин. — И мой товарищ и я думаем, что вы, Сперри, не любите фашистов.

— А за что их любить? — спросил Сперри и, потрогав пальцем большой шрам на щеке, добавил: — Может, за это?

Кубышкин и Остапенко внимательно посмотрели на Сперри: видно, сегодня итальянец решил, наконец, пооткровенничать.

Потом Николай спросил:

— А откуда такой шрам?

Сперри с горечью махнул рукой, лицо его болезненно сморщилось.

— Этим шрамом меня украсил фашист.

— А как это было, если не секрет?

— О-о, это целая история. И все из-за таинственного портфеля. А дело было так. Когда Муссолини отстранили от власти, дуче решил обратиться за помощью к королю Виктору-Эммануилу. Жена Муссолини Ракеле сказала тогда: «Не ходи к королю, он тоже против тебя». «Да нет, — ответил Муссолини, — король мне друг».

Потом Муссолини со своим секретарем Николо Де Чезаре поехал к королю, на виллу Савойя. Пока король и Муссолини беседовали, Де Чезаре ждал. Минут через двадцать король и Муссолини вышли вместе. Дуче вручил Де Чезаре свой портфель.

Виктор-Эммануил проводил гостей. В конце лестницы Де Чезаре увидел двух приближающихся к ним офицеров-карабинеров.

— Следуйте за нами! — приказал один из них.

Дуче протестовал, но напрасно. Через две минуты Муссолини и Де Чезаре с портфелем в руках сидели в санитарной машине, которая быстро помчала по улицам Рима.

Через некоторое время Де Чезаре наклонился к своему шефу и шепнул: «Дуче, это — арест по всем правилам».

«Да нет, — продолжал твердить Муссолини. — Король мне друг, он дал гарантии. Это обыкновенное недоразумение».

Путешествие продолжалось до казармы Виа Деньяно. Там дуче приказали выйти из автомобиля. Де Чезаре, по-прежнему прижимавший к груди объемистый портфель, был отвезен в нашу тюрьму.

Тут Сперри замолчал и прислушался. В коридоре послышалось какое-то движение.

— Это моют пол, — догадался Алексей, услышав мягкое шлепанье швабры.

Тюремщик продолжал прерванный рассказ:

— Помню, прибыл Де Чезаре в комнату предварительного заключения взволнованный. До этого я видел его только на фотографиях, он обычно стоял по правую руку Муссолини. Моложавый такой, красивый. А тут я увидел перед собой старика с трясущимися от волнения руками.

Я приказал Де Чезаре снять одежду и одеться во все тюремное. Он покорно исполнил мой приказ. Я завязал его одежду, ботинки и портфель в один узел, прикрепил к нему бирку с его фамилией и номером и закрыл шкаф.

Даже и не очень внимательный человек заметил бы, что Де Чезаре все время тревожными глазами наблюдал за своим портфелем. Но я дал ему понять, что меня ничто не интересует, в том числе и содержимое портфеля.

Отвел я Де Чезаре в четвертый корпус, к политическим и посадил в одиночную камеру. Через некоторое время он начал стучать в двери. Оказалось, просил разрешения поговорить с тюремным капелланом. Пришлось доложить об этом начальнику охраны. На следующий день в камеру вошел дон Козимо Бональди, старый поп. Де Чезаре упросил его сообщить жене, что он жив и здоров и не теряет надежду на лучшее. Капеллан обещал сделать все возможное и вечером послал доверенное лицо к его жене.

Капеллан и Де Чезаре в последующие дни подолгу беседовали, стали друзьями. О чем они говорили — не знаю.

А меня терзало любопытство: что же находится в портфеле? И вот однажды выдался подходящий момент. Развязал я узел и открыл портфель. Он был до отказа набит различными документами. У меня было мало времени, но я успел увидеть протоколы последнего заседания Большого фашистского совета, проект тайного устава фашистской партии и какие-то письма на иностранном языке. Что делать? И я решил тогда передать эти документы Римскому комитету национального освобождения.

— И передали?

— Не сумел, — вздохнул Сперри и опять осторожно потрогал шрам на щеке. — Дело в том, что из нашей тюрьмы ничего не разрешается выносить. Но я рискнул. Внутреннюю охрану кое-как обманул. Но совсем неожиданно наскочил на солдата внешней охраны, который потребовал у меня портфель.

— Да здесь тряпки, — пытался выкрутиться я, но солдат попался, как назло, из новобранцев.

— Ничего выносить не положено, — тупо твердил он, а потом взял да и вызвал начальника смены.

«Надо же так влипнуть», — думал я, шагая в кабинет начальника смены. А начальником был Андреа Монако, оголтелый фашист.

— Зачем ты взял портфель? — спросил Монако. — Чей он?

Врать было бесполезно и я сказал, что взял его из вещей Де Чезаре.

— Зачем?

— Да я думал, что там есть какие-нибудь ценности, — пробормотал я, зная, что за воровство достанется меньше, чем за политику.

— А ты разве не знаешь, что в портфеле? — закричал Монако и, взяв со стола тяжелую железную линейку, двинулся на меня.

— Видит бог, не знаю! — закричал я.

— Так я тебе и поверил! — рявкнул Монако и, размахнувшись, ударил меня по щеке ребром линейки.

От страшной боли я чуть не потерял сознание. Как в тумане, слышал голос начальника смены:

— Запомни! Ты никогда не видел этого портфеля и не знаешь, что в нем находится. Понял? А теперь марш в больницу, сделай перевязку. Врачу скажешь, что нечаянно упал с лестницы.

— Так и окончилась история с портфелем Муссолини, — закончил Сперри. — Жаль, что он не попал в надежные руки.

— А какова дальнейшая судьба этого портфеля? — спросил Остапенко.

— После перемирия 8 сентября Де Чезаре был выпущен на свободу. Портфель ему вернули в целости и сохранности, Монако верно служил своему дуче. И где теперь этот портфель — мне неизвестно... Но шрам из-за него придется теперь носить до самой смерти.

— Ничего, когда-нибудь об этом портфеле еще заговорят, — сказал Остапенко.

— Фашистов будут судить в любом случае, — твердо произнес Кубышкин. — И не столь уж важно, найдется этот портфель или исчезнет навсегда.

В камере Грамши

Семь суток просидели в подвале тюрьмы Николай и Алексей. На исходе восьмого дня в двери загремели ключи, на пороге появился Сперри. Он казался еще более постаревшим, еще более угнетенным, чем обычно.

Сперри, как всегда, медлил. Он внимательно огляделся, словно чего-то искал, и вдруг улыбнулся:

— Кончилась ваша жизнь, ребята, в Реджина Чёли. «Царица небесная» пожелала освободить вас из своего «рая». Будем надеяться, что это к лучшему...

— Переводят в другую тюрьму? — насторожился Остапенко.

— Поедете на рытье траншей. Не помогла немцам «Готическая линия». — Старик усмехнулся. — Если сказать правду, то ее и не было... Смотрите, не попадитесь Коху. Он три дня назад уехал на север.

— И вот что я вам скажу, русские парни, — Сперри подошел к Алексею. — Мы больше, конечно, не увидимся... Запомните эту камеру. В ней сидел сам Антонио Грамши.

— Он был у вас, в России, в двадцать втором — двадцать третьем годах. — Сперри тяжело опустился на койку. — А потом возвратился на родину, чтобы продолжить борьбу. Основал Коммунистическую партию Италии и газету «Унита»... Он для нас все равно, что для вас Ленин.

Несмотря на парламентскую неприкосновенность, Грамши был арестован по приказу Муссолини. Это было в ноябре двадцать шестого. В этой камере он просидел тогда шестнадцать дней.

Когда вечером привели его сюда, я даже не поверил, что передо мной сам Грамши. Я представлял его великаном, а это был обыкновенный человек, маленького роста, в очках, очень болезненный с виду.

Всем, чем мог, я старался облегчить положение Грамши: несколько раз тайно передавал ему газеты, письма, бутылки с кофе, сигареты, а однажды — шерстяную фуфайку и носки. Бывало, как ни загляну в глазок, всегда вижу одно и то же: ходит по камере взад и вперед, и ходит...

Выйти на свободу ему не удалось. Пересылки из одной тюрьмы в другую, тяжелые кандалы, одиночные камеры, плохое питание — десять лет тюремных скитаний! — подорвали его здоровье. Весной тридцать седьмого года он умер...

Сперри нервно похлопал себя по коленке.

— А ведь этот пес Муссолини знал, что состояние здоровья у Грамши очень плохое. Ему об этом докладывал профессор Умберто Арканджеди...

— Вы много знаете, — уважительно сказал старику Алексей.

Сперри печально улыбнулся.

— Лучше бы мне не знать всего того, что я знаю... Однако слушайте...