К.И.С. - Александр Уралов

— Я ведь имею в виду не только нравственные мучения, — заметил кот, — разглядывая рукоять своего кинжала. — А тот червяк, что точит душу самого распоследнего негодяя? Это только ему кажется, что ещё чуть-чуть, и он обретёт некое счастье. Я уж молчу о загробном воздаянии…

— Вот по этому пункту у нас вечная напряжёнка, — назидательно сказал я. — Поверить всерьёз — страшно, а не верить — легко. Опять же, адские мучения пугают человека с воображением, а у подавляющего большинства не хватает воображения на то, чтобы заранее представить собственный понос. Вот и не моют фрукты, пока не вспучит. Тогда, вроде бы, верим. До первого яблока…

— Каждому своё, — неопределенно сказал кот и внезапно встал. Он вцепился когтями в стекло окна, и оно пошло волнами. Сильно рванув на себя, кот вырвал из стекла кусок неправильной формы, и отбросил его в сторону. Края отверстия дрожали, медленно стягиваясь.

— До встречи, — сказал кот и внезапно подмигнул мне. — Ещё увидимся, а?

— Ну, может быть и даст Бог, — ответил я, устраиваясь удобнее, поскольку из отверстия страшно несло ледяным ветром. Мелькали какие-то освещенные окна и доносились обрывки музыки.

Кот подобрался и одним прыжком вымахнул через окно. Края отверстия покрылись рябью и в несколько мгновений стекло стянулось в ровную плоскость, тут же начавшую покрываться изморосью…

… я с удивлением открыл глаза. Надо же, задремал! С беспокойством я завертел головой, пытаясь определить, где же мы всё-таки едем. Ни черта не было видно сквозь заиндевевшие трамвайные стекла!

— Ленина. Следующая — площадь пятого года… — прохрипел репродуктор.

Ольга сидела молча, освободив одну руку от варежки, и что-то рисовала на инее окна. Я смотрел, как её муж наклоняется к её уху и что-то говорит. Видно было, что Ольга не в духе, а муж изо всех сил пытается переломить её настроение. «Зря, — равнодушно подумал я. — В таких случаях лучше молчать. Они не проедут ещё и пары остановок, как она выколотит из мужа бубну, и до самого вечера ему придётся ходить в виноватых. А к ночи она позволит ему попросить у неё прощения, и бедный олух будет на седьмом небе от счастья».

Ольга внезапно обернулась ко мне и тихо сказала:

— Не ревнуй. Ну, что ты, в самом деле…. И смотри, чтобы твою ногу не стащили, ладно?

Муж продолжал свой неслышный монолог. Мой сонный сосед в немыслимой собачьей шапке завозился, поднял голову и звучно, с расстановкой произнёс:

— Ты чело увенчай венкомМайорана душистого,Весел, в брачном иди плаще,Белоснежные ноги сжавЯркой обувью жёлтой!..

Он чихнул и гордо покосился на Ольгу. Она чуть заметно пожала плечами…

…я с удивлением открыл глаза. Надо же, задремал! С беспокойством я завертел головой, пытаясь определить, где же мы всё-таки едем. Ни черта не было видно сквозь заиндевевшие трамвайные стекла…

— Ленина. Следующая — площадь пятого года… — прохрипел репродуктор.

В трамвае было жарко. Языки пламени пробивались сквозь отверстия обогревателя. Бок моего мешка совсем обуглился, и жутко несло протухшим мясом. Мельком я увидел, что муж уже помирился с Ольгой и нежно целует её в раскрасневшееся ушко.

Надо мной вдруг возникло до ужаса знакомое лицо:

— Вот и хорошо, что у вас билетик прокомпостирован. А то многие норовят задарма прокатиться, — весело проквакал Гвалаук, и облизнул ссохшиеся губы черным раздвоенным языком.

От него воняло спиртным и луком. В ужасе я дёрнул ногами, пытаясь вскочить, и споткнулся о проклятую ногу. Пытаясь удержаться на ногах, я схватил Гвалаука за рукав.

— Ох, извините.

— Ничего, молодой человек, — благодушно воскликнул Гвалаук.

— Мне надо выйти, — пробормотал я.

Лина сидела где-то впереди, молчаливая и печальная. Я оттолкнул кондуктора в сторону и попытался побежать, но ноги не слушались. Гул пламени становился всё сильнее. Трамвай вдруг наполнился людьми. Они стояли плотной толпой, разговаривали, смеялись, кто-то на ходу прикладывался к бутылке портвейна. Я расталкивал людей, пытаясь пробраться к Лине, а Гвалаук наставительно скрипел над ухом, крепко уцепившись за моё плечо, почему-то называя меня рыцарем:

— Жертва. Ты не представляешь себе, рыцарь, сколь много зависит от качества жертвы. Жертва должна выбираться тщательно, ибо то, что отдаёшь Судьбе, должно быть дорого и тебе, Айвенго ты мой, самому!!! Иначе, какая же это жертва? Жертвенность, жертвенность и еще раз жертвенность, вот те три кита, на которых стоит всё в этом мире.

Пламя гудело всё сильнее, и я с ужасом видел из-за спин людей, что передняя часть вагона уже полыхает. Я кричал, кричал, кричал…

… надо же, задремал! С беспокойством я завертел головой, пытаясь определить, где же мы всё-таки едем. Ни черта не было видно сквозь заиндевевшие трамвайные стекла!

— Ленина. Следующая — площадь пятого года… — прохрипел репродуктор.

— Он прав, тихо сказала мама. Близка уже тень Мальтийского креста. Тебя не спасут ни друзья, ни кольчуга, ни меч.

— Этого я не боюсь.

— Я знаю. Но я боюсь того, что может любящее сердце. Тебе будет очень тяжело потом…

— Ты говоришь загадками, мам.

— Сынок, не расспрашивай ни о чём. Иногда в конце пути тебя ждут лишь усталость и горе.

— Мальтийский крест! — торжествующе протянул, почти пропел голос Гвалаука.

— Мальтийский крест, — с отчаянием повторило эхо, и голос его был голосом Лины.

ГЛАВА, РАССКАЗАННАЯ К.И.СТИВЕНСОМ

Вот и настал день, когда герольды возвестили огромному войску о том, что близится долгожданный момент. Я утираю лапой слёзы, вспоминая торжественную тишину, в которой мы медленно двигались по коридору, образованному войсками.

Развевались знамёна. Знать в полных боевых доспехах молча приветствовала нас, вздымая копья с трепещущими на ветру флажками. Латники стояли бесконечными шеренгами. Воздух, казалось, наэлектризован ожиданием. Вот вдали, у замковых ворот показалась огромная процессия во главе с епископом. Медленно и грозно запел хор. Всё войско подхватило псалом, и побледневший Джироламо схватил меня за лапу.

— Я тоже боюсь, — прошептал я. — Господи, хоть бы всё получилось!

Мы ехали рядом с ним на специально подобранных для этой церемонии вороных конях. По бокам нас сопровождали стражники старого знакомого епископа, во главе с ним самим.

Меня поразило, с какой суровой нежностью стражники заботились о нас! Мне помогли подтянуть стремена по росту, а для Джироламо припасли специальное седло, в котором он мог сидеть, не мучая свою покалеченную ногу. Джироламо отказался переменить костюм, и его студенческая куртка казалась блёкло-серой на фоне разодетой знати.