Биология войны. Можно ли победить «демонов прошлого»? - Георг Николаи

В то время не было еще Христа, который исполнил бы это пророчество: тогда еще царила война, но люди уже мечтали о мире.

Вот в чем заключалась тайна Прометея. Самое удивительное в этой воспетой Эсхилом легенде — инстинктивная вера в эволюцию человечества. Эта вера и является источником провидящего оптимизма.

Часть 7. Война и право

Право и всемирное гражданство

Пессимизм усматривает в истории одно лишь бесцельное шатание из стороны в сторону. Она представляется ему, как это предполагает Шопенгауэр, чем-то преходящим, как бы смутным сном человечества, сном, лишенным цели или плана Я думаю, что Шопенгауэр ошибался: существует целесообразное развитие. Но хотя подтверждающие это положение факты добыты лишь естествознанием новейшего времени, все-таки во все времена существовало немало оптимистов и, следовательно, бессознательных приверженцев эволюционной теории; за исключением Шопенгауэра и древних софистов, все серьезные мыслители надеялись, что им удастся проследить «красную нить» всемирной истории и направление ее развития. Они верили в существование закона, приближающего нас к идеалу, и, как бы разнообразны ни были их взгляды, все они искали этот идеал в праве, все они шли по стопам древнего мудреца Гераклита, который провозгласил борьбу за право задачей жизни всех народов.

К сожалению, эта борьба велась неодинаково даже теми, кто в сущности домогался одного и того же. Одна группа — идеалисты в обыденном смысле этого слова — пыталась привить идею права душе человека (совершенно метафизически) и улучшить таким образом человеческие отношения; материалистическое же мировоззрение стремилось, наоборот, прежде всего к внешней социальной эволюции и надеялось добиться этим путем усовершенствования души человека. Вместо того чтобы содействовать друг другу, оба течения боролись между собой.

Невзирая на все затруднения, человечество с тех пор, как Гераклит благословил его на борьбу, а Эсхил предсказал ему победу, значительно продвинулось вперед. Во взаимоотношениях между отдельными личностями одержала верх Фемида, так как, по крайней мере в принципе, «право сильнейшего» тут не действует, но как говорит Дёйссен, «принцип права сильнейшего, вытесненный из области внутренних отношений государства, продолжает господствовать в сфере международных отношений».

Этих внутригосударственных начал и следует твердо придерживаться, чтобы не прийти в отчаяние. Ведь тот, кто изучает историю, может думать, что искать правду на Земле вообще утопично. Всюду слышен возглас «vae victis!» («горе побежденным!»), всегда какой-нибудь Бренн бросает свой меч на весы справедливости, и все еще властвует ветхозаветный закон: «сила выше права».

Откуда же берется, невзирая ни на что, эта вера человечества, что существуют вечное право, любовь к ближнему, альтруизм, человеческое достоинство и тому подобные способы обозначения того принципа, что каждый человек должен уважать в другом самого себя?

Об этом спорили с тех пор, как существует мир, но всегда при этом ставили вопрос, вложен ли этот правовой принцип в нашу душу самой природой или он возник искусственно, в результате ряда компромиссов нашей умственной деятельности. Психическую природу альтруизма считали, таким образом, чем-то самодовлеющим, и вовсе не допускали мысли о том, что «общение между людьми» может быть функцией их организма и тем самым реально осязаемым явлением. Если бы это было так, то уже нельзя было бы утверждать, что право сотворено людьми.

Таким образом, вечный вопрос о происхождении нравственности разрешался в том смысле, что она вложена в душу человека самой природой (или божеством) или, выражаясь по-современному, что она составляет природное, имманентное свойство человека, причем первое, более метафизическое выражение соответствует инстинктивному чувству, что веления права не зависят от нашей личной воли и стоят выше человеческого разума.

Так рассуждали все в силу здравого и бессознательно правильного инстинкта; за исключением того краткого периода времени, когда софисты учили, что право не дано от природы, а установлено людьми, всегда признавалось божественное (или естественное) право, т. е. такое право, которое существует вне воли человека, как нечто безлично реальное. Ибо, как говорил Сократ, если нет абсолютного права, то права вообще не существует. При ближайшем рассмотрении это положение становится настолько очевидным, что оно почти никем не оспаривалось.

В одном только отношении ученики Сократа расходились со своим учителем, к своей невыгоде. Игнорируя то обстоятельство, что «физика» к тому времени сменилась метафизикой, они усматривали основу абсолютного уже не в естественной реальности, как Сократ, а в метафизическом (сверхъестественном) происхождении абсолютного, как полагал Аристотель. Таким образом, то, что стали называть «естественным правом», было вовсе не естественным, а скорее правом метафизическим и притом человеческим.

Когда выяснилось это недоразумение, само собой возник вопрос, не исчезнет ли противоречие между взглядами Сократа и его противников, если удастся обосновать абсолютное право на абсолютных естественных законах. Я думаю, что это возможно, так как существует абсолютное право, которое зиждется на натуралистически доказанном понимании человечества как организма. Такая абсолютность должна нас удовлетворить, потому что выше своего собственного «я» и его естественных условий никто подняться не может. Но как только человечество постигнет это абсолютное для него право, оно узнает тайну Прометея, пессимизм будет изжит и осуществится мечта первых христиан. Тогда и все попытки метафизического обоснования права станут излишними. Но двухтысячелетние усилия в этом направлении не прошли бесследно, так как для развития идеи права важнее всего было доказать безусловность права, а в те времена, когда еще не существовало настоящего естествознания, это не было возможно без метафизики.

Знаменательно и то, что все великие представители метафизической этики древности были космополитами. Очень часто забывали, что это вполне естественно, так как абсолютное право должно быть обязательно для всего человечества. Иисус был не первым космополитом: еще Сократ проповедовал всеобщее братство народов, за что афиняне поднесли ему чашу с ядом, подобно тому как ныне те, кто не мыслит в духе национализма, подвергаются оскорблениям со стороны невежественной массы.

Но так как смерть Сократа произвела сильное впечатление на его учеников, от которых мы только и имеем сведения об их учителе, то они мало распространялись на эту тему. Тем не менее она, вероятно, была многим известна, ибо даже Эпиктет, малознакомый с литературой, пятьсот лет спустя ссылается на афинского мудреца, указывая на свою веру в существование общего отечества всех людей. Если правда — говорит он, — что, как утверждают философы, между божеством и людьми существует родство, то им не остается ничего другого, как на вопрос об их отечестве ответить подобно Сократу «Я не афинянин и не коринфянин, а гражданин мира».

Подобные взгляды встречались на Западе сплошь и рядом, особенно среди циников и стоиков. Но и