Публичные признания женщины средних лет - Таунсенд Сьюзан Сью

Множество женщин страдают от синдрома пустого гнезда, а пустоту в жизни пытаются заполнить курсами по ремонту автомобилей или драматическим кружком. А у меня, как я теперь вижу, было все наоборот. Я сильно страдала от синдрома полного гнезда, и порой родительские обязанности казались мне непомерными.

Я была никудышной матерью. Первенца не доносила, и первый месяц о нем круглосуточно пеклись врачи и сиделки — все высококвалифицированные специалисты, в отличие от меня, невежественной девятнадцатилетней вертихвостки. До тех пор детей я видела в лучшем случае на иллюстрациях у доктора Спока в «Книге о здравом смысле, младенцах и детях».

Кстати, я никогда не понимала, почему бедного доктора Спока так поносили, да и до сих пор ругают. Буквально на днях слышала по радио, как один из его очернителей связал либерализм Спока с нынешним расцветом хулиганства, нечистоплотности и вандализма.

Мне же книги Спока помнятся совсем иными. Вовек не забуду его суровый совет, как отучить малыша вылезать из кроватки по ночам. Измученным бессонницей родителям доктор Спок рекомендовал набросить на кроватку сетку от бадминтона, крепко завязать ее по углам и зажать уши, чтобы не слышать воплей ребенка. Чем не отрывок из «Ухода за младенцами» пера Энн Уиддекомб[25]?

При выписке мой малыш весил всего два с половиной килограмма. Совсем кроха, очень удобно, ведь выносить его на прогулку и возвращаться приходилось тайком: хозяин не терпел в своем доме детей. И если я не шныряла к входной двери и обратно с ребенком под пальто, то сидела, согнувшись над кроваткой, мерила его пульс и проверяла, дышит ли он еще. Теперь-то я знаю, что для большинства родителей это нормальное поведение (проверять, а не шнырять), но тогда, в девятнадцать, была убеждена, что не сумею сохранить в живых такое хрупкое существо. По утрам я с замиранием сердца подходила к кроватке, видела, что глазки у него открыты или что он машет ручкой, это мне казалось чудом, и на какое-то время я чувствовала себя настоящей матерью.

Уж не знаю как, но мне удалось сохранить в живых и его, и троих остальных. Ныне все они здоровые, а временами и веселые, и у каждого свой собственный почтовый индекс. Что еще важнее, теперь рядом с ними другие люди, которые их любят и о них заботятся. Пожалуй, самое время избавиться от старой сетки для бадминтона.

Жилой район Гиптон

«Лет двадцать назад тут было неплохо», — слышала я повсюду от пожилых обитателей муниципального района Гиптон в Лидсе. И верно — если прищуриться и напрячь воображение, то понимаешь, что давным-давно Гиптон был приятным местечком, где можно было воспитывать детей: улицы широкие, дома просторные, есть игровые площадки. Однако стоит приглядеться повнимательнее, сразу видно, что район пережил ужасную катастрофу.

В арсеналах сверхдержав хранятся бомбы, которые убивают людей, не разрушая зданий. Тут произошло обратное. Инфраструктура погибла, а люди выжили и ютятся в руинах.

Я ездила в Лидс довольно давно, но увиденное преследует меня по сей день. Никак не могу отделаться от картины: сгоревшие дома, разломанные тротуары, заколоченные магазины. Не верится, что это место находится в Англии и что до Сити Лидса — ультрасовременного, сверкающего благополучием — нужен всего лишь автобусный билет за 70 пенсов.

Жители других районов называли население Гиптона «животными», причем так часто, что я не удивилась бы, обнаружив там жирафов и слонов, которые пасутся в заросших садах у заброшенных домов. Называть людей животными — значит не считать их людьми. Это оскорбление; намек, что у них нет чувств, что они равнодушны к обидам, что сами заслужили страдания и нищету.

Жители района Гиптон, разумеется, часть человечества. Пока я там была, ко мне ни разу не обратились грубо, я ни разу не ощутила угрозы, хотя слыхала жуткие рассказы от тех, кто шаг боится сделать из дому, опасаясь кражи или поджога.

Молодежи отчаянно нужны деньги на наркотики, особенно на кокаин и крэк, и былой кодекс чести преступников — у своих не воровать — тут уже давно не соблюдается. В Гиптоне царит диктатура самцов-подростков, как и во многих других районах, трущобах и деревнях. Будущие поколения прочтут наши хроники и удивятся, как это такие маленькие банды бедных, бесправных мальчишек подминали под себя огромные районы.

В юности я не знала ни одного парня или мужчины, который бы сидел без работы, и в Гиптоне ситуация была такой же. Молодые люди по утрам вставали и шли на работу. Двадцать лет назад в автобусах ездили кондукторы и следили за порядком на втором этаже. Для ухода за саженцами в городском парке имелся садовник. Уборщиц хватало, чтобы поддерживать чистоту в общественных зданиях. Муниципалитет нанимал достаточно рабочих, чтобы недвижимость не превращалась в бельмо на глазу. Местные магазины процветали, ведь людям было что тратить — они получали зарплату. Пабы и клубы были местом встречи приятелей. Работа, нередко очень тяжелая, компенсировалась фабричными вечерами и ежегодным балом-маскарадом. И главное, пожилые мужчины и женщины не боялись старости, они следили за молодежью и при необходимости одергивали хулиганов.

Потом начали исчезать рабочие места, а с сокращением местного бюджета денег на ремонт осталось меньше. Нет кондукторов в автобусах. Садовника посадили на мопед и увеличили территорию. Уборщиц сократили так, что оставшиеся уже не справлялись с уборкой. А тем временем по телевизору, из вечера в вечер, новых бедняков призывали покупать то, что им было не по карману. Стоит ли удивляться, что они ощутили себя изгоями? И не успели они сообразить, что к чему, их, лишившихся работы, стали называть «подонками общества».

О бедности трудно говорить или писать без опасения напомнить Леса Досона[26] — увы, недооцененного, но я и вправду, случалось, не пускала детей в школу, потому что у них не было обуви. И я знала точно, до последней изюминки, что у меня хранится в кухонном шкафчике. Школьная экскурсия, потерянный кошелек, день рождения ребенка — все это вносило хаос в режим строжайшей экономии. За углом вечно поджидала катастрофа.

Фрейду приписывают слова: «Для счастья человеку нужно две вещи — любовь и работа».

Любовь люди могут искать сами, но вот работу им нужно помочь найти безотлагательно.

Оранжереи

Мое увлечение садоводством обрело разрушительный характер. В последние выходные домашние лишились комнаты, чтобы дать мне больше места для растений. Назвать ее комнатой было, пожалуй, преувеличением, но настоящий пол, дверь и окна там определенно имелись, а летом это помещение становилось домом для нескольких сотен пчел, отсюда и название — Улей. Довольно удачное прозвище, учитывая, что комната находилась в пристройке с навесной крышей.

Порой какой-нибудь гость удивлялся (не разобрав, что к чему):

— Ого, да у вас оранжерея!

И тут задрипанная пристройка почти зримо надувала щеки и начинала выпендриваться, воображая, что ее удел — экзотика в виде пальм и орхидей, а вовсе не заурядные пачки стирального порошка, одинокие носки и мертвые пчелы.

Однажды у меня брала интервью журналистка, чей муж имел большой вес в мире оранжерейщиков. Она походя бросила, как общеизвестный факт, что завести теплицу мечтают пары с явными проблемами супружества. Мол, одни женатые дураки верят, что очередной ребенок излечит больные отношения (ха!), а другие наивно возлагают такие же надежды на стеклянную комнату с плетеной мебелью и растениями.

Между прочим, то интервью пришлось прервать на полпути. Журналистка ответила на неожиданный телефонный звонок, схватилась рукой за горло, побелела и сказала мне:

— Вам придется уйти. Немедленно.

Я выскочила из ее дома, а на улице она обогнала меня и умчалась вперед. Несколько дней я терзалась в догадках о причине бегства. Недовольный владелец оранжереи угрожал бомбой? Любовник обещал прыгнуть с дамбы? Забыла забрать ребенка из школы?