Публичные признания женщины средних лет - Таунсенд Сьюзан Сью

Одиннадцать тысяч человек обратились за страховкой, порезав пальцы клейкой лентой при упаковке подарков. Пятнадцать тысяч собак погрызли хозяйские елки.

Три кролика (друг с другом незнакомых) сжевали электрошнуры елочных гирлянд, вызвав в каждом случае небольшой пожар. Десять тысяч домохозяек поскользнулись на индюшачьем жире и сломали ноги. Пять женщин напали на мужей с кухонными ножами, подвергнувшись критике, что картошка «не хрустит». Две из них позже получили тюремный срок.

Статистика вывела сэра Эндрю из равновесия. Он забарабанил пальцами по металлической столешнице. Звук вышел неприятный, будто из консервной банки. На миг сэр Эндрю пожалел о старом добром дубовом столе, но, вспомнив цифры статистики о случаях заражения крови от заноз, понял, что поступил правильно. Сэр Эндрю всегда придерживался принципа «максимально минимизируй риск».

Эту философию он реализовал во всех аспектах жизни. Прежде всего, женился на здравомыслящей женщине по имени Энн. Они познакомились в клубе игроков в бадминтон и регулярно встречались на площадке, пока Эндрю (в ту пору еще не сэр) не узнал, что статистика повреждений глаз воланом возрастает на двенадцать процентов ежегодно.

Детей он решил не заводить. Жене сказал:

— Дети вносят в дом хаос, Энн.

Та явно загрустила, но скоро пришла в себя.

Сэр Эндрю поднялся из-за стола, шагнул к окну во всю стену, опустил взор на запруженную машинами улицу у его офиса. Заметив привязанные к крышам нескольких автомобилей елочки, от всей души понадеялся, что владельцы застрахованы не в «Мердстоун». Довольно и тех трехсот тысяч фунтов, которые он уже вынужден был выплатить за ущерб в связи с падением елочек на мостовую под колеса движущемуся транспорту.

В кабинет вошла секретарша Марша в красных туфлях на невероятно высокой платформе.

Указав на ее ноги, сэр Эндрю спросил:

— А известно ли вам, Марша, какое количество женщин в такой обуви ежегодно ломает лодыжки?

Марша ответила, на его взгляд, с вызовом:

— Разумеется, известно, сэр Эндрю. В прошлом году «Мердстоун» выплатила три четверти миллиона фунтов по страховкам женщинам, упавшим с туфель на платформе.

— В таком случае — зачем вы их надели? — спросил он.

— Иду на вечеринку, — ответила она. — Буду в них веселиться.

Секретарша вручила ему подарок, пожелала счастливого Рождества и захромала из офиса в своих смертельно опасных красных туфлях.

Сэр Эндрю развернул подарок. Внутри, в жестяной коробочке с изображением снеговика, оказалась ароматизированная свеча. Сэр Эндрю пришел в ярость. С ума Марша сошла, что ли? Неужто годы работы в страховой отрасли так ее ничему и не научили? Праздничные свечи — причина пожаров в сотнях тысяч домов на Рождество. Он вздрогнул, вспомнив цифры статистического ущерба, причиненного брандспойтом и ватагой бравых пожарных в среднестатистической гостиной. Затем снял трубку и позвонил жене. Та не сразу подошла к телефону.

— Почему ты так долго? — спросил он.

— Разжигала камин, — ответила она.

Выпучив глаза, сэр Эндрю хватал ртом воздух и никак не мог обрести дар речи. Перед глазами пронеслась статистика пожаров, вызванных открытым огнем каминов. Он искренне любит Энн, но теперь с ней придется развестись. Жить с женщиной, которая так рискует? Исключено. Сэр Эндрю подхватил дипломат, выключил свет… Наступил на беспечно брошенную рождественскую обертку. Упал. Ударился головой об острый угол металлического стола. Прежде чем лишиться сознания, он написал кровью сбоку стола: ФОРС-МАЖОР.

Незнакомцы в поезде

Дублин купался в осенней жаре. Дублинцы заполонили улицы в одежде, которую попрятали было на зиму. Я же, вдали от дома, была несуразно закутана в несколько слоев шерсти.

Взопревшая как овца в течку, я тащила чемодан на колесах по платформе вокзала Коннолли, вдоль поезда, в поисках спокойного места, где бы провести в тишине три с половиной часа пути до Слиго. Я откатала половину своего рекламного турне, и звук собственного голоса мне здорово опротивел.

Место нашлось в головном вагоне. Напротив меня через проход пустовал столик с четырьмя местами, и я молилась, чтобы их никто не занял. Ну не потяну я разговор, особенно ирландский, для которого ум нужен живой, а язык еще живее. За две минуты до отправления поезда я поздравила себя с удачей — покой мне был обеспечен.

И вдруг на платформе возникло оживление. К двери моего купе подбежал бритоголовый подросток, распахнул ее и крикнул:

— Сюда, ма, тут места есть.

Приглашение было немедленно принято толстухой в легинсах и розовой футболке, с четырехлетней девочкой на руках. Вторая девочка, средних размеров (лет семи), ковыляла к вагону: бежать не получалось из-за туфель детсадовского дизайна, но на шпильках. Замыкала процессию внушительная девица в спортивном костюме.

Поезд со стоном тронулся, и я вторила его стону. Вломившись в купе, шумная семья устремилась к пустым местам напротив.

Они рассовали багаж по полкам над головой, но тут же поснимали опять, потому что мама забыла, в какую из сумок засунула курево.

Все тараторили одновременно, каждый орал, чтобы его слышали другие. Я отвернулась и уставилась в окошко.

Турне рекламировало книгу, посвященную абортам, детям и родителям, хорошим и плохим. На разных радиостанциях и в разных книжных магазинах я разглагольствовала о том, что значит быть хорошим родителем. Последующие события стали испытанием для моих теорий.

Через четверть часа пути мама велела детям:

— Идите поиграйте.

Ей захотелось покоя. Дети послушались беспрекословно. Семилетка встала на цыпочки и сунула голову в окно. Младшая принялась совать в огнетушитель все, что под руку попадется. Мальчик объявил, что пойдет поболтать с машинистом, а солидная девочка, соорудив из туалетной бумаги знамя, яростно размахивала им из окна поезда.

Через полчаса от старта путешествия ма наведалась в вагон-ресторан и вернулась с парой больших бутылок пива «Будвайзер», пятью огромными батончиками «Марс» и пятью пакетами чипсов. Она зычно окликнула детей, и те не заставили себя ждать. Одну бутылку ма выпила сама, другую предложила детям. Малышка выплюнула соску, дернула пивка, облизала губки и ввернула соску на место — это надо было видеть.

Когда пакеты из-под чипсов и фантики уже успокоились на полу, старшая дочь сказала:

— Ма, есть все равно хочется.

Ма вручила девочке денег, та пошла в вагон-ресторан и принесла еще пять огромных «Марсов». Мои и без того тонкие английские губы сжались в ниточку, пока я с укором наблюдала за этим сверх всякой меры калорийным пиршеством.

С интервалом в тридцать минут ма посещала ресторан, приносила две бутылки пива, одну отдавала детям, а те добросовестно и по справедливости делили ее меж собой.

Когда все повеселели (читай: были навеселе), ма предложила деткам спеть для нее. И они спели. Чисто, ни полсловечка не соврали, на голоса, с жестами. Четырехлетка вынула соску, вскарабкалась на стол и пропела «Завтра» из репертуара Анни.

Меня это заворожило, но также встревожило и озадачило. Перед самым выходом я поймала взгляд ма.

— Прелестные у вас дети, — сказала я.

На платформе их ждал мужчина с крайне мрачной физиономией. Следуя за его негостеприимной спиной, и мать, и дети с каждым шагом сникали.

Доктор Плюшка задает вопросы миссис Таунсенд

На днях я позабыла алфавит. Сидела за столом (бывшим кухонным) и все пыталась вспомнить, какая буква идет после G. Снова начала с А, но на G опять застряла. Я закрыла глаза и сосредоточилась что было сил, но соседка буквы G справа никак не шла на ум. Тогда я запела алфавитную песенку, чего не делала с младших классов, но проклятая буква отказывалась вылезать из закоулков памяти. Наконец подняла руки:

— Ладно, твоя взяла.

Не пора ли мне подыскивать симпатичный домик престарелых? По слухам, чтобы туда попасть, надо сдать экзамен.