Рыцарский долг - Александр Трубников

– Что касается самого Пути царей. Эта дорога ведет от Аммана через буйные пшеничные поля библейского царства Хаммонейского, – Сен-Жермен, словно предлагая прекратить бессмысленный и довольно скользкий философский диспут, продолжил рассказ. – Затем она идет мимо горы Небо, где похоронен сам Моисей, и спускается в долины, по которым петляет мимо Керака к древней Ак-Кабе, что лежит на берегу далекого Красного моря. Но мы не пойдем к Кераку, а свернем намного раньше, чтобы через одно из ущелий выйти к побережью. И если нам это удастся, то у нас снова появится шанс исполнить свою миссию…

К концу дня отряд добрался до конца Хаммонейской равнины, до холмов Трансиордании и начал углубляться в чередующиеся долины. С началом ночи Сен-Жермен, опасаясь заблудиться в предгорьях, объявил привал.

– Откуда мессир так хорошо знает эти места? – спросил Жак у Серпена, греясь у костра.

– Он много раз бывал здесь, выполняя поручения папы и патриарха, – ответил тот. – В здешних горах живет много странных племен, которые исповедуют христианство, каждое на свой манер. Мусульмане стараются обходить эти горы десятой дорогой. Если в один прекрасный день удастся склонить туземцев перейти в лоно святой равноапостольной Римской экуменической церкви, то Трансиордания станет надежным оплотом латинского королевства.

Утро принесло новую неожиданность. Жак, готовясь выйти в дозор, не участвовал в утренней перекличке. В то время, когда он, надев гамбезон, с помощью оруженосца натягивал поверх него туго идущую кольчугу, из-за большого камня, отделявшего их бивак от места стоянки, словно пробка из бутылки игристого монферратского сидра, вылетел всклокоченный Робер:

– Обнаружился все же предатель, три меча мне в глотку и моргенштерн[20] в ухо! – Достославный рыцарь был так возбужден, что не добавил по привычке, что эти слова принадлежат его покойному дядюшке, графу Гуго де Ретель. – На перекличке недосчитались одного человека и двух самых быстрых коней. Часовой, что охранял дорогу в Амман, объяснил, что этот подлец сказал ему, мол, выполняет распоряжение мессира и уходит в арьергардный дозор, а за ним едут еще три рыцаря. Караульные отлично его знали и не имели ни малейших оснований не верить его словам.

– Так это все же Рембо? – Сердце у Жака сжалось, и по хребту у него пробежала ледяная волна. – Как же мы были слепы, брат-рыцарь, доверяя бывшему жонглеру. Прав, тысячу раз был прав Николо Каранзано, говоря о том, что вражеского соглядатая нужно искать среди самых близких людей. Ну ничего, Святая Земля невелика. И если он окажется на моем пути…

– Да какой, к дьяволу, Рембо? – взревел Робер так громко, что с нависшего над ними дерева грузно взлетела в воздух стая перепуганных ворон. – Я еще вчера передал этого бездельника в распоряжение старшины сержантов. Он там и сейчас сидит, перебирает и очищает от ржавчины наконечники копий, а, когда никого из рыцарей нет поблизости, по своей зловредной привычке развлекает остальных похабными куплетами, уклоняясь таким образом от работы.

– Так кто же? – изумился Жак.

– Оруженосец брата Серпена, – немного переведя дух, прорычал Робер. – Тот самый зануда с ослиной мордой, который из себя корчил непроходимого тупицу, да к тому же не умеет держаться в седле и валится на землю словно мешок с кизяками после первого же взбрыка. Вступил в братство незадолго до нашего с тобой прибытия из Марселлоса. Брат Серпен ходит сам не свой. Как только прояснилось в чем дело, он сам порывался броситься в погоню. Да только этот императорский огрызок уже полночи в пути, да со сменной лошадью. Его никому, даже монголам, теперь не догнать…

– Что теперь будем делать? – Жак наконец протиснулся в кольчугу и застегивал кожаный пояс, в то время как оруженосец закреплял на плече портупею.

– Мессир дал приказ выступать без промедления. Он сказал, что больше у нас не будет ночных привалов, а тот темп, с которым мы двигались еще вчера, будет теперь вспоминаться беззаботной прогулкой. Если этот червяк встретится с отрядом, высланным из Иерусалима, то на марш у нас останется не более пяти дней.

К тому времени, когда Жак и Робер, оседлав коней, выехали к месту общего построения, колонна уже собралась в походный ордер и гудела, словно натянутая тетива.

Три дня и три ночи слились в серое мелькание. Зеленые живописные холмы Хаммонеи сменили угрюмые черно-красные скалы моавитянских земель, и горные долины стали все больше напоминать ущелья. Путники почти не разговаривали друг с другом и упорно продвигались вперед, делая лишь два коротких привала – на рассвете и на закате. Кони хрипели от усталости, кибитки обреченно громыхали по каменной тропе, изредка теряя колеса, но путники не останавливались. Те, кто уже не мог держаться в седле, на ходу перебирались в повозки и, едва отдохнув, снова возвращались в седла.

На рассвете четвертого дня, когда отряд, перебираясь через перевал, оказался на верхней его точке, приор отправил Жака и Робера на ближайшую вершину, чтобы они огляделись по сторонам.

Ветер и Бургиньон устали настолько, что, идя нос к носу, не переругивались между собой, как обычно, а лишь тяжело сопели, по очереди выпуская из ноздрей струйки пара. Всадники вылетели на небольшую площадку и, спугнув пасущихся на вершине диких коз, протирая отяжелевшие глаза, начали осматривать дальние отроги. Ночь они провели в седле, не снимая доспехов, и теперь гамбезоны, почти насквозь пропитанные потом и утренней росой, неприятно холодили кожу.

– Посмотри, брат-рыцарь, в ту сторону, откуда мы пришли, – на удивление спокойным, даже ледяным голосом, какого Жак не слышал от Робера ни разу, с первого дня их знакомства в далеком Марселлосе, произнес де Мерлан. Его короткий палец, покрытый рыжими волосами, показывал куда-то на север.

Жак прищурил глаза. Лед, который вдруг поднялся откуда-то изнутри, царапнул сердце и заставил забыть о мокрой холодной ткани камизы, облепившей бока. Что-то внутри у Жака оборвалось, и он всем свои естеством ощутил, как ко всему их отряду медленно приближается смерть.

Становилось все светлее, и теперь с вершины стало отлично видно, как из-за далекого, пройденного еще вчера в полдень холма черной неумолимой змеей, ощетинившись копьями и сверкая шлемами, выползает длинная кавалерийская колонна.

Глава пятая,

в которой вода побеждает железо

Трансиорданское нагорье, окрестности ущелья Вади ай-Муджиб, двадцать четвертый день раби-ус-саании 626 года хиджры (1229 г. от Р. X., 22 марта)

Арьергард миновал перевал, и отряд, грохоча по твердой, словно камень, земле, запетлял по дороге, спускаясь к чернеющим вдали ущельям. Робер де Мерлан, отпустив поводья и предоставив Ветру возможность самому выбирать дорогу, скакал в шаге от Сен-Жермена, докладывая о том, что им с Жаком удалось разглядеть с высоты.

– Человек двести, мессир. Все конные, в доспехах, идут ускоренным маршем и вооружены до зубов. Точнее ничего сказать не могу, они слишком далеко, – Робер нахмурил рыжие брови и нехотя добавил: – Пока.

– Как ты думаешь, брат-рыцарь, скоро они нас догонят? – не отрывая глаз от дороги, спросил приор.

– Они на расстоянии дневного перехода. Если это германцы или апулийцы, из тех, что прибыли вместе с Фридрихом, стало быть, кони у них не слабее наших. Если же наемные пизанцы или генуэзцы – то это немного лучше. Вооружены они тяжелее и, значит, движутся не так быстро. Однако они, в отличие от нас, идут без обоза.

Рыцари одновременно обратили хмурые взоры на подпрыгивающие кибитки.

– В любом случае, – подытожил Робер, – если мы выдержим взятый темп, то до того, как они плотно сядут к нам на хвост, у нас примерно два дня.

– Чормаган! – привстав в стременах и подняв руку над головой, закричал приор.

Нойон, скакавший на расстоянии полета стрелы от рыцарей, отделился от плотной группы монгольских всадников и приблизился к Сен-Жермену.

– За нами погоня, нойон.

Робер перевел слова приора. Прославленный монгольский военачальник посерел лицом.

– Ваши кони в горах и быстрее, и выносливее, – продолжил Сен-Жермен. – Оставь на перевале отряд в пять – семь всадников. Пусть они движутся, не теряя из виду наших преследователей, и предупреждают обо всем, что там у них происходит. И постарайся, насколько это возможно, ускорить движение кибиток.

– Я понял, – кивнул Чормаган и, ударив пятками коня, помчался обратно к своим нукерам, отдавая на ходу распоряжения.

Услышав нойона, возницы все как один начали яростно нахлестывать взмыленные спины и бока коренников. Грохот, сопровождавший движение отряда, усилился чуть ли не вдвое. Жак, посланный Сен-Жерменом в хвост колонны, наблюдал за тем, как его обгоняют короткие, почти квадратные, крытые повозки с колесами из цельных деревянных кругов, оббитых полосами железа, с орущими на облучках погонщиками. Вдруг его взгляд сам собой остановился на третьей или четвертой по счету кибитке, и рыцарь ощутил ставшую уже привычной особую дрожь, какая у него появлялась при соприкосновении с неведомым. Снова, в который раз, перед мысленным взором появился суровый старик, что запретил ему перелезать через стену и отправил обратно, в помощь своему сыну. Жак понял: мертвое тело Чингисхана на расстоянии вытянутой руки, а неупокоенный дух великого и беспощадного воина, не знавшего поражений, витает над отрядом, требуя, чтобы посланники, во что бы то ни стало, исполнили его последний приказ. Втягивая потрескавшимися губами солоноватый тяжелый воздух, он глотал саднящим горлом слюну, представляя себе при этом все более призрачную цель их бесконечного пути – белые стены Святого Града. Жак еще ни разу не видел Иерусалим, и он представлялся ему изображением на старинной гравюре, где за грозным частоколом высоких и мощных башен вздымаются сотни золотых куполов, увенчанных крестами…