Том 68- Чехов - Литературное наследство
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ферапонт. Две тысячи людей померзло будто. Народ, говорит, ужасался. Не то в Петербурге, не то в Москве — не упомню.
Андрей (охваченный нежным чувством). Милые мои сестры, чудные мои сестры! (Сквозь слезы.) Маша, сестра моя...
Наташа (в окне). Кто здесь разговаривает так громко? Это ты, Андрюша? Софочку разбудишь. II пе faut pas faire du bruit, la Sophie est dormee deja. Vous etes un ours. (Рассердившись.) Если хочешь разговаривать, то отдай колясочку с ребенком кому-нибудь другому. Ферапонт, возьми у барина колясочку!
Ферапонт. Слушаю. (Берет колясочку.) Андрей (сконфуженно). Я говорю-тихо.
Наташа (за окном, лаская своего мальчика). Бобик! Шалун Бобик! Дурной Бобик!
Андрей (оглядывая бумаги). Ладно, пересмотрю и, что нужно, подпишу, а ты снесешь опять в управу. (Уходит в дом, читая бумаги.)
Ферапонт возит колясочку в глубине сада.
Наташа (за окном). Бобик, как зовут твою маму? Милый, милый! А это кто? Это тетя Оля. Скажи тете: здравствуй, Оля.
Бродячие музыканты, мужчина п девушка играют на скрипке и арфе; из дому выходят Вершинин, Ольга и Анфиса ис минуту слушают молча; подходит
Ирина.
Оль г а. Наш сад, как проходной двор; через него и ходят, и ездят. Няня, дай этим музыкантам что-нибудь...
Анфиса (подает музыкантам). Уходите с богом, сердечные.
Музыканты' кланяются и уходят.
Горький народ. От сытости не заиграешь. (Ирине.) Здравствуй, Ариша! (Целует Ирину.) И-и, деточка, вот живу! Вот живу! В гимназии на казенной квартире, золотая, вместе с Олюшкой — определил господь на старости лет. Отродясь я, грешница, так не жила. Квартира большая, казенная, и мне цельная комнатка и кроватка. Все казенное. Проснусь ночью и — о господи, матерь божия, счастливей меня человека нету!
Вершинин (взглянув на часы). Сейчас уходим, Ольга Сергеевна. Мне пора.
Пауза.!
Я желаю вам всего, всего... Где Мария Сергеевна? Ирина. Она где-то в саду. Я пойду, поищу ее. Вершинин. Будьте добры. Я тороплюсь.
Анфиса. Пойду и я поищу... (Кричит.) Машенька, ау! Ау! (Уходит с Ириной в глубину сада.)
Вершин п н. Все имеет свой конец. Вот и мы расстаемся. (Смотрит на часы.) Город давал нам что-то вроде завтрака, пили шампанское, городской голова говорил речь, я ел п слушал, а душой был здесь, у вас. (Оглядывает сад.) Привык я к вам.
РУМЫНСКОЕ ИЗДАНИЕ ПЬЕС ЧЕХОВА Бухарест, 1956 Шмуцтитул к «Трем сестрам». Гравюра С. Сандуловичи
Ольга. Увидимся ли мы еще когда-нибудь? Вершинин. Должно быть, нет.
Пауза.
/Кена моя и обе дочери [останутся здесь] проживут здесь еще месяца два; пожалуйста, если что случится... если что понадобится... Ольга. Да, да, конечно. Будьте покойны.
Пауза.
В городе завтра не будет уже ни одного военного, все станет воспоминанием, и, конечно, для нас начнется новая жизнь.
Пауза.
Все делается не по-нашему... Я не хотела быть начальницей, и все-таки сделалась ею. В Москве, значит, не быть...
Вершинин. Ну...
Пауза.
Спасибо вам за все... Простите мне, если что не так. Много, очень уж много я говорил — и за это простите, не поминайте лихом.
Ольга (утирает глаза). Что же это Маша не идет...
Вершинин. Что же вам еще сказать на прощанье? О чем пофилософствовать? (Смеется.) Жизнь тяжела, она представляется [всем нам] многим из нас глухой и безнадежной, но все же надо сознаться, она становится все яснее и легче и, по-видимому, не далеко время, когда она станет совсем ясной. (Смотрит на часы.) Пора мне, пора! Прежде человечество было занято войнами, заполняя все свое существование походами, набегами, победами, теперь же все это отжило, оставив после себя громадное пустое место, которое пока нечем заполнить; человечество страстно ищет и, конечно, найдет. Ах, только бы поскорее!
Пауза
Если бы, знаете, к трудолюбию прибавить образование, а к образованию трудолюбие... (Смотрит на часы.) Мне, однако, пора.
Ольга. Вот она идет.
Маша входит.
Вершинин. Я пришел проститься...
Ольга! отходит немного в сторону, чтобы не помешать прощанию.
Маша (смотрит ему в лицо). Прощай...
Продолжительный поцелуй.
Ольга. Будет! Будет!
Маша сильно рыдает.
Вершинин. Пиши мне... Не забывай... Пусти меня... пора... Ольга Сергеевна, возьмите ее, мне уже пора... опоздал... (Растроганный целует руки Ольге, потом еще раз обнимает Машу и быстро уходит.)
Ольга. Будет, Маша! Перестань, милая!..
Входит Кулыгин.
Кулыгин (в смущении). Ничего, пусть поплачет, пусть. Хорошая моя Маша, добрая моя Маша. Ты моя жена, и я счастлив, что бы там ни было... Я [уж] не жалуюсь, не делаю тебе ни одного упрека... Вот и Оля свидетельница. Начнем жить опять по-старому, и я тебе ни одного слова, ни намека.
Маша (сдерживая рыдания). У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том... златая цепь на дубе том... Я с ума схожу... У лукоморья дуб зеленый...
Ольга. Успокойся, Маша. Успокойся. Дай ей воды.
Маша. Я больше не плачу.
Кулыгин. Она уж не плачет... она добрая...
Слышен глухо далекий выстрел.
Маша. У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том... Кот зеленый... дуб зеленый... Я путаю... (Пьет воду.) Неудачная жизнь, ничего мне теперь не нужно. Я сейчас успокоюсь... Все равно. Что значит — у лукоморья? Почему это слово у меня в голове? Путаются мысли...
Входит Ирина.
Ольга. Успокойся, Маша. Ну, вот умница... Пойдем в комнату.
Маша (сердито). Не пойду я туда! Отстань! (Рыдает, но тотчас, же останавливается.) Я в дом уже не хожу... И не пойду...
Ирина. Давайте, посидим вместе, хоть помолчим. Ведь завтра я уезжаю...
Пауза.
Кулыгин. Вчера в третьем классе у одного мальчугана я отнял вот усы и бороду... (Надевает усы и бороду.) Похож на учителя немецкого языка. (Смеется.) Не правда ли? Смешные эти мальчишки.
Маша. А в самом деле, похож на вашего немца.
Ольга (смеется). Да.
Маша плачет.
Ирина. Будет, Маша!
Кулыгин. Очень похож...
Входит Наташа.
Наташа (горничной). Что? С Софочкой посидит Протопопов, Михаил Иваныч, а Бобика пусть покатает Андрей Сергеич. Столько хлопот с детьми... (Ирине.) Ты завтра уезжаешь, Ирина, —такая жалость! Останься еще хоть на недельку... (Увидев Кулыгина, вскрикивает; тот смеется и снимает усы и бороду.) Ну вас совсем, испугали. (Ирине.) Я к тебе привыкла и расстаться с тобой, ты
