Июльский ад (сборник) - Игорь Подбельцев

— Наши! — оптимистически прокомментировал генерал Кириченко. — Наши саданули! Армейская артиллерия! Крепко ударили!

— Да, — согласился Ротмистров, — это наши! Залп, между прочим, дали артиллерийские батареи непосредственной поддержки танков. Перед богами войны поставлена строго определённая цель — вести огонь по предполагаемым районам скопления танков противника и, конечно же, по огневым позициям его артиллерии.

Ротмистров на какое-то время замолчал, словно бы обдумывая что-то, затем вздохнул:

— Видите ли, товарищи офицеры, у нас, к сожалению, не было нужного количества времени для того, чтобы точно установить, где же в самом деле расположены вражеские батареи, где же сосредоточились вражеские танки…

— Вы хотите сказать, — донеслось из глубины блиндажа, — что… именно сейчас определить эффективность огня — артиллерийского огня — не представляется возможным?

— Боюсь, что это именно так, — ответил Ротмистров. — Но всё же, я думаю, что наша доблестная артиллерия тратит снаряды не зря, не в белый свет стреляет.

Едва командующий произнёс эти слова, как артиллерийскую канонаду ощутимо перекрыл другой шум — шипящевоющий, и в сторону позиций противника понеслись смертоносные огневые смерчи: это вступили в бой полки гвардейских миномётов.

— «Катюши» запели! — восхищённо воскликнул адъютант Ротмистрова. — «Катюши»! Вы слышите?

— Да, это «катюши», — растягивая слова, произнёс Павел Алексеевич. — И их залпы, между прочим, означают начало нашей атаки!

Он поискал близорукими глазами начальника своей радиостанции Константинова и, найдя, громко приказал:

— Товарищ младший техник-лейтенант, приказываю вам передать в эфир сигнал начала атаки!

— Слушаюсь, товарищ командующий армией! — последовал чёткий ответ, и в эфир тут же ушло и неоднократно повторилось всего лишь одно слово: «Сталь»… «Сталь»… «Сталь»…

И словно эхо расплеснулось от мужественного слова «Сталь», которое у всех ассоциировалось с другим мужественным словом — «Сталин»: мгновенно последовали сигналы командиров танковых корпусов, бригад, батальонов, рот и взводов. Одно слово «Сталь» привело в движение огромную армию, в состав которой входило не только огромное количество людей, но и огромное количество мощнейшей техники. Началось сражение…

ДВЕНАДЦАТОЕ ИЮЛЯ

Валентин успел-таки отдать письмо, только что им написанное матери, политруку Якутину. Успел и сказать ему, что так, мол, и так, товарищ политрук, вы уж постарайтесь, не потеряйте — ради Бога — солдатскую весточку, — и тут раздалась команда, зычная и давно ожидаемая всеми: «По маши-на-а-ам!».

Валентин быстро и ловко запрыгнул в люк; Владимир, Василий и Фёдор Полежаев уже были наготове.

— Начинается! — возбуждённо выкрикнул Василий. — Ребята, начинается!

— Вот и ладненько! — в тон ему ответил Владимир. — А то, чего уж скрывать, застоялись мы уже, как жеребцы племенные. Валька, ты письмо-то политруку отдал?… Вот и хорошо.

Фёдор Полежаев никакого участия в разговоре не принимал: он самыми тихими и самыми страстными словами шептал одному только ему известные молитвы и при этом яростно крестился.

И вот по рации раздалась команда комбата Чупрынина; Валентин хищно усмехнулся, рванул рычаги, и «тридцатьчетвёрка», напрочь сбрасывая с себя маскировочную зелень, мощно прыгнула вперёд.

— Ну что, братцы, — хохотнул он, — устроим гансам Бородинское сражение?

Василий пристально смотрел в наблюдательную щель и видел ещё досель невиданную лично им, танкистом, чересчур уж впечатляющую картину. Повсюду: и слева от них, и справа, и сзади, и, спереди — выходили, выскакивали из укрытия советские танки. Они. сразу же набирали большущую скорость и устремлялись вперёд, в загадочную и коварную неожиданность, которая уже поджидала их, ждала, потирая в предвосхищении руки, в зловещем лесном массиве. И эта самая коварная неожиданность, и правда, выразилась самым что ни есть непредвиденным образом. Василий даже глаза протёр в удивлении, совершенно отчётливо думая, что всё это ему просто-напросто лишь мерещится. Но это ему не мерещилось и, тем более, не снилось: навстречу им, неистово вздымая пыль, неслась огромная лавина немецких танков.

«Откуда они вынырнули? — удивился Василий. — Почему мы не знали об их близком и таком массовом скоплении?»

Он по рации предупреждающе выкрикнул Чупрынину:

— Товарищ комбат, вы видите противника?

— Вижу, Василий, ну и что из этого?

— Не многовато ли немцев для нас? Как вы думаете?

— Не дрейфь, Кошляков; пойми ты, у нас ведь более выгодная позиция. Сейчас начнём их, крестобрюхих, щёлкать как грецкие орехи]

Позиция у советских танкистов и впрямь была в это время более выгодной. Казалось, что и само солнце находилось на стороне «тридцатьчетвёрок»: оно только что — ну просто совсем недавно — поднялось на востоке и теперь своими лучами ярко, как на киноэкране, высвечивало зловещие контуры фашистских танков, слепило до черноты глаза немецким танкистам.

Прошло буквально несколько минут с того момента, как в эфир понеслась долгожданная команда «Сталь», а танки уже накрепко сцепились, закрутились в немыслимой огненной коловерти. Первый эшелон танков 29-го и 18-го корпусов сильным лобовым ударом, стреляя на ходу, вклинился в боевые порядки наступающего противника, неожиданно и резко пронзив их, словно острым дамасским мечом.

Не только для гвардейцев 5-й танковой армии оказалось неожиданным большое скопление танков противника; немцы, видимо, тоже не ожидали встретить на своём пути такую массу боевых машин русских, и не только массу танков, но и их стремительную атаку. Невольно растерявшись, они позволили гвардейцам войти в нужный им ближний бой, совершив этим самым непоправимую ошибку: чёткое управление в передовых частях и подразделениях немецких войск было непредсказуемо нарушено, и «тигры» и «пантеры», лишённые сейчас самого главного — своего огневого преимущества, которым до сих пор они превосходно пользовались в столкновении с другими советскими танковыми подразделениями, теперь — не по свей воле — стали отличными мишенями для наших танкистов. И «тигры», и «пантеры» с самых коротких дистанций поражались не только юркими танками Т-34, но и не столь поворотливыми танками Т-70.

«Тридцатьчетвёрка» братьев Кошляковых уже несколько минут носилась по пылающему полю сражения почти что вслепую: экипаж безостановочно стрелял по противнику, уклонялся от столкновений с другими танками, маневрировал. Да, впрочем, как там маневрировать-то?! Всё громадное поле под Прохоровной клубилось цыганисто-чёрным и густым дымом, пыль сплошной высокой завесой висела в дрожащем воздухе, а сама — неповинная ни в чём и безгрешная — матушка-земля содрогалась от мощных взрывов. Полыхали ярким пламенем тапки и самоходки, обильно смоченные в солярке, факелами метались в горящих на теле комбинезонах танкисты, безуспешно пытаясь сбросить, сбить с себя вышедший из-под контроля огонь.

— Владимир! Володька! — задыхаясь от гари и обильно льющегося пота, кричал Василий. — Посмотри вправо!..

— Что! Что ты говоришь?

— Справа подбитый «тигр», видишь его?

— Вижу, брательник, вижу!

— Наводи на него пушку: ом ещё действующим! Стреляет, зараза!

Владимир прицелился в бок стоящему с перебитыми гусеницами «тигру», который всё еще продолжал изрыгать смертельным огонь из своего чрева.

— Фёдор, ядрёна вошь, зарядил?

— Так точно, товарищ лейтенант!

— Прекрасно! Валентин, притормози-ка чуток!.. Хорошо!.. А теперь — огонь!

Прицел был точен, и немецкий танк, крупно вздрогнув, вдруг вспыхнул, словно восковая свеча.

— Ур-ра! — рявкнул возбуждённый до предела Фёдор Полежаев. — Ай да мы! Ай да молодцы!.. Выбирайте теперь следующего зверя!

А немыслимое сражение принимало всё более и более крутой поворот: всё смешалось в кромешном хаосе и уже никак нельзя было разобрать в этом самом хаосе — где свои, а где чужие. Боевые порядки обеих враждующих сторон перемешались до неузнаваемости, а огонь, дым и пыль насколько только могли, настолько и усугубляли и так препаршивейшее положение. Из-за этого хаоса и неразберихи остались вне удел — в самом прямом смысле — артиллеристы обеих сторон: непредвиденный оборот сражения перепутал все карты и козыри, и боги войны не знали теперь, куда и как стрелять, боясь обрушить шквальный огонь на своих.

Это же самое препаршивейшее положение коснулось и авиации — и нашей, и немецкой: лётчики не знали, не могли придумать — куда же всё-таки сбрасывать свой смертоносный груз? И, не находя никакого выхода, самолёты, как клещи, сцепливались в воздухе, ведя яростные схватки не на жизнь, а на смерть. И частенько непередаваемый грохот танковой битвы на земле усиливался жутким воем объятых пламенем и несущихся к земле — в свой последний путь — самолётов.