Подлинная жизнь Дениса Кораблёва. Кто я? «Дениска из рассказов» или Денис Викторович Драгунский? Или оба сразу? - Денис Викторович Драгунский

чудесно. Кусты и деревья, аллейки и скамейки. Там были скульптуры Микеланджело «Умирающий раб» и «Восставший раб», «Венера Милосская», еще какая-то Венера – то ли Медицейская, то ли Книдская. Кажется, последняя. Разумеется, гипсовые. Много раз покрашенные густой блестящей краской – скорее всего, масляной, отчего они становились гораздо округлее, чем в первоначальном замысле. А еще там была настоящая мраморная ваза с настоящими мраморными барельефами, изображающими какое-то античное театральное шествие. Но в сад «Эрмитаж» мы еще зайдем, когда переедем в новую квартиру. А пока это всего лишь воспоминание о бабушке, которое глупо было бы дробить хронологически. Нет, если бы я писал роман, тогда, конечно, другое дело. Но это не роман, а всего лишь попытка разобраться в подлинной жизни Дениса Кораблёва. А если учесть, что Денис Кораблёв появится, самое раннее, в 1959 году, – то надо набраться терпения.

Если же дело происходило зимой, то в саду «Эрмитаж» было скучно. Дорожки между клумб из-за снега делались узенькими, а статуи заколачивались в фанерные футляры. Из-за зимы и облетевших листьев сад волшебным образом вдруг становился очень маленьким. Поэтому зимой мы ходили в детский парк, который назывался «Краснопролетарский». Надо было перейти Садовое кольцо, потом небольшую поперечную улицу, а дальше идти либо по ней до официального, так сказать, парадного входа в парк, либо идти по Делегатской мимо очень красивого здания с колоннами и флигелями. В ворота все время въезжали и выезжали черные «Волги». Там был Совет министров РСФСР. Раньше там была Московская духовная академия, а сейчас Всероссийский музей декоративного искусства. И вот с этой Делегатской улицы (я почему-то уже тогда ненавидел все эти советские названия. Я же был тайный монархист и русофил. Краснопролетарская, Делегатская… Какой ужас. Я наслаждался тем, что живу в Каретном Ряду. Не «на», а именно «в») мы заходили в парк и шли на каток. Бабушка заставила меня кататься на коньках. Я робел, иногда падал, но кататься все-таки любил. Возвращался красный, обветренный, с чувством радости в руках, ногах и животе. А бабушка пыталась научить меня бегать на коньках как следует. Она стояла у края катка и кричала мне: «Раз-два, раз-два!» – и пригибалась, и махала руками, как настоящий конькобежец, который бежит на длинную дистанцию. Она так сильно махала руками и так властно покрикивала «и раз, и два!», что какой-то мальчишка уважительно спросил у меня: «А твоя бабушка тренер или мастер спорта?» Мне стало смешно, но я на всякий случай сказал: «Ну, вроде того».

У бабушки была смешная привычка, на которую обратила мое внимание именно мама. О ком бы ни зашла речь – об артисте, художнике, соседе, каком-нибудь политическом деятеле из газеты, короче говоря, если в разговоре упоминался мужчина, бабушка непременно спрашивала: «А кто его жена?» Мама бурчала что-то издевательское – что именно, я разобрать не мог, хотя понимал. Типа, сама, что ли, старая дура, хочешь занять это место?

Хочется сказать что-то вроде «люди бывают злы и несправедливы друг к другу и готовы вцепиться в любое больное место человека, как акулы, почуявшие кровь». Но зачем это говорить, все и так ясно.

В детский сад (как я уже говорил) я не ходил. Но зато ходил в «прогулочную группу». Это был, если можно так выразиться, маленький частный детский садик. Вы-таки будете смеяться, дорогие дети, но в Советском Союзе это было на совершенно законных основаниях. Где-то на Знаменке, тогда улица Фрунзе, примерно напротив Министерства обороны, недалеко от Гоголевского бульвара в большом старом доме, который нынче снесли, в одной из бесконечных коммуналок, в большой-пребольшой комнате жила некая Марья Моисеевна, у которой и была эта самая прогулочная группа. Родители отводили туда своих детей утром и забирали не слишком поздним вечером. Отличие от детского сада было лишь в том, что детям давали с собой обед. Мы приходили в «группу», то есть в комнату Марьи Моисеевны, пили чай, писали. Там я заметил, как по-разному писают разные мальчики. Одни садятся около горшка на корточки, другие стоя держат горшок около пиписьки, а самые смелые просятся, чтобы разрешили пройти в уборную, но Марья Моисеевна этого не любила. А девчонки, оказывается, писают сидя. Но мы как-то особо не интересовались подробностями. Потом нас одевали и вели гулять на Гоголевский бульвар. Там вокруг памятника Гоголю было четыре фонаря, а вокруг каждого фонаря по три смешных – чуть было не сказал «плюшевых», хотя они были бронзовые – льва. Гуляли мы довольно долго, часа два с половиной самое маленькое. Потом шли обратно, раздевались. Если у кого-нибудь промокали носки, их вешали на батарею. Марья Моисеевна разогревала каждому его обед – уж не помню, как она ухитрялась это делать. Мы обедали. Потом нас укладывали спать на раскладушках и даже на какую-то стоявшую в комнате вполне стационарную кровать. Было нас всего человек пять или шесть. Потом мы просыпались, опять ходили на горшок, одевались и снова шли гулять. А уже со второй прогулки нас забирали родители.

В нашей группе была одна девочка. Она часто ела какую-то странную курицу с темным мясом. А однажды вытащила из нее что-то похожее на камешек и звонко положила это на край тарелки. «Что это?» – спросил я. «Дробь», – сказала она. Я узнал, что ее папа – биолог, зоолог и охотник и дает своей дочери на обед то глухаря, то тетерева, собственноручно добытого где-то в тайге. Мы с этой девочкой очень полюбили друг друга. Мы все время были рядом. Мы рисовали на стенках мелом сердце, пронзенное стрелой, и писали: «Лиза плюс Деня». А потом Лиза вдруг пропала. Не пришла раз, не пришла два, не пришла три. «Кажется, они переехали», – сказала Марья Моисеевна. Конечно, было жалко. «Ну что ж! – подумал я. – Это жизнь». А через пятьдесят с чем-то лет я вдруг вспомнил Лизу. Я вспомнил, что у нее была очень редкая фамилия. Тогда еще не было запрещенных сейчас соцсетей, были одни сплошные «Одноклассники». Я набрал ее фамилию, и тут же выскочила ее фотография. Надо сказать, что за эти полвека она почти не изменилась. И я немедленно написал ей письмо. «Здравствуй, Лиза, меня зовут Денис Драгунский, мы вместе ходили в прогулочную группу к Марье Моисеевне. Может быть, ты меня помнишь?» И она ответила минут через десять: «Разве можно забыть первую любовь? А это ты? Я давно читаю твои статьи, но совершенно не догадывалась, что ты и есть тот мальчик». С тех пор мы снова дружим. Лиза – выдающийся микробиолог, заведует кафедрой в МГУ, членкор Академии наук.