Враги - Дмитрий Шидловский

Шестого марта «тюремный телеграф», освоенный Павлом еще в «Крестах» в пятнадцатом году, сообщил о заключении Брестского мира между РСФСР и Германией. Десятого марта пришло известие, что немцы ввели свои войска на территорию Северороссии и в Петербурге уже обосновался небольшой немецкий гарнизон. Адмирал Оладьин покинул ставку в Новгороде, и неизвестно, по своей воле он это сделал или потому, что немцы против его возвращения в Петербург. Известие это не обрадовало и не огорчило Павла. Он сразу провел аналогию с Украиной, зная, что после ухода немцев эта территория ненадолго досталась белой армии, а потом была отвоевана советской властью. «Здесь будет то же самое», — твердо решил он.

В начале апреля допросы закончились. Следователь объявил, что суд над участниками Советов и сотрудниками ЧК состоится в конце мая, и с тех пор узники коротали время в спорах о судьбах мирового коммунизма и в перестукивании с соседями. Кормили их исправно и день ото дня все лучше. Скука, тоска, безнадега.

Дверь с лязгом отворилась, и на пороге возник немецкий офицер в полевой форме и с пистолетом на боку. За ним, явно лебезя, следовал тюремный надзиратель.

— Встать, — скомандовал надзиратель.

Заключенные нехотя поднялись. Офицер заговорил по-немецки. Павел тут же пожалел, что недостаточно изучил этот язык за время подпольной работы в Северороссии. «Леха молодец, — подумал он, — английскую школу окончил еще в том мире. Дмитрий Андреевич сразу после того, как попал сюда, немецким серьезно занимался. А я — остолоп. Почему я сразу не понял, что в длительном поединке всегда побеждает тот, кто работает над собой? Не важно, сколько ты набрал оружия и союзников. Важно, что ты из себя представляешь сам». Но тут тюремщик начал переводить, и Павел весь обратился в слух.

— Господа, мы уполномочены объявить вам, что вчера совет представителей Ингерманландии принял решение о выходе Ингерманландских земель из состава Северороссии. Совет принял решение создать на территории, исторически принадлежащей германскому народу, Ингрийское королевство. Монарший скипетр королевства сегодня согласился принять прямой наследник последнего гроссмейстера Ингерманландского ордена Зигмунд фон Бюлоф. Высочайшим указом всем лицам не германской крови, проживающим на территории Ингерманландского королевства, разрешено остаться на его земле и даже позволено соискать его подданства. Однако вы, будучи уличены в совершении уголовных преступлений на его территории, подлежите депортации в течение двадцати четырех часов. Поскольку у его величества есть достаточно оснований полагать, что по пересечении границы с Североросскими землями вы будете немедленно арестованы и преданы суду, его величество распорядился препроводить вас под конвоем через Эстонию и Латвию к границе РСФСР, где вы будете переданы местным властям. В настоящее время вам надлежит пройти во внутренний двор тюрьмы для оформления документов…

«А ведь это немецкий националистический переворот, — мелькнуло в голове у Павла. — Славно. Как говорил Владимир Ильич, чтобы победить врагов, надо перессорить их между собой. Нужно действовать».

Он шагнул вперед и произнес:

— Господин офицер, я имею важное сообщение для правительства Ингрийского королевства.

Король Зигмунд Первый смерил большевика надменным взглядом. Сидящий перед ним коммунист, в кожанке, косоворотке, галифе и офицерских сапогах еще вчера был заключенным замка. Его замка. Замка, из которого правил этой землей его далекий предок — Альберт фон Бюлоф. Предок потерял свои владения из-за подлого предательства. Эта земля должна была принадлежать германцам. Это была воля Провидения, это было веление тевтонского духа, этого требовал естественный порядок вещей. Глупый случай отдал ее под власть славян на пять с половиной столетий. Он, Зигмунд, исправит эту ошибку истории. Коммунистическую шваль, благодаря которой соотечественники Зигмунда развалили проклятого славянского монстра, вознамерившегося править миром, он хотел выкинуть из королевства в первый же день своего правления. Но не получилось. Политика есть политика, и большевистская Россия, хоть и отделенная от Ингрийского королевства полосой земель этой никчемной Северороссии, призванной самой историей стать его вассалом, пока все же реальная сила, с которой придется считаться. Горделиво вскинув голову, Зигмунд произнес:

— Премьер-министр доложил, что вы обратились с предложениями относительно нашего союза с правительством Ленина. Скажите, однако, имеете ли вы полномочия делать такие предложения?

Стоящий рядом переводчик тут же начал переводить. Павел, до этого момента сосредоточенно рассматривавший богатое убранство кабинета Екатерининских времен, посмотрел на короля. «Высокомерен, — подумал он, — преисполнен чувства собственной значимости. Кажется, не понимает, что является марионеткой. Марионеткой даже не кайзера, а немецкого Генштаба. Похоже, не слишком умен и очень амбициозен, раз, великолепно зная русский язык, демонстративно им не пользуется и с первого же дня переехал в Зимний дворец. А вот у Оладьина хватило ума разместить свою ставку в Мраморном дворце. Хотя, кто его знает, как повернулось бы. Правил адмирал из Петербурга только семь дней, потом выехал в Новгород, а назад его, похоже, не пустили. Ладно, твое правление, Зигмунд, думаю, тоже длинным не будет. А пока используем твои амбиции в наших целях». Дослушав перевод, он произнес:

— Ваше величество, я не имею верительных грамот, но выступаю как частное лицо, которое может связаться с самыми высокими членами советского правительства для заключения союза между нашими государствами. Союз этот более чем естественен. И для вас, и для нас русское правительство Северороссии представляет огромную опасность. Думаю, для вас не секрет, что Оладьин чрезвычайно амбициозен. Он не сможет не выступить против вас при первой же возможности. Для нас же белогвардейское движение Северороссии представляет не меньшую опасность. Мы убеждены, что оладьинцы сомкнутся с контрреволюционным движением в России. Мы с вами заинтересованы в одном: независимой Северороссии существовать не должно.

— И вы верите в союз между нами? — поднял брови Зигмунд. — Я — король, помазанник Божий. Вы — коммунист, ненавистник монархий.

— Но ведь министры кайзера смогли договориться с советским правительством, — парировал Павел. — Сможем договориться и мы. Как бы вы, положим, отнеслись к принятию под свой протекторат или даже к включению в состав королевства Псковской губернии, при условии перехода Новгородской губернии в состав РСФСР?

— А Архангельская губерния? — потер руки Зигмунд.

— Карелия — вам, остальные Архангельские земли — нам, — небрежно махнул рукой Павел.

— Для начала подтвердите свои полномочия, — оскалился Зигмунд.

— Мне нужна связь с Москвой, — потребовал Павел.

— Вас отведут в соседнюю комнату, оборудованную правительственной связью, — проворчал король.

Около четверти часа потратил Павел на то, чтобы объяснить московским телефонистам и сотрудникам ЧК на Лубянке, кто он и почему ему надо срочно услышать товарища Дзержинского. Наконец Павел услышал знакомый голос:

— Дзержинский у аппарата.

— Это Павел Сергеев, — крикнул Павел, — товарищ Федор.

— Товарищ Федор! — В обычно ровном голосе зазвучало удивление. — Где вы?

— В Зимнем дворце, — выпалил Павел. — У короля Зигмунда.

— Да, нам сообщили о перевороте в Петербурге, — процедил Дзержинский. — Вам что, приказали говорить от имени новых властей?

— Нет, я сам вступил с ними в переговоры. Открываются потрясающие перспективы.

— Какие могут быть перспективы в реакционном монархическом перевороте? — возмутился Дзержинский.

— Прикончить Оладьина и Северороссию, — ответил Павел и подумал: «Ну, Леха, держись».

— Здравия желаю, ваше высокопревосходительство. Полковник Посадников прибыл в ваше распоряжение.

Пожилой офицер мрачно смотрел на своего начальника, двадцатидвухлетнего полковника Татищева, получившего это звание только два дня назад.

Они стояли на пригорке. В ста метрах лежал берег Волхова, а там, за рекой, была уже немецкая территория, самопровозглашенное Ингерманландское королевство. Сюда, на берег Волхова, Посадников поехал сразу после переворота в Петербурге по приказу Оладьина. Разумеется, содеянное немцами вызвало в ставке адмирала бурю гнева. Но поделать Оладьин и его окружение ничего не могли. В день переворота немецкие части в полной боевой готовности стояли во всех ключевых точках, и было ясно, что малейшая попытка сопротивления приведет к быстрому разгрому верных североросскому правительству частей, низложению Оладьина и установлению на всей подконтрольной ему территории немецкого оккупационного режима. Приехавший в день переворота к адмиралу главнокомандующий группой германских войск в Северороссии в ультимативной форме потребовал признания Зигмунда и начала демаркации границы. Пришлось уступить… Впрочем, вскоре после этого в приватном разговоре с адмиралом Алексей получил «особые указания», которые и намеревался теперь выполнить, устраивая границу с внезапно возникшим соседом.