Коррупционер (СИ) - Путилов Роман Феликсович

Глава 20

Глава двадцатая. Заметаем следы.

Дверь распахнулась, стоило мне, легонько, стукнуть по косяку костяшками пальцев. Бледная Алла стояла на пороге, одетая в толстый длинный свитер крупной вязки и тапочки. Я шагнул в квартиру, скинул куртку и ботинки и, взяв женщину за руку, прошел в зал.

— Никто не приходил?

— Пока нет.

— Ты как?

— Ты еще спрашиваешь! Я не знаю, как. Просто хочу проснуться, чтобы ничего этого не было.

— Блин, я тоже, с удовольствием бы проснулся. Ладно, скоро в твою дверь постучат. Будут спрашивать, с кем ты живешь, когда пришла сегодня, видела кого-то в подъезде или возле дома. Ты готова отвечать?

— Нет, я не смогу. Давай, не будем открывать дверь, и все.

— Можно, но тогда придут завтра, а завтра отвечать будет сложнее. И еще… у тебя деньги есть?

— Тебе нужны деньги? Сколько ты хочешь?

— Это тебе деньги нужны. Если дверь не откроем сегодня, то они придут завтра. — я задумался:

-Скорее всего вечером. Они, наверняка, будут спрашивать про норковый воротник… Опросят соседей по главному вопросу — у кого из женщин в доме есть вещь, на сегодняшнюю погоду, с норковым воротником. Хотя, есть же и мужские вещи с дорогими воротниками? В любом случае, про твой импортный плащ, соседки расскажут и в подробностях. Значить, завтра ты должна показать плащ, похожий на твой, с норковым воротником… Поэтому, я про деньги и спрашиваю.

— Так не надо было плащ выбрасывать. Он почти новый был. Знаешь, сколько он стоил? Я бы сегодня знакомой скорнячке позвонила и, она бы, мне, к завтрашнему утру, новый воротник бы пришила, а ты сразу побежал выбрасывать. Может сходишь, найдешь?

— Слушай, солнышко….

— Я тебе не солнышко!

— Солнышко, я же тебя не учу коньяком спекулировать? Так и ты, не рассуждай о вопросах, в которых ты…

— Знаешь, что, а валика ты отсюда!

— Как скажешь — взывать к голосу разума, взвинченной до крайней степени, торгашки было бесполезно, поэтому я стал открывать дверь, правда, делал это медленно, так как оставлять Аллу в таком состоянии было большой ошибкой. Когда, второму замку, оставалось сделать последний поворот, мою шею обхватили горячие руки, а одуряюще пахнущие, чем-то сладким, губы горячо зашептали в ухо:

— Прости, прости меня, не уходи. Я веду себя, как дура. Я не могу с собой справится. Останься, пожалуйста.

Я повернулся, ободряюще взял ее ладони в свои и, вдруг, случилось непонятное. Алла с силой притянула мои руки вниз, прижав из к низу живота, ее стало трясти мелкая судорога, голова откинулась назад, глаза стали закатываться. блин, у нее же муж сидит два или три года…Это надо лечить. Я подхватил, слабо трепещущую, женщину и потащил в дальнюю комнату, где, по моим расчетам, должна быть кровать. «Не надо» Алла сказала всего два раза, в перерыве между исступлёнными, частыми, поцелуями. А, через пять минут, она прогнулась, зарычала, стала царапать мне спину и, до крови, прикусила ухо. Когда закончились конвульсии, женщина откатилась к стене и замерла в позе эмбриона.

— Не думай обо мне плохо. Я мужа последний раз видела год назад — Алла говорила глухим, тоскливым голосом: — Я, когда все вопросы о его переводе на «химию» решала, очень много денег отдала. И уезжала, денег ему оставила. А он, позже, стал просить, чтоб я заплатила, за его перевод на квартирное поселение, а не в казарменное, с остальными осужденными. Я выслала еще денег. А, когда через три месяца, снова приехала к нему на свидание, то пошла сразу в дом, где он квартирует. А он там в трусах сидит, и деваха, такая, знаешь, красивая, с сиськами, в халатике коротеньком, без трусов, на кухне хлопочет. Я не помню, как на вокзале оказалась. Сначала думала, что все, обломится, козел! Что, больше не буду денег посылать. Но, потом, подумала… и оставила все по-прежнему. Только развелась. Эта квартира, где мы с тобой сейчас, она мужу после бабушки с дедушкой досталась. Если, я, отсюда, выпишусь, она государству отойдет, и он, без ничего, останется. А я его, ведь, когда-то, любила, до безумия любила. А после того, как себя на вокзале осознала, кроме брезгливости ничего не чувствую. Ну, еще, и доброе что-то, иногда вспоминается. Вот я и кручусь, как белка в колесе. Каждую копейку, или ему отсылаю, или на квартиру откладываю. Я на очередь на жилье встать не могу, потому что одна прописана в двухкомнатной квартире. А, через два года, мне придется, отсюда, выметаться, потому что с ним в одном помещении жить я не смогу. И, тогда, придется, как-то быстро, вопрос с жильем решать.

Я провел пальцем по острым косточкам позвоночника. Алла хихикнула и развернулась ко мне, приблизив свои глаза к моим.

— А «Жигули» — тоже его?

— Совместно нажитое имущество. Тоже отдам, я все равно не вожу.

— Алла, ты запомни, то что я скажу. Через два года разрешат квартиры в собственность оформлять. А потом, через какое-то время, позволят их продавать. Если будут деньги, то купить квартиру, можно будет, за два дня. Правда, потом, из всех щелей, полезут мошенники, будут квартиры чужие продавать, документы на квартиры подделывать

— Ты откуда знаешь?

— Ну я в юридическом учусь. Нашим преподавателям часто проекты законопроектов из Москвы присылают, чтобы отзыв или заключение дали, так что информация доходит.

— Так ты учишься? Теперь понятно…

— Что понятно?

— Да, не бери в голову….

В это время в дверь постучали. Мы обменялись взглядами и остались лежать на месте. Стук повторился, потом кто-то толкнул дверь, а через несколько секунд, зазвонил чей-то дверной звонок.

— К соседям пошли — Алла зашептала, склонившись к моему уху, почти касаясь горячими губами моей кожи. Хотелось чего-то, но я постеснялся проявлять инициативы. Один раз не пи…., вдруг барышня уже десять раз пожалела о содеянном.

— Алла, нам с тобой вставать рано, в шесть…

— Нам?

Я откинулся на спину и с удовольствием залюбовался красивыми плечами девушки:

— Мы не договорили. Нам надо съездить с утра на «барахолку» и найти там похожий плащ, а твой вариант со скорняком — совсем не вариант. Во-первых, он не сможет добиться, чтобы плащ и новый воротник смотрелись сделанными, и самое главное, сшитыми на фабрике. Да и кожа, скорее всего, будет отличаться. А вот кожа плаща и обрывка воротника, который менты наверняка нашли совпадут по многим характеристикам.

— Слушай, ты точно милиционер?

— С утра им был, а сейчас уже не знаю. Может, уже в розыск объявили, вдруг кто-то, что-то видел. А что?

— Не знаю, странный ты. Ладно, давай спать, но только спать…- женщина скользнула с кровати, выключила везде свет, а потом легла рядом, повернувшись ко мне спиной.

Я повернулся к ней и подул на девичью шейку.

— Щекотно- Алла: — Мы же договорились, что будем спать.

А потом, в полном противоречии со своими же словами, Алла прогнула спинку и ткнулась в меня круглой попкой.

— Извини, это не я, это инстинкты- я на автомате сжал попу, а потом схватил обоими руками довольно хихикающее сокровище и потянул его под себя.

Утром я проснулся в пять утра, растолкал соседку и, осторожно, чтобы никого не встретить по пути, вышел на улицу, к машине, припаркованной в соседнем дворе. «Барахолка» официально открывалась в восемь утра, но в семь часов, через полуоткрытые ворота, были видны темные фигуры продавцов, раскладывающих свой товар на немногочисленных прилавках. Сначала, мы долго отбивались от двух десятков цыган, торговавших кожей, спортивными костюмами и коврами. Они, громко галдя, пытались хватать нас за руки, растащить меня и Аллу в разные стороны, приносили совсем не то, что нужно, обещали через пять минут принести плащ, и вновь приносили какой ни будь спортивный костюм или кожаную кепку. Потеряв с ними минут двадцать, я, просто, взял Аллу за руку, и потащил в угол, где стояли русские продавцы меха и кожи. К сожалению, был не сезон. Тут было все — от американской кожаной куртки коричневого цвета, привезенной в СССР в рамках ленд-лиза, до тяжелого плаща, вишневого цвета, с толстой меховой подкладкой, по весу близкой к постовому тулупу. Но, черного женского плащика из тонкой кожи, с норковым воротником, нам предложить не могли. Опросив всех по два раза, мы двинулись к длинным рядам, состоящих из сомкнувших ряды плечом к плечу, осторожно зыркающих глазами по сторонам, граждан, бдительно сжимающих руками свой товар. По советскому законодательству, на «барахолке», «с рук», советский человек мог торговать только вещами, бывшими в употреблении. Любая вещь в упаковке, не имеющая следов эксплуатации, от губной помады до обуви, продавалась тут незаконно, и подлежала конфискации. Естественно, бывших в употреблении вещей тут практически не было. Товар радовал глаз красивой, завораживающей яркими наклейками и иностранными буквами, тарой, и не радовал ценой. Среди рядов продавцов периодически возникали крики, люди с дорогим и особо ценным товаром, куда-то бежали. Но большинство, с видом фаталистов, оставались на месте, лишь, стараясь не встречаться с бродящими меж рядов сотрудниками Декабрьского райотдела, на территории которого располагался вещевой рынок. Милиционеры, с видом заплечных дел мастеров, занимались привычной децимацией, выдергивая из замершей в ужасе шеренги людей, очередного «спекулянта» и, вместе с товаром, волокли его в отдельно стоящий двухэтажный домик, где дежурный судья, со скоростью пять минут на решение, выносила постановления об административном штрафе и конфискации товара. Девушку, с черным плащом, я увидел издалека. С виду, она прижимала к груди именно то, что нам было надо. Я показал Алле на девушку, подтолкнул ее в нужном направлении, а сам двинулся сзади, прикрывая сумку королевы вино-водочного бизнеса от шаловливых ручонок карманников. Хотя пачка денег лежала в моем нагрудном кармане, но разрезанная сумка — это тоже печальное событие. Когда до заветной цели оставалось метров пять, на противоположном краю ряда показалась парочка моих озабоченных коллег. Девушка бросила в ту сторону взгляд, ойкнула и, на ходу запихивая плащ в черный пакет, стала проталкиваться через людской водоворот.