Мемуары сорокалетнего - Сергей Есин

Каждый день разговаривая с людьми, я заметил, как мало люди осведомлены о своем предприятии, о делах, которые происходят за закрытой дверью директорского кабинета. Это оказывается на руку таким людям, как балаболка Констанция Михайловна и ее верный подпевала, инженер из отдела сбыта Прохор Данилович Шуйский.

Кого-нибудь у директора наказывают за нерадивость, человека вызывают, долго разговаривают с ним, а в коридорах это переиначивают: директор предприятия старых всех хочет уволить и на их место посадить своих людей.

На фабрике, особенно в творческих, студийных цехах народ собрался, в основном, пожилой, и вот разнесся слух, что директор, дескать, всех людей пенсионного возраста собирается обязательно отправить на «заслуженный отдых».

Пенсионный возраст недаром определен государством. Есть черта, за которой человек действительно начинает работать хуже, но каждый раз оформление на пенсию приобретает трагические нюансы. Несколько раз я присутствовал при беседах директора с будущими пенсионерами и убедился, что есть у него своя логика в том, кого он собирается отправить на пенсию. Основной аргумент был здесь один: недоработка, экономия собственных сил за счет производства. Может быть, все люди, перешедшие определенный рубеж, так относятся к делу? У директора на этот счет была определенная концепция: отношение к работе в любом возрасте определяется мерой совести. На всю жизнь оно еще определяется привычкой к труду, прибитой с детства. Но вот что интересно. «Это, Игорь Константинович, — сказал директор, — мое личное наблюдение: люди, всю жизнь плотно работавшие, так же работают и в старости. И, кстати, их никто никогда не стремится отправить на пенсию. Возьмите, к примеру, Александру Денисовну. Ведь сменился за последнее время не один директор и, наверное, каждый поначалу думал: зачем на фабрике старуха с кудельками, со своими томными разговорами, заварными чайниками в закутках? Зачем? Многим она, наверное, была не только непривычна, но и антипатична. Но ведь никто не посягал, несмотря на ее преклонный возраст, отправить старушку на пенсию. Все знали или узнавали со временем, какой она работник. Но ведь у всех директоров, наверное, были «свои» люди, которых можно было посадить на эту «легкую» работу? Были жены приятелей с музыкальным образованием. Соученицы по консерватории. Жены «нужных» людей. Но ведь никто так и не заменил Александру Денисовну. Директора блюли свое спокойствие и выгоду. И я блюду. А вот от людей неспособных, слишком возлюбивших себя и свое благополучие, надо безжалостно освобождаться».

— И вы пытаетесь освободиться? — спросил я директора.

— Неукоснительно.

— Но зачем же вы все это делаете один?

— Я приглашаю кого-нибудь из кадровиков.

— И они помогают?

— Сидят как свидетели. Но к чему вы, Игорь Константинович, обо всем этом меня расспрашиваете? К чему клоните?

— Вот к чему. Почему бы вам не приглашать на эти собеседования несколько человек из коллектива, общественность нашу, что ли. Председателя фабкома, профорга, заведующего отделом, председателя фабричной группы народного контроля?

— Я не хочу отнимать у них время. У этих людей много другой работы — и производственной, и общественной, я щажу их. Ведь каждый раз перед решающим разговором я опрашиваю всех заинтересованных, а это тоже общественность, смотрю личное дело, суммирую мнения.

— Ну почему общественное мнение должны высказывать вы? Пусть каждый в меру, как вы выразились, своей совести говорит за себя. Человеку, которого вы отправляете на пенсию, это менее обидно. Зачем, чтобы все шишки падали на вас? А потом, вы упускаете один важный воспитательный момент. Мы и выбирали в общественные органы людей, чтобы они тоже что-то решали, чувствовали и свою ответственность, и свою власть. Не узурпируете ли вы их власть?..

Постепенно мы вместе с Борисом Артемьевичем разработали целый ряд мер, ведущих к гласности. Участию коллектива во всех звеньях общественной жизни.

Становится, например, известным, что в этом году исполком выделяет фабрике пять квартир. Раньше это было глухой тайной администрации. Тасовались кандидатуры в глуши двух-трех комнат, а потом на местный комитет приходил директор и «проталкивал» свое решение. Часто и директор страдал от этого, потому что в последний момент горсовет мог вернуть документы: или выяснялось, что «нуждающийся» за два-три месяца до распределения жилплощади прописал у себя всех престарелых родственников, вытребовав их из ближайших городов, или оставлял квартиру сыну, как сделал, например, Сергей Николаевич.

Мы сделали по-другому. На следующий же день, как к нам поступила разнарядка на квартиры, тихо и скромно мы вывесили в коридорчике на небольшом стенде, который назвали «Распределение общественных фондов потребления», листочек, напечатанный на машинке: «Жилплощадь в этом году. Трехкомнатных квартир — четыре, однокомнатных — одна».

Через два часа фабрика уже гудела. И от новшества, и от удивительной гласности. В местком потянулась вереница нуждающихся и «нуждающихся», но очень быстро напор их схлынул, потому что «нуждающиеся» поняли — и дирекции, и местному комитету еще можно втереть очки, но все видящей, все знающей общественности задурить голову невозможно. Она быстро все рассортировала, безошибочно определила: и кто как живет, и какой истинный размер семей, и, главное, кто как работает. Определила, кто своим трудом завоевал себе право жить лучше.

Так же мы поступили и с дефицитом — с коврами, с автомашинами, с путевками.

Затем мы подошли и к гласному распределению премий, донеся до всех мысль, что премия — это не механическая прибавка к зарплате, а пре-ми-я за хорошую работу, за работу, которую человек делает скорее и лучше, чем от него требует штатное расписание. А чтобы не ходили кривотолки, вывешивали четкие мотивировки, за что премию выдали и за что ее лишили.

Это все как-то сразу отрубило коридорные разговоры о произволе администрации и в первую очередь молодого директора. На авансцену внезапно вышли иные герои. Сначала они пугались пристального света рампы, а потом задвигались веселее, заговорили громче и начали диктовать фабрике и иной стиль внутренней жизни, и другой темп работы. И тут мы получили переходящее знамя как победители соцсоревнования в районе. Все шло хорошо, погода стояла безоблачная. Но как иногда бывает в хорошую погоду — внезапно разразилась буря.

Руководить — это предвидеть. Правильно было сказано. Золотые это слова. Руководитель обязан предвидеть даже мелочь: стоит ли ему выпить рюмку водки для контакта с коллективом или сказать свое твердое и решительное «нет». Он не должен, как наш белобрысый балбес, наш великий композитор, наш Шостакович, Мусоргский, Бриттен и Зара Левина, колебаться в проведении своей генеральной линии, шарахаться от «ля-бемоль» к «до-диез», от несусветного либерализма к директорской строгости. Уж если пропустил рюмку, держи ответ по всей строгости нашего закона. Не прячься за спины товарищей и начальства. Но тут и Констанция Михайловна тоже хороша. Жадность, она к хорошему не приведет. Свой юбилей надо отметить как следует, не считаясь с затратами и не скрывая своего прибытка. Уж если такое дело, круглая дата — шестьдесят тщательно скрываемых лет, то нечего и делить всех гостей на чистых и нечистых. Я представляю, созвала она к себе домой в гости всех своих интеллигентов, разоделась, несмотря на возраст, в платье с разрезом до пупа, все свои нацепила побрякушки, в левой руке зажата между пальцев длинная сигарета, правую руку с желтыми от никотина ногтями она сует в уста всем приглашенным. Для интеллигентного гостя и стол соответственный: и рыбка, и икорка, и не разведенный в бутылках спирт, а «Пшеничная» и коньяк. У, дурища, все сервизы небось повытаскивала для своих Кобзонов и Магомаевых нашего областного масштаба. Майонезу килограмма два извела. А когда для товарищей по работе, сослуживцев устроить маленький праздничек по поводу юбилея, все по дешевке, встоячка, всухомяточку, в рабочей комнате. После работы два торта по три рубля принесла, не поленилась — в сумке притащила холодец, порезанный кусочками, со вчерашнего праздника, и в двух литровых банках с пластмассовыми крышками остатки салата с барского стола. На водку, на «сучочек» не поскупилась. Как же, бескорыстной героиней решила стать, любимицей народа в пику ненавистной Александре Денисовне с ее скромным тортиком, московскими сухариками и черничным самодельным вареньем по дням рождения. И себя подвела, и директора против себя восстановила, и мне досадные хлопоты.

Видите ли, на худсовете она объявила, что сегодня ей, старой крашеной дуре, исполняется некоторое количество лет — будто все могли подумать, что тридцать или тридцать пять, а не под семьдесят — и вот по этому случаю просит она пожаловать всех ее товарищей по работе на чаепитие к ним в отдел. Все и пожаловали. Несколько заробели все от закуски, а тут из столов выплывают и стаканы, и горячительное. А ведь человек двенадцать пришли: главный инженер и председатель месткома и начальник ОТК. У нас на фабрике такого еще не было, чтобы в столь обширном обществе при начальстве да принародно распивать напитки. Все мнутся: вроде пришли на чай, чтобы почтить почетную даму, а тут некий сабантуй, замечание никому сделать неудобно, да вроде и выпивки только для приличия — две бутылки. Что две бутылки на двенадцать человек, из которых две трети начальствующих, а значит, привыкших к стрессовым ситуациям мужиков? Тьфу, только растереть, только слегка освежиться. В общем, заробели мужики, но делать нечего, надо поднимать стаканы. И в этот момент — нежданный гость, белобрысый болван, государственный наш человек, наш аскет и бессребреник директор просовывает голову в дверь. Водки ему захотелось, курьей голове, торта из кулинарии, на крайний случай? Нет! Шел по коридору и своим музыкальным ухом услышал голоса. Домой уже шел, по мамочке, видите ли, соскучился, которую уже неделю не видел, потому что каждый день сидит на работе по четырнадцать часов, уходит из дома, когда она еще спит, а приходит после программы «Время». Мордочку, конечно, у директора свело, когда он увидел на столе «белую головку» — как же так, во вверенном ему предприятии, в служебных кабинетах — и такой разгул! Так выскажись тогда, запрети, прояви отеческую волю и строгость. Но он вокруг посмотрел, люди стоят старше его, да и бутылок только две, а тут еще Констанция Михайловна зазвенела всем своим бранзулетом, загримасничала нарисованной физиономией, улыбкой стала выражать любовь и подобострастие и в конце концов втянула прямо за шарф директора из коридора в комнату. Ну а втянула, сразу ему стакан в руки.