Адъютант его превосходительства - И. Болгарин

Нелегко далась полковнику Львову эта победа.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Шло время, и Юра постепенно втягивался в свою новую жизнь. Размеренный быт тихой и тщательно прибранной квартиры с долгими утренними чаепитиями, обедами и ужинами в строго определенное время, дол­гие часы за чтением книг в маленькой боковушке на мансарде – все это словно перенеслось из прошлого. Но появилось и другое, непривычное, – почти ежедневные вхождения по городу с записками к знакомым Викентия Павловича, содержащими просьбы достать муки, крупы или еще чего-нибудь из продуктов. Временем Юру не стесняли, и он, выполнив поручение, еще долго бродил по улицам и бульварам, наблюдая жизнь, временами непонятную и пугающую. Он всматривался в нее и думал, размышлял.

И еще одно прочно вошло в жизнь Юры: твердая надежда на скорую встре­чу с отцом. Произошло это так. Однажды поздним вечером, устав от чтения, он лежал в постели и терпеливо слушал, как за окном стучит дождь, каза­лось, это скачет многокопытная конница. Ливни и конница неудержимы и ве­селы. И вдруг кто-то сильно и нетерпеливо зазвонил с улицы.

«Кто же это в такой час?» – опасливо подумал Юра и вышел на маленькую площадку перед дверью его комнатки, откуда по узкой, с расшатанными и скользкими перилами лесенке можно было спуститься в переднюю. Перегнув­шись через перила, он увидел, как из спальни осторожно, на цыпочках вы­шел с зажженной лампой в руке Викентий Павлович с заспанным, мятым ли­цом, на котором было написано недовольство. Повозился у двери, осторожно приоткрыл ее, прислушался и пошел к калитке. Вскоре на пороге появился незнакомый широкоплечий человек в мокром сверкающем плаще.

Юра увидел, что гость зачем-то протянул Бикентию Павловичу «катерин­ку» – сторублевую ассигнацию с изображением императрицы Екатерины Второй и, наклонившись, что-то шепнул, после чего Сперанский поднес ассигнацию к лампе, тщательно ее осмотрел и, выглянув в коридор, запер за вошедшим дверь. Гость быстрым бесцеремонным взглядом оглядел переднюю, заглянул в раскрытую дверь гостиной, и его длинное бледное лицо постепенно утратило напряженность.

Пока гость раздевался, Сперанский спросил:

– Вые дороги? Будете есть?

– Спать! – буркнул гость. – Я уже несколько суток не спал.

Но прежде всего коротко поговорим о деле. Они прошли в гостиную, и Викентий Павлович плотно закрыл за собою дверь…

Утром завтракали, как обычно, втроем. Никаких следов пребывания в до­ме ночного гостя Юра не обнаружил.

Викентий Павлович сидел за столом необычно оживленный, бросал излюб­ленные, изрядно поднадоевшие Юре шутки, многозначительно поглядывал на Юру, но только под конец завтрака как бы случайно уронил:

– Ну вот, Юрий! Я получил сведения о твоем отце. Он здоров…

Горячая волна радости захлестнула Юрино сердце.

– Где же он? Где?

– Он там, – благодушно махнул рукой в сторону окна Викентий Павлович,

– он там, где повелевает ему быть долг русского офицера. Воюет с больше­виками. Надеюсь, вы скоро встретитесь… А сейчас одевайся. Пойдешь к Бинскому. Да курточку накинь – что-то сегодня утро ветреное, легко прос­тудиться.

Юре нравилось ходить по городу с разными хозяйственными поручениями Викентия Павловича – сколько можно было всего увидеть! Но вот к Бинскому на Лукьяновку он ходить не любил. Этот до неправдоподобности худой чело­век с клочковатой неряшливой бородкой вызывал у него чувство какой-то гадливости. Но идти надо было. Юра надел курточку и вышел на улицу.

Стояло раннее утро, и Юра не спешил. Вышел к Никольскому форту и дви­нулся по улице, вдоль ограды Мариинского парка, вниз.

Один за другим тянулись над крутыми склонами Днепра Мариинский и Дворцовый парки, пышные Царский и Купеческий сады. Юра вспомнил, что, бывая в Киеве, его мама любила ходить на концерты симфонического оркест­ра, которые давались в Купеческом саду. И Юра, повинуясь неукротимому велению памяти, свернул в Купеческий сад, по дорожке из желтого кирпича прошел к деревянной белой раковине. Вот здесь он бывал с мамой, здесь… Но… скамейки для слушателей были давно разобраны на дрова, в оркестро­вой раковине вырублен пол, а на истоптанных клумбах вместо неудержимого праздничного цветения – полынная накипь. Не оглядываясь, Юра пошел быст­рее прочь от этого места, где ничего не осталось от былого, где как бы свершилась казнь над одним из дорогих его воспоминаний…

Он вышел на шумную Александровскую площадь, возле круглого трамвайно­го павильона пересек ее и зашагал по Крещатику к зданию бывшей городской Думы, откуда должен был ехать трамваем на Лукьяновку.

На площади, возле здания Думы, стояла огромная толпа. С трудом про­толкавшись вперед, Юра увидел выстроенных в каре вокруг дощатой, обтяну­той красной материей трибуны кавалеристов. Затянутый в ремни, с шашкой на боку, молодцеватый и на вид еще очень молодой командир громко кидал в людское море с трибуны:

– Деникина мы остановим. Должны остановить! Скоро Красная Армия по всему фронту пойдет наступать. Пойдем и мы с вами…

Молодой и бесстрашный этот голос обладал какой-то притягательной и опасной силой. Это был голос порыва. Голос вечной атаки.

– Кто это? – спросил Юра стоявшего рядом пожилого человека в очках.

– Щорс, молодой человек! Начдив Щорс! Приехал с фронта принимать по­полнение! – уважительно отозвался этот человек и гордо повторил: – Сам товарищ Щорс!

Юра не впервые слышал о Щорсе. В Киеве, кто восторженно, кто со стра­хом, много говорили об этом неслыханно смелом и талантливом командире. В восторженных рассказах простого люда имя его звучало, как легенда.

Вот над площадью прокатилось громкое, штормовое «ура», и оркестр за­играл «Интернационал». Затем послышалась громкая, четкая команда:

– Справа звеньями, равнение на середину-у – рысью… марш-ма-арш!.. Пополнение прямо с Думской площади уходило на фронт. Мимо Юры проезжали всадники, похожие на тех, кого он видел в артиллерийском дивизионе: на сурового командира дивизиона, на Красильникова. И Юра вдруг подумал, что эти люди направляются туда, где его отец, что эти винтовки, эти шаш­ки – против него. Но останавливаться на этой мысли было страшно. Выбира­ясь из толпы, он стал думать об отце. Когда они встретятся? И какой бу­дет эта встреча? Нет, надо было ему все же пробираться на фронт. Ведь подумать только, он бы мог быть уже рядом с отцом, разделил бы с ним опасности, помог в трудную минуту. Разыгравшееся воображение рисовало одну картину за другой: вот он возвращается из разведки и приносит цен­ные сведения. Генерал награждает его, и все спрашивают наперебой и бла­гоговейно: «Кто он, этот юный герой?» А отец отвечает: «Это мой сын». И смотрит на Юру ласково и лукаво, как умеет смотреть только он…