Сто лет одного мифа - Евгений Натанович Рудницкий

передачу о Фаусте Гёте с использованием музыки Листа, Берлиоза и Вагнера, а также постановку оперы Дон Санчо, написанной Листом в отроческом возрасте. Кроме того, я должен был вскоре сделать доклад на тему „Казусы Вагнер и Ницше“ на молодежной встрече во время фестиваля в Байройте».

Готфрид снова получил приглашение в Бонн, на этот раз для постановки Мейстерзингеров, и умудренный опытом режиссер сразу понял, что новый руководитель боннского театра Жан-Клод Рибер пригласил его только ради фамилии. При этом в качестве сценографа привлекли маститого Гюнтера Шнайдера-Зимсена (Schneider-Siemssen) и не поскупились на основных исполнителей (Сакса пел Бернд Вайкль, Вальтера – Рене Колло). Хитрый интендант сообразил, что роскошные декорации и байройтские звезды вытянут любую постановку, и использовал Готфрида, чтобы сэкономить на режиссуре. Осознав это неприятное для него обстоятельство, тот назвал показанные ему макеты декораций «филистерскими», тем самым лишив себя возможности работать над спектаклем, на который уже были затрачены значительные средства, и ограничился составлением пояснительного текста к постановке. С этой целью он посещал репетиции, но в конце концов Рибер попытался изъять его фамилию из программной брошюры, и для восстановления своих прав Готфриду пришлось обратиться в суд.

Будучи в Бонне, Готфрид прочел книгу известного публициста Ральфа Джордано Вторая вина, или Как трудно быть немцем. Эта книга перевернула ему душу и оказала сильное влияние на всю последующую жизнь: «Меня покорили его внутренняя ясность и красота языка, его дифференцированный анализ истории, политики и культуры, его гуманизм. После долгого перерыва я снова обнаружил немецкоязычного автора, который мог мне что-то сказать». Нелегкая жизнь пробудила в нем сочувствие к чужим страданиям и гражданское мужество для противодействия безучастному немецкому обществу: «Первое, о чем я подумал: „Он пишет именно то, что я считаю важным“». Готфрид постарался как можно скорее встретиться с жившим неподалеку в Кёльне интеллектуалом, и тот с радостью его принял. После того как годившийся ему в сыновья музыковед и банковский служащий рассказал про все свои неурядицы в отношениях с отцом, а до того с бабушкой, которая до конца жизни сохранила приверженность идеалам национал-социализма, Джордано засомневался, что его собеседник – сын Вольфганга Вагнера: «В этом человеке нет ничего человеческого». Готфрид признался, что он «знал и чувствовал это с самого детства». Таким образом, они быстро достигли взаимопонимания, и хозяин дома понял, что может заполучить себе еще одного сторонника с громким именем, чьи выступления будут способствовать укреплению его авторитета. Поэтому он предложил Готфриду написать автобиографическую книгу, пообещав всяческое содействие в ее публикации. При этом он начисто отмел первые же робкие возражения: «У вас нет ничего общего с изолгавшимся вагнеровским Байройтом, но вы – Вагнер, осознающий свою ответственность перед человечеством и историей. Так напишите историю своей жизни. Эта работа нужна прежде всего вам самому, однажды она окажется вам полезной при вашей реинтеграции в Германии. Я окажу вам поддержку».

Отныне у Готфрида началась новая жизнь. Он, разумеется, остался прежним неизлечимым идеалистом, но ход его мыслей принял более определенное направление, и он осознал свое предназначение как носителя нового байройтского мышления, не имеющего ничего общего ни с прежней религией Зеленого холма, ни с его мифологией, которая в какой-то период была необходима в качестве средства для маскировки коричневого прошлого его обитателей. Осенью он побывал в Соединенных Штатах и Канаде, где выступал с докладом на тему «Казусы Вагнер и Ницше» в университетах Вашингтона, Чикаго, Блумингтона, Атланты, Виктории, Ванкувера, Сан-Франциско и Лос-Анджелеса и демонстрировал снятый по его сценарию к постановке Кольца в Оранже клип «Последствия злоупотребления властью», где «Вотан и Альберих выступали в виде двух борющихся за мировое господство мошенников». Процитируем его книгу: «Используя собственную повествовательную манеру, я сознательно обращался к публике, воспринимающей оперу и творчество Вагнера… как сцену, на которой происходит презентация так называемого утонченного общества. Важные импульсы для зрительного восприятия мне придали работы знаменитого фотографа Августа Зандера. В беспорядочном смешении картин – от полотен Боттичелли до комиксов Роя Лихтенштейна и рекламы кока-колы – я показал апокалиптический закат общества на пространстве от Красной площади до Уолл-стрит. Все это завершалось атомным взрывом». Но самыми интересными для него были дискуссии с американскими либералами на тему «Вагнер и еврейство». После Северной Америки он посетил Японию, где к тому времени интерес к творчеству Вагнера уже был чрезвычайно высок, однако еврейская тема интересовала японцев в значительно меньшей мере, поэтому Готфрид не стал заострять внимание слушателей на этом вопросе. Центральным событием поездки стал устроенный в токийском университете Гакусюин «марафон», во время которого итало-германский гость сделал свой традиционный доклад, показал снятый по его сценарию клип и провел дискуссию со студентами. Вполне естественно, что наибольшее впечатление на японцев произвел показанный в конце клипа ядерный взрыв.

В 1989 году Готфрид увлекся взрывоопасной для его семьи темой «Вагнер и Гитлер» и весной выступил с соответствующими докладами в Норвегии, Исландии, Дании и Швеции, сопровождая свои выступления демонстрацией все того же клипа. В Байройте он познакомился с прошлогодней постановкой Кольца Купфера/Баренбойма, которая ему не понравилась: «Уже абсурдное начало с группами людей, которые еще до того, как зазвучала музыка Золота Рейна, расхаживали в тумане у подножия огромной фигуры, изображавшей, как мне объяснили знатоки, Вотана, убедило меня в том, что Байройтский фестиваль больше не имеет для меня никакого значения. Концепция Кольца выглядела как история взаимного надувательства двух господ – Вотана и Альбериха – между двумя фиктивными атомными мировыми войнами. Финал этой абсурдной постановки соответствовал общему уровню ее концепции». Тут Готфрид противоречит сам себе: ведь «взаимное надувательство двух господ» вполне соответствовало главной идее сценария клипа, созданного им для Оранжа.

Премьерой того сезона стал в Байройте Парсифаль в постановке Вольфганга, которым на протяжении пяти сезонов блестяще дирижировал Джеймс Ливайн, а потом еще на пяти фестивалях – итальянский дирижер Джузеппе Синополи. Эта работа стала еще одним (после Мейстерзингеров 1981 года) несомненным успехом Вольфганга на байройтской сцене, о чем можно судить по сделанной в 1999 году видеозаписи, однако на углубившегося в социологию и политику Готфрида она не произвела никакого впечатления. Тем не менее, не желая обострять и без того скверные отношения с отцом, Готфрид в разговоре с журналистами был достаточно осторожен и только высказал ужаснувшую Вольфганга мысль, что «непонятная демократизация привела к тому, что в Граале не было никакой личной ответственности, а только коллективная ответственность рыцарей», поскольку вопреки указаниям Вагнера Парсифаль под конец исчезал в толпе рыцарей. Не совсем понятно, чем ему не угодила эта «непонятная демократизация»: к тому времени постановщики уже