Совьетика - Ирина Маленко

Это был очень светлый, добрый человек – иначе не скажешь. Несмотря на все свои проблемы, которые в конечном итоге ее безвременно похоронили. Шивон была из тех, кто поделится с тобой последним куском хлеба – причем безо всяких ссылок на мать Терезу и на падре Пио. Когда я в первый раз увидела ее – на расстоянии, то сначала приняла была ее за Лиз, только почему-то лет на 20 помолодевшую и похорошевшую. За все почти 10 лет жизни в Ирландии, и в южной, и в северной, ни разу не встречала я здесь более красивой женщины, чем Шивон Кассиди. Если не более красивой, то уж во всяком случае, более милой. Тем грустнее было наблюдать, как она постепенно убивает себя.

Киран и Шивон были очень близки духовно – изо всех его братьев и сестер именно она была его настоящим soulmate . И потому он особенно винил себя, что не смог предотвратить то, что с ней случилось. Хотя, если честно, никто как следует не пытался этого делать: все родственники были заняты собственными жизнями, а принудительного лечения в «свободном мире», естественно нет (и не из-за того, что это противоречило бы свободе личности, а потому, что это стоит денег!).

Все началось для Шивон так же, как и для меня с Сонни – разногласия с мужем, который был control freak (замуж она вышла очень рано, как здесь принято,и у них было 4 детей), долги, выпивание вместе… Муж сумел вовремя остановиться, а у нее организм оказался более слабым… Джерард перепробовал все средства, чтобы лишить ее самостоятельности и подчинить себе: запретил водить такси, потом отобрал швейную машинку, на которой Шивон шила резинки для волос на продажу. Когда она начала ходить к соседке и шить там на ее машинке, он донес шиннерам, что Шивон шьет не только резинки цветов ирландского флага, которые особенно хорошо расходились под Пасху, но и такие же банты, только в красно-бело-голубых гаммах – для протестантских клиентов. После этого шиннеры перестали у нее товар покупать. Шивон не сдавалась и стала подрабатывать парикмахерством- она виртуозно стригла. Но Джерард повыбросил из дома все ножницы…

Когда он понял, что она все равно не будет подчиняться ему по жизни, он использовал ее слабость против нее: выгнал Шивон из дома и отобрал у нее детей, ссылаясь на ее пристрастие к алкоголю. После этого жизнь для Шивон потеряла всякий смысл. Не каждый человек – борец по своей натуре, но это не значит, что утопающего обязательно надо бить веслом по голове!…

… Многое о том, как она жила все это время, мы узнали уже только на похоронах. Как она спала в лесу, а старушка-соседка, помнящая, как Шивон в свое время возила ее на своем такси до центра и обратно и не брала за это денег, выносила ей туда поесть горячего супу… Как ее периодически избивали другие такие же как она бедолаги обоих полов: Шивон была маленькая и худенькая как тростинка. Как ее один раз изнасиловали. Как с ней отказались общаться старшие дети, и как она подкарауливала тайком у школы младших – мальчика лет 8 и девочку лет 5 – чтобы приласкать их и сунуть какой-нибудь подарок, купленный на последние гроши…. Чем больше всплывало этих деталей, тем сильнее мрачнел и уходил в себя Киран. После этого он купил для себя диск Эми Уайнхаус и по выходным целыми ночами слушал одну и ту же песню- «Rehab”:

«They’re tryin to make me go to rehab

I said no, no, no

Yes I been black, but when I come back

You wont know, know, know.»

В Советском Союзе я была воспитана так, что презирала пьющих женщин. Но в Советском Союзе их почти не было – потому что не было социальных причин для их пьянства. На мужа-изверга всегда можно было найти управу – например, через партком. Никто не позволил бы выгнать тебя из дома. Наконец, если надо было тебя принудительно лечить, вылечили бы.

Презирать североирландскую женщину только за то, что она пьет – все равно, что презирать здешних католиков за то, что они пишут или говорят с грамматическими ошибками. Это не Советский Союз, где у тебя были все условия для того, чтобы учиться и стать грамотным. «Это не Земля, родной. И не Африка. Это планета Плюк, галактика Киндза-дза в спирали…»

В последний раз Шивон приходила к нам в гости на рождество. Конечно, никто не знал, что это будет последний раз, но выглядела она нездорово. У нее уже начал распухать живот, а она все еще отказывалась даже признать, что у нее есть серьезная проблема. Она шутила, бодрилась, говорила о какой-то ерунде, о том, как ждет, когда получит очередную компенсацию – за то, что кто-то чуть не сломал ей ногу, – и как пригласит нас пообедать на эти деньги, а потом поедет загорать в Испанию. Шивон очень любила солнце.

Потом я еще видела ее на улице, на лавочке, с 3-литровой бутылкой самого дешевого сидра в руках. От нее нехорошо пахло, и проходящие мимо благообразные старички тихонько отворачивались.

– Завтра годовщина моей Норы… Ей сейчас 7 лет было бы. – голос Шивон дрожал. Нора была ее мертворожденная дочка.- А тут даже поговорить не с кем. Me ma is doing my head in. I just can’t cope without me wee drink.

Действительно, по большому счету она никому оказалась не нужна. Маме она мешала благообразно жить, заниматься благотворительностью и посещать святые места (можно было бы взять ее к себе, но вдруг она дома что-то сломает или испортит? Жаловалась же Лиз на то, что Шивон как-то облевала ее диван – хотя сыновьям самой Лиз, которые регулярно делали то же самое (и по той же причине), никто не говорил и слова…) Киран был занят собственными детьми. Иногда он давал ей немного мелочи или старые сигареты, но говорить по душам ему было некогда….

Это потом уже, в марте, когда у нее пошла горлом кровь, и ее увезла «скорая», семья всполошилась. Приехала специально ради нее из Новой Зеландии еще одна сестра- тюремный охранник по специальности. Белфастская сестра подняла на ноги газеты, чтобы найти Шивон жилье. Мама с Лиз не выходили из больницы, туда же пришли и все ее дети, и даже Джерард. Старшая дочка, которая до этого отказывалась с ней даже разговаривать, плакала, делала ей прически и красила ногти. Но Шивон уже ничто не могло спасти, и ее положили в специальное крыло больницы – умирать. Умирала она долго, несколько недель. Ее тело медленно наливалось жидкостью и распухало. Но жизнь еще теплилась в ней до тех пор, пока этот процесс не дошел до самой головы. Она была вся исколота: только морфин мог немного смягчить ее боли. Киран не мог смотреть на такие страдания. Он заранее мысленно попрощался с Шивон, вернулся домой и только каждое утро звонил в больницу и спрашивал, нет ли каких-то изменений….

Она умерла в День Парижской Коммуны. Иногда я думаю, что она сама стремилась приблизить свою смерть – чтобы хоть на смертном одре еще раз увидеть детей и почувствовать, что о ней заботятся и что ее любят…Видимо, Кирану не давали покоя такие же мысли. «What a rotten death the wee girl had…. She didn’t deserve this. ”

… Через два года Кирана тоже не стало. Рак… Это страничка нашей жизни, о которой я предпочитаю не рассказывать.

Я вспоминаю его с большим теплом. Он многому научил меня, на многое открыл мне глаза. Например, на то, что нормальная семейная жизнь возможна только с человеком, которого ты не любишь так, как в романах. Иногда – не выспавшись (он сильно страдал от того, что голландцы называют «ochtendhumeur ”) или по какой другой причине – Киран так огрызался на меня, что если бы это сделал человек, которого я любила бы так, как Ойшина, я бы просто умерла на месте от разрыва сердца. Я поняла, что скорее всего именно по этой же причине, даже если отбросить все остальные, был с самого начала обречен и мой брак с Сонни… «Он меня не любит!»- автоматически думаешь с болью, когда на тебя орут. Но когда вспоминаешь вдруг: «Да, но ведь и я не люблю его тоже!», – на душе сразу же становится легче. И можно продолжать жить под одной крышей и совместно выполнять необходимые обязанности. Воспитывать детей, зарабатывать на жизнь и тому подобное. В конце концов, именно это ведь и требуется от супругов – и родителей, а не сидеть всю оставшуюся жизнь в садочке, прижавшись плечом к плечу и любуясь звездами…. Только сейчас, когда его нет больше рядом, понимаешь, что это тоже была любовь, только любовь другого уровня, которую нельзя запихивать в прокрустово ложе «ощущения бабочек в животе» из дамских романчиков.

Он не был идеалистом и искателем приключений – и не давал их искать другим. Он научил меня тому, что еще никому не удавалось – бережному отношению к деньгам. И если бы Киран был жив, наверняка не случилось бы всего, что было дальше.

…После того, что с нами сделала Лиз, мы оба просто не могли оставаться жить поблизости от нее. Киран продал часть дома, доставшуюся ему в наследство, а я – свой, в котором я когда-то надеялась прожить остаток своей жизни. Мы купили небольшую полуразвалившуюся ферму и переехали в горы. Подальше от цивилизации «touts ”.

…Из окон фермы открывался панорамный вид на зубчатую гору с романтическим названием «Чертов зуб». Добраться до нее нелегко даже в хорошую погоду: высоко в горах надо не пропустить вовремя одну из небольших грунтовых дорожек, отходящих в сторону от местной провинциальной дороги, спуститься по ней вдоль склона и завернуть за небольшую сосновую рощицу. Традиционный ирландский коттедж внутри был полутемным (в прошлом ирландские крестьяне платили налог «за солнечный свет»: чем больше по размеру окна в доме, тем выше сумма налога!), с настоящим действующим камином и с лестницей, ведущей наверх прямо посреди гостиной. Только там, наверху, начиналась его современная, пристроенная позже часть.