Кровавый век - Мирослав Попович

Проявив твердость в борьбе за участие в XIX партконференции, за право выступления на ней, за депутатский мандат на выборах в Верховный Совет СССР в 1989 г., Ельцин оказался в парламенте и стал одним из пяти сопредседателей Межрегиональной депутатской группы вместе с Сахаровым и Юрием Афанасьевым. Если в 1989 г. Ельцин был “enfent terrible” перестроечной партийной элиты, то летом 1990 г. он уже – главный конкурент Горбачева. На XXVIII съезде партии он торжественно выходит из КПСС, а на I съезде народных депутатов Российской Федерации избирается Президентом России. Российский парламент и Президент России становятся параллельным к Президенту СССР властным центром в стране. Когда наконец Союз развалился и Россия стала суверенным государством, для Ельцина это значило всего лишь, что он сбросил власть Горбачева. Его ближайший советник в то время Г. Бурбулис сказал откровенно: «Это был самый счастливый день в моей жизни. Ведь над нами теперь никого больше не было».[839] Трудно сомневаться в том, что Ельцин не переживал подобные чувства. И по сравнению с принципиальностью Горбачева в реализации продуманной политической концепции, верной или нет, поведение Ельцина, невзирая на его личное мужество и решительность, выглядит эгоистичным и не слишком принципиальным.

Каковы были убеждения Ельцина в это время смятения, смутное время?

Ельцин выбрал путь в либерально-демократическом лагере, в Межрегиональной группе, среди соратников Сахарова и «прорабов Перестройки». Для них превращение российского парламента во властный центр, который противостоит Горбачеву и консерваторам, было тактическим решением, предопределенным тем, что позиции либеральной демократии в российском парламенте были сильнее, чем позиции в избранном на год раньше Верховном Совете СССР. Для Ельцина это также было тактическим шагом в борьбе за власть против команды Горбачева. Но у него не было той политической программы, которая вдохновляла либеральных демократов. Правда, среди его единомышленников преобладали такие люди, как свердловский философ Геннадий Бурбулис, который с начала 1989 г. очень сблизился с Ельциным и после Беловежской Пущи некоторое время был вторым лицом в Российском государстве. Но и Бурбулис не был каким-то выдающимся политическим мыслителем, а скорее случайной фигурой, которую Ельцин легко сдал, – и Ельцин идейно не ориентировался на него уж так серьезно. В ближайшее окружение Ельцина входил тогда Михаил Полторанин, антисемит и скорее русский националист, чем либерал. Ельцин сдал позже и Полторанина. Можно сказать, что по-настоящему близким к Ельцину был лишь его бывший охранник, лично искренне преданный ему Коржаков, с которым президент жил душа в душу и который взращивал незаурядные политические амбиции. В конечном итоге, Ельцин сдал позже и Коржакова. Сам Ельцин делал заявления, которые могут быть истолкованы как проявления русского национализма и даже антисемитизма, – так, он обвинял газету «Известия» в сионизме. В начале 1991 г. Руслан Хазбулатов, на ту пору – близкий к Ельцину человек, встречался с Янаевым и прощупывал обстановку. Он доложил о резко антигорбачевских настроениях Янаева Ельцину, но тот ничего об этом Горбачеву не рассказал. С другой стороны, национал-коммунисты из партии Зюганова так же голосовали за ратификацию Беловежских соглашений, как и их противники – либералы из лагеря Ельцина.

Гавриил Попов, Борис Ельцин, Андрей Сахаров на митинге

Идеология не была, скажем так, сильным местом Ельцина-политика. Он стал во главе российского либерализма, благодаря легкости мысли необыкновенной, сделав более радикальный поворот, чем его коллеги по перестроечной команде и осмелившись полностью порвать с коммунистическим прошлым, когда почувствовал бесперспективность коммунизма как средства борьбы за власть. Исходные коммунистические убеждения он оставил на уральских строительных площадках и в кабинетах, которые высокие партийные функционеры так грубо заставили его покинуть. Либерализм Ельцина оказался в конечном итоге таким же коротким, как и его православие, и в конце концов этот одаренный и храбрый политик вошел в историю своим десятилетним царством, запятнанным неслыханной коррупцией его «семьи» и своими нетрезвыми выходками.

Остается вопрос: почему же все-таки среди тогдашних лидеров, выдвинутых Перестройкой, ни один из новых политиков, интеллигентных и ярких – таких как Анатолий Собчак, Егор Гайдар, Юрий Афанасьев, Гавриил Попов и так далее – не выдвинулся на наивысшие государственные посты, а именно Борис Ельцин, вчерашний «партократ», стал избранником и любимцем русского народа или наиболее политически активной его части?

В феномене Ельцина заметны черты старинного российского самозванства. Самозванство есть там, где живет представление о блуждающей харизме, которая не может прижиться в царских палатах потому, что царь «ненастоящий». Конечно, это в наше время лишь метафора, никто не утверждал, что генсека «подменили», но оценки Горбачева как «князя тьмы» (Борис Олейник), обвинения его в связях с таинственными «масонами» или евреями, немцами и американцами свидетельствуют об именно такого пошиба недоверия к нему, каким было в русском народе недоверие к монархам вплоть до эпохи Александра II. Так, Ельцин, можно сказать, украл властную харизму, которая «по закону» должна была принадлежать генеральному секретарю Горбачеву. В глазах народа он был изгнан боярами-бюрократами из руководства за то, что хотел справедливости и осмелился бросить власти вызов. Горбачев чем дальше, тем больше воспринимался как «ненастоящий» властитель. Неудачи в хозяйственной политике свидетельствовали об отсутствии у него именно той силы, которая должна быть у «законного царя». Ельцин был падшим ангелом Перестройки, и именно он смог стать преемником первого лица империи. Потому что он принадлежал к тому же небесному воинству, к которому принадлежали другие члены политбюро.

Бориса Ельцина французский еженедельник «Экспресс» окрестил царем, порочным и коррумпированным

Уже во времена противостояния Горбачева и Ельцина повергнутый московский лидер не раз был осмеян как пьяница и вообще несерьезный мужчина, что могло бы уничтожить его в глазах общественности. Но превращение Ельцина в объект насмешки, как оказалось, ничуть не подорвало его авторитет. Он как бы представлял властный антимир, «политбюро наизнанку», отражая Кремль в параметрах «нижнего мира», и становился для масс еще более «своим» и привлекательным. В растущей на то время популярности Ельцина есть что-то общее с немного более поздней вспышкой популярности «героя-клоуна» Жириновского. Затаив дыхание, люди определенного сословия смотрели на выходки крутых политиков, которые не боялись показаться смешными и тем помогали избавиться от подсознательного страха перед реальностью. Конечно, это было реакцией не «народных масс», а лишь части электората, но части достаточно влиятельной и симптомом достаточно характерным.

Однако не стоит ограничиваться психологией лидеров и социальной психологией масс. За игрой личностей в решающие месяцы Перестройки уже чувствуются могучие глубинные течения политической стихии.

В глаза в первую очередь бросается различие отношения Горбачева и Ельцина к дезинтеграции империи.

Горбачев возлагал все надежды на «Новоогаревский процесс», который должен был сохранить трансформируемый в конфедерацию Союз; Ельцин согласился подписать новый Союзный договор, но его подозрительно легко убедили не слушать имперских консерваторов тайные советы Бурбулиса и публичные выступления Юрия Афанасьева и Галины Старовойтовой, и, отправляясь в Беловежскую Пущу подписывать смертный приговор СССР, Ельцин ни слова не сказал Горбачеву о намерениях участников встречи. Заявив Кравчуку, что он поставит свою подпись только после подписи украинского лидера, Ельцин услышал желаемый ответ: Украина подписывать союзный договор не будет. Следовательно, создается впечатление, что решающей проблемой стала проблема сохранения или развала империи.

Именно Ельцин декларацией о суверенитете России 12 мая 1990 г. открыл полосу деклараций о суверенитете республик и автономий. Де-факто Россия становилась все более независимой от центральной власти, Украина и другие республики только пытались не отставать от России.

В действительности Ельцин и его либеральное окружение не собирались отказываться от Великого Государства.

С другой стороны, Горбачев не противостоял московским либералам, как авторитарный имперский лидер – сторонникам местного самоуправления. Горбачев только стремился как можно уменьшить влияние национального фактора на процессы реформирования социализма. Он хотел осуществить Перестройку в первую очередь в русском имперском центре, по возможности не трогая национальные «околицы», и уже потом как-то согласовать «детали».