Кровавый век - Мирослав Попович

Другие национальные регионы демонстрируют промежуточные модели. Трибалистская вражда прорывается в Центральной Азии кровавыми конфликтами, как, например, между узбеками и киргизами в Ошской области или местным населением и ссыльными – турками-месхетинцами. На Закавказье процессы либерализации коммунистической власти были усложнены запущенными национальными болезнями, первой из которых был Нагорный Карабах. Это – тяжелое наследство еще ленинских времен, следствие заигрывания российских коммунистов с Кемалем Ататюрком, по требованию которого этнически армянская территория Карабаха отошла к Азербайджану. В Карабахе отдельные конфликты всегда приобретали этническую интерпретацию и порождали трение между азербайджанцами и армянами, а с началом Перестройки родилось движение за присоединение Карабаха к Армении, страсти вокруг которого затмили проблемы либерализации режима в регионе. В пору, когда Горбачев мог все, можно было полностью спокойно решить проблему, передав Карабах Армении, как когда-то Хрущев передал Украине Крым. Однако, когда началось обострение, Горбачев вполне правильно убеждал членов карабахского комитета Сильву Капутикян и Зория Балаяна, что переход Карабаха к Армении может вызывать непредсказуемые последствия – в Азербайджане обитало полмиллиона армян, которые могли стать жертвами агрессивной толпы. Так и вышло в Сумгаите 27–28 февраля 1988 г., когда, по официальным данным, зверски были убиты азербайджанскими погромщиками 32 человека, в т. ч. 26 армян. Введение прямого московского правления в Карабахе ничего не разрешило. На авансцену вышли криминальные элементы, армяне ответили этнической чисткой, Азербайджан переполнился беженцами, среди которых агрессия находила все большую поддержку, все закончилось страшными армянскими погромами в Баку 13–15 января 1990 г. и в дальнейшем – войной. СССР с ослабленной государственной властью и экономической стагнацией находился накануне социального Чернобыля.

Ключевым элементом всей конструкции СССР была Украина. Выход ее из Союза разрушал Великое Государство. Если бы Перестройка приобрела в Украине такой же характер, как в Балтии и, в частности, в Литве, украинская провинция советской империи могла политически возглавить перестроечные процессы в СССР. Очевидно, что такой поворот событий перехватил бы инициативу из рук Москвы и полностью поменял бы всю модель государственности. Поэтому Горбачев не спешил распространять Перестройку на Украину и менять Щербицкого, невзирая на то, что тот принадлежал к днепропетровскому клану Брежнева.

Баку утром 20 января 1990 года

Владимир Васильевич Щербицкий отметил 70-летие в 1988 г., в следующем году подал в отставку и еще через год умер. Он был, по-видимому, самым сильным из коммунистических руководителей Украины за всю ее историю. Практически вся его жизнь с молодости прошла в партийной работе, и он, человек сильных страстей, привык держать себя в узде и окружению не позволял послаблений в работе и быту. Щербицкий требовал от аппарата открытости и солидарности, но делалось это в такой нервной манере, что результат был противоположным. Ярких личностей в его окружении было немного. Украина была среди наименее коррумпированных республик Союза. Так же дисциплинированно держал себя Щербицкий как руководитель нацкомпартии. Вообще говоря, он умел и рисковать, занимая принципиальную позицию, что чуть ли не стоило ему карьеры (он выступил против самой дикой инициативы Хрущева – деления партии на промышленную и сельскохозяйственную). Если бы Щербицкий нашел свою собственную позицию после Чернобыльской катастрофы, он мог бы стать харизматичным национальным лидером. Однако ни общего видения проблем социализма, ни понимания масштаба трагедии, ни способности на решительный шаг дисциплинированному коммунисту Щербицкому не хватило.

В 1970-х гг. Щербицкий послушно выполнял указания Суслова и терпел инициативы нелюбимого им секретаря ЦК по идеологии Маланчука, способствуя русификации Украины. Однако в вопросах культуры для него большим авторитетом оставался Олесь Гончар, который в свое время подал в отставку с поста руководителя Союза писателей Украины в знак протеста против преследований национальных диссидентов. Перестройку Щербицкий воспринимал так же, как когда-то Брежнев – косыгинские реформы: он был убежден, что нужно просто «лучше работать». Украина была последним островком экономической стабильности в СССР и до 1988 г. оставалась Вандеей Перестройки.

Владимир Щербицкий (справа)

Однако и Щербицкий, в достаточно большой степени под влиянием О. Гончара, предпринимает шаги в направлении, которое напоминало «украинизацию» 1920-х гг. Летом 1987 г. Ю. Мушкетик, Б. Олейник и Д. Павлычко направили письма в Президиум Верховного Совета УССР с предложениями относительно конституционной защиты украинского языка. После 1987 г. оживляется интерес к трагическим страницам прошлого, реабилитации вычеркнутых из истории украинских политических и культурных деятелей. О. Гончар написал письмо в ЦК Компартии Украины, которое было поддержано докладной запиской заведующих отделами ЦК Ю. Ельченко и Л. Кравчука. В записке приводились конкретные данные относительно русификации Украины: на русском языке учится почти половина учеников, фильмы идут почти исключительно на русском языке, книг и брошюр издано на украинском языке 24 %, на русском – 72,5 %. Некоторые цифры подводили к «пятому параграфу», сердцевине, как считалось, национальной политики: в докладной отмечалось, что среди кадров Минвуза украинцев 53,3 %, русских – 40,9 %, в Академии наук украинцев 56,8 %, русских 36,0 %.[832] Политбюро ЦК Компартии Украины в июле 1987-го и в октябре 1988 г. рассматривало эти вопросы и принимало решение, которые напоминают партийные директивы 1920-х гг. об «украинизации». После осуждения статьи Нины Андреевой реабилитации усилились и в Украине, но Щербицкий ставил определенные границы: заговорили о Скрыпнике и Хвылевом, но не был реабилитирован Василий Стус, не позволялось менять оценку М. Грушевского и других национальных лидеров. «Национальное возрождение» должно было оставаться в коммунистических пределах.

Позже, когда позади был уже ГКЧП, «Матросская тишина» и амнистия, бывший премьер Валентин Павлов писал о «троянском коне под названием “Перестройка”»: «…на местах возникла ситуация, когда центр перестал быть опорой, защитой интересов их руководителей. Напротив, центр стал фактором риска и угрозы… Покинутые центром, республиканские и местные деятели стали поначалу искать опору у себя на месте. Изоляционизм, сепаратизм и национализм были взяты большинством из них на вооружение как единственное средство спасти себя и свою власть, а затем уже переросли в самостоятельную цель – отделение, возвышение и самоутверждение части на базе разрушения и уничтожения целого».[833] Здесь удивительно спутаны реальность и фальсификация. Правда заключается в том, что центр далеко обогнал в политическом развитии периферию, и провинциальная, в том числе национальная, компартийная верхушка всячески пыталась спастись от перестроечных процессов, мобилизируя против них предрассудки и ограниченность глубинки. Неправда заключается в том, что центробежные процессы бывший глава горбачевского правительства относит к инициативам национальной партноменклатуры. Последняя только пыталась приспособиться к центробежным процессам, руководствуясь мотивами, прекрасно объясненными Павловым. И, что главное, виразительнее эта плебейская реакция на Перестройку, ее восприятие через национализм и изоляционизм проходила в России; она же стала социальной и идеологической основой для попытки переворота ГКЧП.

Первые же шаги Горбачева после XIX партконференции демонстрируют его привязанность к идее надфракционности и сверхпартийности. Однако в реальности партийной жизни уже наступил разрыв между двумя политическими группировками «перестроечников» – фундаменталистами и либералами-западниками. Разрыв произошел еще до конференции, весной 1988 г. Ему предшествовал эпизод, который многим показался тогда незначительным чисто личностным конфликтом, – скандальное выступление секретаря МК Ельцина против Лигачева на пленуме ЦК в октябре 1987 г., и единодушное его осуждение и консерваторами, и «перестроечниками».

На протяжении 1987 г. несовместимость фундаменталистской ревизии с прозападной, и лично – Лигачева с Яковлевым крайне обострилась. Конечно, в упрямых попытках Горбачева сохранить единство перестроечной команды была и хитрость царедворца. Как и когда-то Ленин, Горбачев, кажется, придерживался принципа «мягкий и умный инициатор-начальник, жесткий и недалекий исполнитель-заместитель». Нетерпимый и честный Лигачев наживал ему врагов, но он не был, как подтвердило будущее, серьезным соперником и опасным коварным врагом. Невзирая на натиск со стороны его советников и единомышленников, Горбачев держал Лигачева на месте второго человека в партии, объясняя всем, что Лигачев хочет того же, что и он, только действует «другими методами». Самообман, по-видимому, соединялся здесь с лукавством – возможно, Горбачеву казалось, что он выглядит лучше на фоне резкого и непримиримого сибирского воеводы. Действительно, в политбюро такие люди, как глава правительства Рыжков, долго поддерживали Горбачева, потому что ненавидели Лигачева. Но насколько глубоко ошибался Горбачев в общих ориентациях, он мог убедиться в ближайшие месяцы.