Кузнецкий мост - Савва Дангулов

— Да, конечно.

— Нельзя же допустить, что вся армия состоит из… преступников? — спросил Баркер.

Торжественно, но в какой-то мере заученно священник поднял правую руку, и все, кто стоял рядом, увидели ладонь священника, желтую, почти шафранную, будто бы святой отец только что переболел желтухой и желтизна еще удерживалась именно в ладони.

— Достаточно, чтобы преступниками были командиры, — сказал он кротчайшим голосом.

— И он? — спросил Баркер, указав на Штаммерманна.

— Когда кольцо замкнулось, он верил, что выйдет из кольца, — произнес священник, коснувшись ладонью креста. — Наверно, он верил и фюреру, обещавшему помочь, и этому Хубе, который твердил в своих радиодепешах: «Иду на помощь. Хубе». «Держись, я близко. Хубе». «Еще сутки, и путь вам будет открыт… Хубе»… Потом перестал верить и сказал об этом прямо…

— И был отстранен?

Священник сжал крест, сжал так, что казалось, обнажились кости в узлах худых пальцев.

— Он оставался в войсках, но, кажется, уже не командовал…

— И… пал или был расстрелян?

Рука священника отнята от креста, желтая ладонь стала меловой.

— Не смею утверждать… определенно, — произнес священник и вновь скосил глаза на генерала, на его голову. Сквозь негустой покров волос просвечивал рубец шрама, по всему, сабельного, — это был след старой раны, быть может, след жестокой рукопашной с теми же русскими где-нибудь в карпатской или привисленской сече, а возможно, поединка молодых повес. — В наше время важно существо, а не форма… — произнес священник загадочно; очевидно, он хотел сказать, что Штаммерманн мог быть расстрелян и не в упор, перед строем, как расстреливают военных по приговору трибунала, а убит в ходе боя, в спину, — важно существо, а не форма.

— А что это за таинственная история с приказом Штаммерманна о спасении раненых? — спросил Борисов, когда священник отнял руку от креста.

— Как мне казалось, врагам Штаммерманна нужен был повод, чтобы убрать его. Дело о раненых в Шендеровке, возможно, и явилось этим поводом…

— «Врагам Штаммерманна»? Это кому? Гилле?

Худая рука священника потянулась к кресту, но в этот раз коснулась его лишь кончиками пальцев.

— Не знаю, — сказал священник. Борисов подошел к Баркеру:

— По всему, господин пастор нам ничего не скажет больше, но есть человек, который ответит и на этот вопрос… Если разрешите, мы продолжим наш путь, — добавил он с настойчивой мягкостью.

Красноармеец снова взялся за висячий замок и скрепил им петли, запирая амбар с убитым немецким генералом.

— Человек, которого нам предстоит увидеть, немец? — спросил Баркер, как обычно выдержав короткую паузу перед словом, которое надо было еще отыскать. Машина сейчас шла открытым полем, и впереди засинили небо дымы большого села.

— Да, мистер Баркер, немец.

— Он… военный? — осторожно спросил Баркер, именно осторожно — он почувствовал, сколь лаконичен был ответ Борисова.

— Да, полковник, — с неожиданной откровенностью ответил Борисов.

— Благодарю вас, я готов ждать, — поспешно произнес Баркер, Щедрость, с которой было сообщено, что будущий собеседник является полковником, могла быть и назидательной.

Они пересекли поле, через которое вилась темная дорога, к полудню пооттаявшая, а к вечеру схваченная морозом, и въехали в село. В этом море белых хат, даже вопреки войне выбеленных, а поэтому неотличимых от заснеженного поля, были заметны кирпичные дома, которые попадались тем чаще, чем ближе машина подходила к центральной площади села.

Кирпичный дом, у которого остановилась машина, отличали от всех прочих домов не три, а пять окон по фасаду, не просто железная, а оцинкованная крыша. Но удивление вызывало не это, а автоматчик в немецкой шинели, стоящий у крыльца. Последнее было столь неожиданным, что ветерок тревоги, исхитрившись, вполз за ворот: «Да не попали ли мы ненароком к Манштейну?»

Единственное, что напрочь снимало все опасения, это улыбка автоматчика, который, узнав Борисова, даже озорно притопнул и едва ли не подмигнул майору, — по всему, Борисов тут был своим человеком.

Они вошли в просторную и светлую комнату, пять окон которой гости обозрели, подъезжая к дому. Нельзя было не обратить внимания на многоцветные карты, развешанные по стенам, на которых нынешняя война была представлена на всех фронтах. Немецкие тексты и особая, свойственная немецкой полиграфии четкость печати и чистота красок свидетельствовали, что карты трофейные.

Навстречу гостям вышел румянощекий немец в звании лейтенанта и, отрекомендовавшись с корректной и доброжелательной сдержанностью, предложил гостям располагаться.

— У господина полковника Гребеля корректура, — бегло сказал он по-русски и, подняв палец, обратил внимание гостей на ритмичный перестук печатной машины, доносящийся из дома, который был где-то рядом.

Баркер скользнул взглядом по картам и остановил глаза на бронзовой статуэтке Гёте, стоявшей на письменном столе полковника, небольшой, с виду старинной… Однако что это был за дом? Наверно, в сознании Баркера складывались сейчас приметы этого дома, на которые он обратил внимание, не щедрые, но точные: немецкий автоматчик у крыльца, трофейные немецкие карты, походная типография, полковник, работающий над корректурой, статуэтка Гёте… Хочется верить, что эта бронзовая статуэтка с налетом яркой зелени в углублениях, наверно, и есть главный признак того, что являет собой этот дом. Да не сюда ли, в это кирпичное жилище, расположившееся на краю белой степи, новая Германия, Германия, родившаяся в муках этой войны, перенесла один из своих очагов? Кстати, текст, над корректурой которого трудится сейчас полковник Гребель, не был ли своеобразным посланием этой Германии, посланием, которое предстоит получить войскам вермахта из завтрашнего дня?

Появился Гребель. Он улыбался, а усталые глаза, чуть-чуть даже отекшие, были безучастны к этой улыбке. Но полковник улыбался лишь до тех пор, пока не обнаружил среди гостей англичанина, который, впрочем, был увлечен сейчас необыкновенной картой.

Гребель сел, пододвинув стопку машинописных листов; как показалось Тамбиеву, то был текст допроса пленных, — видно, первая половина дня у немца была занята и этим.

— По-моему, ваш взгляд обращен на Южную Францию, не так ли? — спросил он Баркера по-английски с завидной уверенностью — видно, в годы юности полковника язык изучали серьезно. — Шести оставшихся месяцев достаточно, чтобы подошли американцы?

— Почему американцы? — полюбопытствовал Баркер, он еще не понял, куда ведет немец.