Смерть Анакреона - Юханнес Трап-Мейер

V. Смерть Анакреона

Рождественские празднества миновали, зима по-настоящему вступила в свои права. Лалла Кобру снова получила приличный подарок от Лино. Несколько сотен тысяч крон было положено в попечительском совете без права их выдачи, но проценты от этой суммы предназначались частично для нее (она могла жить на них безбедно), частично — для ее детей. Образование Ханса Кобру было обеспечено, девочка в будущем могла сделать неплохую партию. А в остальном — ничего особенного, она сидела и ожидала день за днем, когда Лино официально разорвет с семьей. По городу ползли слухи. Она твердо решила: когда это произойдет, она выйдет за него замуж.

Беспокойство, однако, не покидало ее. Прежде всего было ужасно неприятно, почти оскорбительно, что Лино положил деньги без права их выдачи. Может, он не имел прямого намерения обделить ее, обидеть, но она понимала это так. Досадно, больно до слез. Он как бы стал меньше уважать ее. Почему? Не доверял? Боялся за свои деньги?

Она пыталась утешить себя, уговаривая, что мысли ведь были отрывочными, беглыми, безосновательными, возникли в силу ее теперешней нервозности, шаткого положения в обществе — и она предприняла нечто такое, о чем и думать не думала.

Как-то на вечеринке у Дебрица она встретила Ларса — Ларса Бахе! Он напомнил ей о дерзких словах, сказанных однажды в его адрес: «Ты, как всегда, Ларс, при полном параде, блеск и нищета!» Она обрадовалась, приятно удивилась… его отличной памяти, своему умению некогда смешно и метко выражаться, потому что теперь она сникла, пала духом. Лино подрезал ей крылья.

Она много говорила с ним, он проводил ее домой, и сопровождение имело роковые последствия. Спустя день она с ужасом вспоминала о своем необдуманном поступке, о своем неожиданно прорвавшемся неистовстве. Она написала ему письмо, что все произошедшее, дескать, конечно, недоразумение. Но его не так-то легко было остановить. Он явился к ней домой и возвратил письмо с пометкой: «Прочитано Ларсом Бахе!» Ее отношение к нему было, впрочем, неровным, чрезвычайно капризным. Она вела с ним настоящую борьбу, изо всех сил, как могла. Он ведь представлял ее прошлое, которое она отвергла или как бы хотела отвергнуть.

Но трудности у нее остались прежние. Как и раньше, она не умела четко определить свою позицию, сделать выбор. Прошлое не отпускало ее. Она верила в новые принципы, которые медленно, но настойчиво крепились в ней, она верила в новые, приобретенные ею знания и пыталась действовать в согласии с ними. Она прекрасно понимала, что большинство людей не представляет особенно большой ценности, но… когда идет череда вечеров, и один лучше другого, и когда встретишь, например, при этом Ларса Бахе, когда тут шампанское и прочее, веселье в полном разгаре, разве не потеряешь голову, разве не забудешь обо всем на свете… Тут не до нового мировоззрения и прочего. Осуждать людей в минуту праздника или просто ради дела? Никогда! К тому же в последнее время она много страдала и была ужасно одинока.

Между тем внезапно произошли события, положившие конец ее постоянным мучительным колебаниям.

Она часто надевала дома жемчужное колье, которое подарил ей Лино. Надела также его в один из вечеров, когда Ларс Бахе навестил ее, и она, наконец, получила возможность произнести давно заготовленную фразу: «Ты понимаешь, оно ведь не настоящее, подделка». Непонятно, каким образом это произошло, но он коснулся жемчуга и порвал застежку. Она пошла с жемчугом в ювелирный магазин Тострупа. Она не заметила, что там как-то странно смотрели на нее. В магазине хорошо помнили, что Лино купил ожерелье несколько месяцев назад, и ради предосторожности кто-то позвонил ему домой и спросил камергершу, не обронила ли она случайно жемчужное ожерелье. Была названа также цена: камергер купил его нынешней осенью, поэтому, дескать, мы думали?..

В камергерше воспламенилась былая ревность. Поведение мужа давно не интересовало ее, и она хорошо знала, равно как и другие, молву о нем, но теперь, здесь, границы дозволенного были нарушены. Пусть он обманывал ее! Изменял! Но чтобы лавочник вмешивался в ее семейные дела!.. Ни за что на свете! Этого она не могла снести.

Вильгельм Лино держался на редкость спокойно после той тревожной ночи, ночи долгих раздумий и размышлений, когда он, наконец, достиг ясности почти во всех вопросах. Конечно, он страдал, сильно страдал в последнее время. Да еще неожиданно пришло ощущение скорого неотвратимого конца. Он чувствовал, как его силы заметно убывали, и было горько двигаться навстречу неизвестному, навстречу смерти в полном одиночестве. Но усталость, болезнь в то же время как бы взбодрили, всколыхнули его. Он слабел, исчезла потребность в эротическом, и вот теперь он понял, чего стоило Лалле Кобру быть верной тому, кто сомневался в ней, быть верной, несмотря на отсутствие большой склонности. Отчаяние, глубокое отчаяние охватило его, как в тот вечер в конторе: груз оказался невелик, но он давил… Измученный, истерзанный ум требовал отдушины… Таков был он, таков был его способ взрываться.

Когда жена набросилась на него с упреками, он не стал ничего отрицать. Вел себя сдержанно, сохраняя хладнокровие, потребовал от нее развода. Этого она никак не ожидала и еще пуще разъярилась. Она, конечно, не молчала, и история вихрем разнеслась по городу. Несколько недель Кристиания жила под знаком скандала в семье Лино.

Вильгельм Лино между тем собрал не спеша свои вещи, не забыл взять любимые картины и рисунки Домье, хранившиеся в ящике письменного стола, и переехал в «Викторию»[22], где он снял несколько комнат в старом крыле здания, которое теперь сгорело. Комната с мраморным камином в стиле Людовика XVI служила ему гостиной.

Все произошло настолько головокружительно быстро, что никто не успел по-настоящему опомниться.

Дагни в результате оказалась бездомной. Постановили, что камергерша сохранит за собой первый этаж на вилле «Леккен». Герман перебрался на второй этаж и расположился там с большими удобствами. Когда семья узнала о денежном распределении, которое было уже согласовано и подписано, узнала, что никто особенно не пострадал в экономическом отношении, в доме постепенно воцарились мир и покой.

Но Дагни, она очень изменилась. Она жила любовью, раз она решилась на этот шаг — быть с доктором Врангелем, она решилась на него всей душой. Она отдалась ему полностью. Неосознанно, но она вела с ним борьбу, хотела его тепла, беззаветной преданности. Она была слепа в своем чувстве, она сочинила себе его, она видела в нем то, что хотела видеть, а не то, что было на самом деле.

Ей пришлось покинуть «Леккен». В другой обстановке и при других обстоятельствах она, вероятно, огорчилась бы своему изгнанию, но теперь она восприняла его как само собой разумеющееся событие. Она переехала на время к тете Каролине. И единственное, что ее беспокоило, так это сумрачность дяди Вильгельма, она понимала — он страдал.

Он действительно страдал, но не от разразившегося скандала. Нет, его мучила мысль, что абсолютно все, также близкие люди, знали, как он полагал, о неверности Лаллы Кобру. Особенно смущал его ледяной взор сына Германа, да вдобавок он был настолько нездоров, что не мог работать и был вынужден передать сыну дела фирмы. И еще глаза города. Он тоже страдал от этого вечно бдительного ока, где как бы пряталось прошлое Лаллы Кобру и подстерегало его на каждом шагу.

Первой навестила его в Виктории Дагни. Не объясняясь, она дала ему понять, что она на его стороне, всегда и во всем.

Несколько иначе отнеслась к происшествию в доме Лино Лалла Кобру. Оно не совсем отвечало ее замыслам. Скандал, да, он не особенно занимал ее, в этом смысле она была непробиваема. Но она надеялась сохранить для себя на будущее общество Дебрица. Поначалу двоюродный брат удвоил свою любезность к ней, да, даже фру Дебриц показала себя с самой наилучшей стороны, хотя их отношения всегда были более чем холодными.

Дебриц сказал жене: «События развиваются, как я ожидал, и теперь нельзя тянуть, другого удобного случая может не представиться, нужно действовать — и незамедлительно!» Тогда, в первый раз, Дебрицу удалось благодаря Лино блестяще провернуть дело с постройкой новой фабрики, и теперь он надеялся на успех, тем более что Лино одряхлел и нуждался в сочувствии, и поэтому он снова в один прекрасный день появился у него в конторе с новым проектом и с новыми предложениями.

Но в ответ он получил решительное и безоговорочное «нет».

Дебриц не на шутку рассердился и поклялся мстить. Его дом стал центром сплетен и пересудов о Лалле Кобру и Вильгельме Лино. Дебриц был тщеславным человеком, и вполне понятно, что он стал искать другие связи и другие возможности для осуществления своих планов. Лалле Кобру дали понять, что ей отказано от дома.

Йенс также исчез с горизонта, и Ларс Бахе написал оскорбительное письмо. При ней остался один Вильгельм Лино, хотя она великолепно понимала, что, когда дрязги улягутся, высокое положение Вильгельма Лино изменит общественное мнение.