Первые шаги жизненного пути - Наталья Гершензон-Чегодаева

Отцом Дани был весьма образованный и порядочный, но крайне скучный человек, Лев Эмильевич Арманд, по специальности историк. Он потом много лет к нам ходил и всегда угне-тал нас своей вялостью. Лидия Мариановна с ним разошлась. Когда мы с ней познакомились, он был женат на другой — красивой, молодой, чахоточной женщине грузинского происхождения Тамаре Аркадьевне, от которой имел трехлетнюю дочь Ирочку. Кажется, Лидия Мариановна, расставшись с Львом Эмильевичем, сама устроила этот брак. Со своим бывшим мужем и его женой она осталась в большой дружбе.

Лидия Мариановна принадлежала к еврейской петербургской семье врача Тумповского. Ее отца — Мариана Давидовича Тумповского — я хорошо помню. О нем мне еще придется писать. Это был типичный представитель лучшей части русской интеллигенции конца XIX — начала XX веков, передовых взглядов петербургский врач. Жены его на моей памяти уже не было в живых. В семье было четыре дочери. Лидия Мариановна была самой старшей, за ней шла Елена, затем Ольга и наконец — красавица Маргарита, поэтесса.

Две старшие дочери в молодые годы много сил отдали революционной деятельности; обе были эсерки. Елена Мариановна, к тому же, была замужем за одним из крупнейших русских эсеров по фамилии Гельфгот. Ее судьба оказалась типичной судьбой русской женщины-революционерки. Ей приходилось в царское время жить по подложному паспорту, вечно иметь дело с тюрьмами, мыкаться по ссылкам. Она жива до сих пор. Живет на покое у сына, где-то под Алма-Атой. Изредка присылает мне трогательные письма, из которых видно, что она осталась тем же чудесным, светлым и чистой души человеком, которым была всегда.

Ольга Мариановна, в отличие от сестер, не обладала духовностью, будучи просто добропо-рядочной женой своего мужа и хозяйкой. В начале революции она с мужем уехала за границу и больше не возвращалась. Я случайно познакомилась с ними летом 1923 года в Баденвейлере. Раза два мы сталкивались с ней и с ее мужем в парке. Я каким-то образом узнала о том, кто это, и говорила с ней об ее сестрах. Встреча эта оказалась для меня малоинтересной и потому плохо запомнилась.

Совсем другим человеком была младшая сестра — Маргарита, или, как ее звали в семье, Мага. Значительно моложе своих сестер, она была красивее всех. У нее был изящный, удлинен-ный овал лица, обрамленный гладкими, низко спадающими по сторонам прямого пробора темными волосами. Большие, печальные карие глаза, классически правильный, римский нос, тонкие губы и идеальной формы подбородок дополняли прекрасные черты ее лица. При этом она обладала высокой, стройной фигурой. Однако при всем том она была почти лишена женско-го обаяния. В ней соединялась приподнятая романтичность с какой-то нелепостью. И эта-то нелепость в значительной степени разрушала очарование ее незаурядной внешности.

Мага всегда витала в облаках. Неприспособленная к жизни до крайности, она, вероятно, не сумела бы даже сварить себе картошки. В то же время жизнь совсем на баловала ее. У нее не было ни гроша за душой, а ее плохие, такие же нескладные, как и она сама, стихи ни в какой мере не могли служить доходной статьей. Она всегда ходила в не вполне чистых истрепанных платьях, на которых лежала печать жалких потуг на элегантность, ее ногти постоянно были неопрятными, а прекрасные волосы казались давно не мытыми.

Жизнь Маги сложилась очень несчастливо. В ранней молодости у нее был роман с поэтом Гумилевым (кажется, даже связь с ним). Когда в начале 20-х годов Гумилев был расстрелян, она, узнав об этом, прибежала к моей маме и в порыве отчаяния безумно рыдала у нее на груди. Ряд лет Мага зарабатывала переводами, кое-как перебиваясь с хлеба на воду. Потом она вышла замуж и вместе с мужем попала в ссылку. У нее родились две девочки, из которых младшую, Леночку, она похоронила уже довольно большой. Старшая, Марианна, выросла в чрезвычайно трудных условиях.

Судьбы ее я не знаю. Сама Мага в конце концов не выдержала всех испытаний, ниспослан-ных ей судьбой, и в середине 30-х годов умерла еще сравнительно молодой, так больше и не вернувшись в Москву.

Лидия Мариановна, в течение ряда лет бывшая для меня одним из самых близких и бесконечно любимых людей, была чрезвычайно интересным, значительным человеком. В ней все казалось необычным, начиная с внешности. Небольшого роста, худенькая, с маленькими руками и ногами, она обладала удивительным, почти иконописным лицом. У нее были огромные темные глаза, напоминавшие глаза византийских ликов. Тонкий, узкий нос и такие же губы, маленький, острый подбородок. Черные гладкие волосы, так же как у Маги, низко спускались на уши по сторонам лица. Как и Мага, она жила единым духом и была очень мало приспособлена к хозяйственным женским делам, но она была неизмеримо более значительным человеком, очень умным, глубоким, волевым и сильным. В то время, когда Лидия Мариановна познакомилась с моими родителями, она уже оставила политическую деятельность и увлеклась довольно распро-страненным тогда мистическим религиозным учением — теософией. Я знала ее как убежденную теософку. Однако присущие нередко приверженцам теософии фанатизм в соединении с какой-то известной внутренней жесткостью совершенно отсутствовали у Лидии Мариановны, которая обладала очень горячей сердечной и искренней душой, открытой для всех близких ей по духу людей.

Зимой 1919–1920 годов Лидия Мариановна была увлечена педагогическими замыслами. Она лелеяла мечту об организации детской школы на лоне природы, такой Школы, в которой все основано было бы на законе любви и взаимного уважения, из стен которой могли бы выходить люди высокой души. Своими замыслами она делилась с моими родителями. Папа, по-видимому, поддерживал идею подобной колонии и давал Лидии Мари-ановне советы. При этих разговорах я не присутствовала и потому подробнее рассказать о них не могу.

Устройство такой сельскохозяйственной детской колонии, о которой мечтала Лидия Мариановна, облегчалось тем, что в то время подобного рода школ возникало множество. Некоторые из них носили толстовский характер.

Сначала Лидия Мариановна собиралась взять в свою колонию одну группу мальчиков и девочек, по возрасту близких к возрасту ее Дани, т. е. 14–15 лет. Она пригласила в их число нашего Сережу, и родители согласились его отпустить. Местом для колонии была выбрана станция Пушкино по Ярославской железной дороге. Лидия Мариановна выхлопотала получение небольшого помещичьего дома (имение Ильино) в 4 км от Пушкина. Открытие колонии было намечено на весну 1920 года. Сережа был в восхищении от того, что он уйдет из семьи и начнет жить самостоятельной жизнью. А я грустила, что в колонии не предполагалось младшей группы, и потому я не могла туда попасть. Однако перед самым открытием колонии дело изменилось. Подобралось несколько детей 12 лет, то есть как раз моего возраста, которых Лидии Мариановне захотелось взять. Она решила организовать вторую, младшую, группу и предложила мне поехать тоже. Я пришла в неописуемый восторг от этого предложения. Сережу же совсем не обрадовало такое решение, т. к. мое присутствие в колонии частично разрушало его мечты о полной эмансипации от семьи.

Родители наши приняли решение отпустить нас в колонию по следующим соображениям: они думали, что мы там будем жить бодрой, молодой жизнью, гораздо более нормальной и психически полноценной, чем мрачная, исполненная будничных забот московская жизнь.

Им казалось, что там, в товарищеском коллективе, среди природы, мы получим то, чего они не в состоянии нам дать. Эти их предположения полностью оправдались. Два с половиной года, проведенных мною в колонии, оказались едва ли не самым светлым и значительным в духовном отношении периодом всей моей жизни*.

* В настоящем издании текст воспоминаний Н.М.Гершензон-Чегодаевой несколько сокращен за счет подробнейшего описания будней этой колонии и рассказа о последующей жизни колонистов. — Изд.

Организация колонии

Сейчас, пожилым человеком, уже многое повидавшим, я могу трезво оценить то, что было хорошего в этой колонии.

Лидия Мариановна затеяла создать обетованный уголок, такое место, где дети смогли бы получить высокодуховную основу на всю свою последующую жизнь. Для того чтобы успешно осуществить свою мечту, она обдуманно подобрала только таких детей, а также таких педагогов, которые, по ее представлению, могли служить подходящим материалом. Этого принципа она придерживалась в течение всех 4 с половиной лет существования колонии. В тех случаях, когда кто-либо из заново попадавших туда ребят, равно как и взрослых, своим духовным обликом вносил диссонанс в общую направленность колонии, Лидия Мариановна умела незаметно удалить его.

Теперь я думаю, что такой педагогический метод с точки зрения общепринятых позиций таил в себе немало спорно-отрицательного. Колония превращалась в замкнутый, оторванный от мира островок, а воспитание детей принимало тепличный характер.