На всю жизнь и после (СИ) - Шаталов Роман

— Джон, а что значит наставить на путь истинный? Разве Цирюльник не наставил?

— Старший унт или хинт должен сделать из блудного сына полноценного члена нашего общества. Внедрить его в общество со всеми вытекающими. Пока ученик в статусе подмастерья, это только начало пути. Обычно конец пути — это предоставление статуса владельца территории.

— И Цирюльник с этим не справился.

— Верно, он не уберёг своего подмастерья. Борька, — Джон повернул к себе юношу и взял его за плечи, — пойми эти правила не так-то трудно соблюдать. Не так уж и сложно не причинять вред людям, не вступать в любовные отношения с людьми, ставить на путь истинный блудных детей и так далее. Если старший унт берёт на себя такую ответственность как воспитание блудного, конечно, он в любом случае обязан её взять. Но этот груз ответственности он должен осознавать.

— Хорошо, это понятно, — Борис мягко стряхнул руки Джона. — Убивать то зачем?

— Точного ответа я тебе не дам. Это придумал не я. У тебя котелок варит, и, думаю, мою аналогию со зверем, который попробовал человеческую кровь ты сможешь с этим сопоставить.

— А у Того, кто видит напрямую не спросишь?

— Связь работает только на приём. Нам достаточно того, что он есть и говорит с нами. Направляет нас.

Борис сделал фотографию этих правил и огляделся по сторонам. Ни Виктора, ни Никиты нигде не было.

— А где Виктор? Мне же нужно было с ним поговорить?

— Пойдём.

Они пошли обратно в сторону туалетов, но не дошли до них несколько метров. Джон встал перед красной стеной и толкнул её одной ладонью, по поверхности побежали ровные линии трещин. Заскрипели трущиеся друг об друга камни. Они отворились как одна большая дверь, за которой располагалась маленькая комната. На стенах красные обои с золотыми розами, на полу узорчатый ковёр, резной стол, потухший камин и пара чёрных, кожаных диванов. Между ними, перед кофейным столиком стоял Виктор и смотрел на своего подмастерья.

— Проходи, Борис, этот разговор для вас двоих, — сказал Джон.

— Прошу, проходи, присаживайся. Если ты не против, можешь закрыть за собой дверь?

Дверь Борис оставил открытой. Он осторожно сел на диван и положил кулаки на колени, вид у него был напряжённый, но осанка ровная.

— Борис, почему ты сбежал? Я же сегодня объяснял, что нарушителей правил ждёт смерть. Или ты уже забыл?

— Нет, я помню. Просто я всего не знал. Ещё я не знал, что вы на меня натравили одержимых.

— Не натравил, а уговорил напугать.

Борис обомлел от услышанного. Он, не ожидая такого быстрого признания, поднял недоумевающее лицо и посмотрел на Виктора.

— Всё не так однозначно. Тебе Джон показал правила?

— Показал. Так, стоп. Вы же говорили, что они неподкупны, и уговорить их нельзя. Вы — такой правильный — взяли и соврали.

— Ложь во благо. Иногда для выполнения условий одного более важного правила приходиться нарушать другие. Ложь не карается смертью, в отличие от нарушения правила номер два.

— Хм, интересный вы человек, Виктор. Сюрпризы подобные этому ещё будут?

— Думаю, да, — он сел на диван напротив Бориса.

— Я хочу уйти. Не хочу быть унтом, хинтом или кем-либо ещё из вашей братии. Прямо сейчас хочу, уже полчаса мне хочется убежать и не возвращаться.

— Это твоё право. Но ты понимаешь, что будет со мной?

— То же самое, что и с Цирюльником.

Виктор ничего не ответил, а только поставил на стол пистолетную пулю, которая была настолько чёрной, что казалась дырой в пространстве.

— Тогда застрели меня, и можешь уходить.

— Дайте пистолет, — Борис протянул просящую ладонь.

— У тебя он есть, используй.

Юноша ощущал себя куском льда. Он вошёл в безэмоциональное состояние, но пистолет материализовался только со второй попытки, вылетел из щели между запястьем и компрессом. Борис вставил патрон в обойму, а её в пистолет. Движения были уверенными, можно сказать заправскими: просмотр боевиков и замена батареек в пульте не прошли даром. Всё происходило на автопилоте, казалось, что внутреннее я дёргает его за ниточки. Виктор закрыл глаза и запрокинул голову как Цирюльник. Борис обеими руками поднял пистолет и прислонил дуло ко лбу мастера. Белки глаз юноши были чернее сажи, а радужки краснее крови. Желание превзошло чувства. Указательный палец стоял параллельно стволу и не двигался.

«Я убью его и сбегу от унтов», — подумал он.

Борис нажал курок и раздался выстрел.

Звук выстрела был не громче хлопка. Пистолет в руках юноши задрожал, а затем, выскользнув из ладони, обратился в дым и вернулся на своё место. Борис упал на спинку дивана, руками, которые не переставали трястись, он сжал краешек обивки у своих коленей. Дрожью заражались и другие участки тела. Боль ударила в голову, будто раскалённый прут вогнали в череп. Напряжение отпустило его, когда Борис почувствовал движение у входа. Он ослабил хватку и осмотрел дверной проём. Ему показалось, или там промелькнула тень.

Глава 6. Часть 4

Спустя неделю Борис стоял в новом для него месте — кондитерском магазине. Яркий утренний свет залил золотом половину помещения, витрины со свежей выпечкой и пирожными, а также щурящегося Никиту. Но даже такое солнечное украшение не вызовет желание сфотографироваться в таком месте. Всё в этом магазинчике от пола до потолка вызывало желание взять то, что надо, и уйти по своим делам, хотя у широких окон по сторонам от входной двери стояло два белых, деревянных столика: один на двоих, другой на четверых. Стоит признаться, пустовали они очень часто.

Никита стоял, опёршись на стойку. На нём была белая рубашка, синие брюки и фартук цвета молочного шоколада с карманами, а на макушке расположилась такого же цвета шапочка, которая напоминала пилотку. Его взгляд был потухшим. Он смотрел в пол и ожидал ответа Бориса.

— Что я буду делать? Интересный вопрос, я даже и не знаю, что тебе ответить, — сказал Борис. — Иногда бывает так в жизни, что надо делать, а потом думать. Что-то внутри меня скреблось, тащило меня к этому. Такой импульс. Понимаешь?

— Да. Ферштейн.

— У меня было время подумать, немало времени. Одна мысль поселилась у меня в голове. Она связана с рассказом Джона об истории хинтов и унтов. Мне кажется, для любого народа великая глупость верить, что раз когда-то давно были коренные изменения, их жизнь тоже поменялась. Я не думаю, что изобретение правил остановило кровопролитие. По сути, произошло слепое возвеличивание одних — я имею в виду людей — и принижение других — хинтов или унтов, которые могут оступиться и их казнят.

Никита поднял на Бориса своё грустное лицо и ответил:

— Я понимаю, куда ты клонишь и мне очень жалко тебя, — на лице Никиты появилась лёгкая улыбка, и он продолжил, — ты же, по сути, ни в чём не виноват. Ты просто жил и забрёл куда не следовало.

Борис подошёл ближе к стойке и протянул ему кулак. Он не отреагировал сразу, но всё-таки стукнул в ответ.

— Никогда в жизни не было так круто. Я забрёл куда надо, это вы уже давно идёте не туда. Я чувствую, что должен это поменять. Зудит. Понимаешь?

Никита протяжно выдохнул и запрокинул голову, а когда опустил, к нему вернулась его довольная моська.

— Я бы не советовал, ну… даже скажу так, слишком большая сила противостоит тебе. Объединённая сеть хинтов и унтов, среди которой ты не найдёшь сторонников. Имей это в виду. Знаешь, нравишься ты мне. Тоже чувствую, что зудит. Хороший ты, однозначно хороший. Я думаю, тебе понятно, что хинт или унт думает так: «Пока я не нарушаю правила, в моей жизни всё хорошо, и ей ничего не угрожает».

— В принципе понятно. Слушай, один момент есть. Я, конечно, понимаю, что это особого смысла не имеет. Мог бы ты рассказать про жизнь Виктора?

— Не имеет? Не скажи. Был у него момент в жизни — поворотный, так сказать. Странно вышло на мой взгляд. Его отец был хозяином того самого тату салона, а мама работала воспитательницей в детском доме. Вот парочка, да? Видимо, противоположности притянулись. Я, кстати, был в её группе, но познакомились мы с Виктором не там. Так вот, однажды к ней в группу попал паренёк, одногодка Виктора, а ему уже тогда стукнуло семнадцать. Так вот, этот паренёк оказался унтом, но мама Виктора не повела его, так сказать, «по пути истинному», — он нарисовал пальцем кружок в воздухе. — Она даже упрашивала директора, чтобы его отправили обратно в деревню, из которой его привезли или какую-нибудь другую. Что-то она в нём почувствовала, видимо, что тёмные дела натворит в будущем. Ферштейн?