Последние ратники. Бросок волка - Антон Николаевич Скрипец

лучше выпустить стрелу. Правда, раздумывал он, как здесь было принято, очень недолго. Одним коротким жестом рванув тупое рыло арбалета в сторону Перстня, нажал на спуск.

Дружинник, старавшийся стоять к стрелку вполоборота, вдруг как-то неловко бухнулся на колено, будто получил в грудь размашистый молодецкий удар кулаком.

Рябой, отшвырнув в сторону разряженное оружие, ловким жестом лапнул голенище нарядного сапога, и в руке его тут же угрюмо блеснул нож. Смотрел он при этом снова на Якова.

«Почему в этой варварской стране не запретят носить сапог?» — устало и даже вроде как равнодушно подумал тот. Он оглянулся в сторону двери, в которую только что вошел, и тихо взмолился, чтобы рябой тать не умел так же ловко метать тесаки, как его белозерские знакомцы. Иначе шансов у него совсем не оставалось.

Именно в тот миг, когда он уже подобрался для броска к выходу, Перстень поднялся на ноги. Как он сумел выжить после выстрела с такого близкого расстояния, Яков, признаться, ломать голову не стал. Его внимание вновь обратилось к пожару.

Огонь, с каждым мигом набирая животную мощь, плотоядно терзал массивные балки над головой, разбрасывал колючие искры, непреклонно расползался по широченным доскам пола, все ближе подбираясь к жалким людям с их мелкими страстями, которые уже ничего не могли противопоставить его разрушительной силе. Столы, стоявшие ближе всего ко входу в поварню, обратились в огромные факелы. Едкий дым затопил зал, будто в один миг растворив в себе весь воздух. В очередной раз вдохнув, монашек почувствовал, будто хватанул лёгкими жменю гвоздей. Внутри отдалось острой болью, горло нестерпимо саднило, а в глазах все принялось расплываться. Он закашлялся, упал на четвереньки и попытался ползти к выходу, стараясь не дышать при этом. В голове гудело, левый бок вдруг опалило яростным жаром, да так, что «монашек» вскрикнул, еще больше при этом нахватавшись дыма. Свет в глазах окончательно померк, а воздух в груди сменила рвущая плоть невыносимая боль…

9. Пожар с допросом (окончание)

…Яков не знал, как много времени прошло с тех пор, как он стал нормально дышать. Воздухом, а не дымным угаром. Впрочем, намного легче оттого не стало. Все нутро словно продолжало полыхать, отяжелевшую голову разламывала боль, а легкие выворачивались наизнанку от надсадного кашля…

Когда сознание понемногу стало возвращаться, а мир — обретать все более четкие черты в зудящих и слезящихся глазах, понял, что лежит в грязи посреди дороги. Особого отвращения, осознав это, удивительное дело, не испытал. Скорее наоборот — стылая сырая земля приятно холодила едва не обуглившуюся плоть.

Харчевня полыхала вся, от крыльца до крыши. И видно было, что красному петуху этой жертвы мало. Он уже хищно поглядывал на окрестные дома, подбрасывая высоко в темное небо жирные хлопья пепла и сажи. Вокруг сновали люди, что-то истошно вопя и пытаясь то ли сбить пламя, то ли не дать ему перекинуться на соседние постройки. Все это Яшка понимал слабо, едва-едва цепляясь за так и норовящее ускользнуть сознание.

— Дыши, колдун, дыши, — вдруг раздался хриплый шепот почти у самого его уха.

Обернувшись и тут же зажмурившись от приступа резкой боли в голове, Яков несколько мгновений не мог открыть глаза. Когда же, наконец, проморгался, узрел прямо перед собой ухмыляющееся лицо Перстня. Оно было черным, как у мавра, и здорово осунувшимся. Подняв взгляд выше, увидел и степняка. Тот нависал над лежавшим так же, как черноризец, посреди дороги воеводой.

— Зачем вы меня сюда притащили? — перехваченным в саднящем горле голосом прошептал Яков.

— Кто ж знал, что так оно все обернется, — как-то непривычно виновато прозвучали слова грозного воеводы. — Хотел вас нос к носу столкнуть, а потом и взять лиходея за горло… Никак не думал, что он после смерти батюшки так перетрухнул, что чуть не каждого незнакомого человека в корчме приказал подымать на ножи. Вдруг-де и за ним убивцы родителя явятся.

— А пожар-то откуда?

— Не помню уже, — рассеянно пожал плечами Перстень, скорчившись при этом движении от боли. Недовольно посмотрев на торчавшую из него стрелу, будто она, устыдившись его взгляда, сама могла вылезти из тела, он продолжил, — как-то само вышло. Отмахивался, где-то чего-то на что-то перевернул, оно как-то и занялось. А если б не подклад кольчужный в кафтане, так меня б не только поджарили, но ещё б и продырявили, как Котла.

ХХХ

Чем хороша весна — погода не в силах долго изливать на людей свою обиду. Стылые дни могут изрядно утомить бесконечной унылостью, а могут и завершится так скоро, что никто не скажет с уверенностью: были ли они на самом деле, или привиделись в скверном сне. Вот и сейчас мрачные войска туч, многие дни казавшиеся непобедимыми, истаяли за одну ночь. Правда, не полностью. Остатки их полков, обратившись в тяжелые темные облака, еще кружили над стольным градом в медленном хороводе, но беспросветностью уже не отравляли души. Не портил настроения даже время от времени проливающийся на землю дождь. Был он ласков и приветлив. Тысячи капелек опускались с неба, словно легчайший лебединый пух. Они не стучали настойчиво по крышам, не лупили по деревянной мостовой и не бурлили в лужах, стремительно падая из выси, а плавно стелились по воздуху, мягко касаясь земли.

В такие дни особенно неприятно смотреть на творимые людьми непотребства.

Рябой сидел прямо напротив Якова, буравя его тяжелым взглядом, недобро шевеля губами и беспрестанно сшибая брови на переносице. Встречаться с ним глазами было неприятно — и боязно, и как-то противно. Ему все чудилось, будто сейчас его бывший провожатый лихо вскочит на ноги, схватит за шею, либо даже вцепится в горло зубами. Или, как принято в тутошних краях, откуда ни возьмись в его руке очутится нож. В такие моменты до одури хотелось стать варваром. Таким, какими были здесь все. Сильным, гордым, бесстрашным. Которому любые неприятности, что гусю вода. Таким, как эти двое воев, что сидели сейчас рядом и так же хмуро глядели на полонянина. Рябой, похоже, избегал встречаться с ними взорами точно так же, как послушник — с ним.

— Хлопец, я ведь с тобой тихо-мирно беседую, — задушевным голосом пел Перстень. — Почти по-дружески. А ты опять не больно вежественно себя ведешь. Нехорошо это. Ты гляди, терпение ведь даже у меня не бесконечное. Закончится, и отдам тебя в лапы этому вон, — воевода пихнул коленом сидящего на полу, скрестив ноги, степняка. — У него все говорят. И завсегда правду.

В ответ рябой лишь фыркнул и снова упер