Колокол и держава - Виктор Григорьевич Смирнов

— Благодари Бога, что ты Марфин сын! — прошипел тот, утираясь рукавом. — Все одно тебе недолго осталось! Сам сгинешь и людей погубишь!

…Вероломное бегство лучшего полка ошеломило ополченцев. Вместе с ним как будто истаяло владычное благословение, без которого новгородцы никогда не воевали. Среди меньших людей начался разброд, многие не хотели идти дальше, требуя начинать сражение здесь и сейчас.

— Ударимся нынче! — кричал тощий гончар, вскочив ногами на спину такой же тощей кобыленки. — Кони устали, еды нет! Чего тянуть?!

— Кончайте глотки драть! — урезонивали бузотеров тысяцкие. — Тут вам война, а не вече.

Угрозами и уговорами удалось подавить назревавший бунт, и ближе к полудню войско двинулось дальше. Заиграли рожки и варганы, закачались боевые стяги, приободрились лица ополченцев.

Вслед за новгородским войском тотчас двинулась московская конница. С полчаса обе рати шли рядом. Достигнув того места, где Шелонь совершала крутой изгиб, отдаляясь от дороги, московское войско внезапно остановилось, словно давая противнику уйти. Новгородцы какое-то время еще продолжали движение, прежде чем воеводы стали оборачиваться, пытаясь понять, что происходит.

Убедившись, что противник тоже остановился, князь Холмский приподнялся на стременах и обнажил саблю. Описав ею сверкающий полукруг, первым ринулся в воду. Вслед за ним, вздымая тучи радужных брызг, в тихую Шелонь с боевым кличем «Москва!» обрушилась конница. Река вмиг покрылась головами людей и лошадей.

Поняв, что противник перешел в наступление, новгородские воеводы стали поспешно разворачивать войско. Из колеблющейся людской массы вырвалась боярская дружина во главе с Дмитрием Борецким и, набирая скорость, помчалась по склону вниз к реке. Вслед за ней устремились дружины других бояр.

Дмитрий мчался на своем венгерском жеребце, прижимая локтем к боку тяжелое копье. Ветер пел и свистел в ушах. Обернувшись на скаку, прокричал:

— София!!!

— София!!! — грозным воплем отозвалось сзади.

Успевшие переправиться московские воины встретили новгородцев тучей стрел. Но те уже доскакали, сшиблись, завертелись в круговерти рукопашного боя. А из воды продолжали выбираться мокрые московские всадники. Переправа для них осложнялась тем, что брод был неширок, многим пришлось преодолевать реку вплавь.

К месту битвы приближались основные силы новгородцев, охватывая лощину с боков. Им мешала их же многочисленность, задние напирали на передних, счет убитым и раненым шел на сотни, но ополченцы накатывались волна за волной, оттесняя московскую конницу к реке. Несколько всадников уже оказались в воде, их подхватывало течение, унося в сторону. Снова прогремел над Шелонью ликующий крик:

— София!!!

Как вдруг все изменилось.

Откуда не возьмись, словно из-под земли появилась татарская конница и стала обходить правый фланг новгородского войска, заходя в тыл. С непостижимой быстротой татары засыпали новгородцев градом стрел, целя в лошадей. Кони бесились, сбрасывали всадников, топча упавших.

— А-а-ллах акбар!!!

Воспользовавшись сумятицей, снова ринулись вперед уже начавшие отступать московские ратники. В мгновение ока новгородское войско превратилось в беспорядочную толпу, увлекаемую стихией панического бегства. Замелькали искаженные ужасом лица, пытавшихся сопротивляться сминали свои же. Татарские и московские воины врубались в гущу бегущих, секли мечами и саблями, кололи копьями, крушили палицами и шестоперами. Скоро вся лощина покрылась телами убитых и раненых.

Дмитрий Борецкий, срывая голос, пытался остановить бегущих, когда в круп его жеребца вонзилась татарская стрела. Злобно взвизгнув, конь встал на дыбы и сбросил всадника. Боярин попытался встать, но на него вихрем налетел московский воин и, перегнувшись с седла, ахнул тяжелым шестопером по голове. Последнее, что, теряя сознание, увидел Дмитрий, был его оруженосец Прокша, насквозь пронзенный копьем.

Потом все померкло…

Сражение длилось всего полчаса, потом началась бойня. Подобно огромному стаду овец, преследуемых стаей волков, ополченцы бежали, побросав оружие и не разбирая дороги. Повезло тем, кто остался на месте, их взяли в плен московские воины. За теми же, кто пытался спастись бегством, вдогон пустились касимовские татары. Для них это была азартная охота, верста за верстой татары гнались за обезумевшими от ужаса людьми и, догнав, хладнокровно убивали. Утомившись, останавливались для отдыха, пили кумыс, мирно беседовали друг с другом, а когда беглецам уже казалось, что они спасены, беспощадные наездники снова пускались в погоню, затевая жуткую игру палачей и жертв. На беду беглецов, местность была открытая, а тех, кто пытался спрятаться в кустах или залечь в пересохших бочажинах, преследователи легко находили по примятой траве.

К вечеру уцелевшие ополченцы уже не бежали, а просто брели вперед, безучастно глядя, как убивают их товарищей. Многие сами ложились наземь, закрывая голову руками в ожидании удара саблей или копьем.

Бойню прекратила наступившая ночь.

Из многотысячного ополчения[8], два дня назад выступившего из Новгорода, домой вернулись не более трех тысяч. Еще две тысячи оказались в плену. Остальные погибли.

Глава 11. Заутра казнь

1

Князь Данила Холмский всю ночь по обычаю пировал «на костях», празднуя сокрушительную викторию. Уже под утро, пошатываясь от вина и усталости, пошел смотреть пленных. Новгородские военачальники, со связанными за спиной руками, сидели на траве отдельно от остальных. Князь Данила долго разглядывал их, потом мрачно процедил:

— Ну что, доигрались, сучьи дети? Сколь народу сгубили! Вояки, мать вашу разэтак! Куда конь с копытом, туда и рак с клешней!

Пленные молчали, и только Дмитрий Борецкий, кривясь от боли, ответил:

— Не петушись, князь, кабы не татары, быть бы тебе биту!

Холмский вгляделся в его лицо.

— Ты, что ль, Борецкий? Это тебя государь в свои бояре пожаловал? Выходит, плохи твои дела. Иван Васильич измены не прощает!

…Тем временем гонец Холмского боярский сын Иван Замятня мчался в Яжелбицы, где с нетерпением ждал вестей великий князь. Радость по сему случаю была великая. Государь тут же дал обет построить в Москве храм в честь апостола Акилы, в день памяти которого произошло сражение.

На праздничном пиру подвыпивший Иван Замятня разливался соловьем, на все лады славя князя Холмского и не замечая, как мрачнеет лик великого князя, как переглядываются меж собой гости. Вот уж воистину: заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет. Со слов гонца получалось, что новгородскую войну в одиночку выиграл князь Данила, а все прочие московские военачальники, включая самого великого князя, отсиживались в холодке.

Вволю напировавшись, великий князь отправился в Русу, где ожидали его суда новгородские пленники. Город являл собой сплошное пепелище. Лежали в руинах большие и малые солеварни — главный источник городского богатства, еще дымились соляные печи, на огромных