Имя - Война - Райдо Витич

— Вот падаль! — взвился Васечкин, кулаком о траву грохнул. — Не всех раздавили, ушла все ж пара гнид! Э-эх, жаль!..

— Нас потом на аэродром кинули, человек пятьдесят. Остальных не знаю куда повели, — добавил глухо. — Ни еды, ни питья… Расчищали завалы с утра до вечера. На ночь как скотов в каптерку загоняли. Стоя спали. Кого там сесть — не повернуться — набито.

У Лены рыба в горле встала: ни туда, ни сюда. Сглотнула с трудом, отложила недоеденное. Бойцы на нее покосились, зашевелились.

— Сбежал — радуйся, — решил закрыть тему Перемыст.

— Чему? — глянул на него Фенечкин. Нехороший взгляд, черный.

— Ну что смотришь?! — вдруг рассердился Антон. — Я, что ли, тебя прессовал?! Мне дня с немчуками хватило, чтобы понять — падлы они, круче зверья.

— Гляди какой умный урка, — хмыкнул Дрозд.

— Кто? — не поняла Лена, но ее будто не услышали.

Перемыста к лейтенанту развернуло, уставился неприязненно:

— Ну и урка, и что?! Не человек, да? А я може больше человек, чем вы, потому что не слепой и своей головой живу! Что думаю — то говорю, и за галеты не продаюсь…

— Остынь, — тихо посоветовал Николай.

— Я — то остыну, — протянул, поднимаясь. Руки в брюки сунул, щурясь на Санина. — Только сперва, что думаю, скажу, раз пошла такая пьянка. Вы вот все с девчонкой марьяжитесь, поделить меж собой не можете и пристроить, куда не знаете. Вроде оставь, а вроде — как же?

— Рот закрой! — поднялся Александр, следом Николай. Лена же с недоумением на мужчин смотрела, ничего не понимая: она при чем? Кто кого марьяжит, и что это такое? Гнусное или нет? И причем тут Дроздов?

— Нет уж, договорю. Если ее возьмут с нами, — рукой на бойцов указал, — мужики соврать не дадут — дерьмо будет полное. У нас, в том конвое, фельдшерица была — Груня Станкевич. Так немцы ее распяли и всем составом прямо там сделали, да так, что ты своим тупым красноармейским воображением не представишь. Двое на гармошке играют, десять пялят и по кругу. А как натешились, к дереву привязали и грудь отрезали, а потом живот вспороли. Так и оставили.

Лену скрутило, затошнило, захотелось бежать, куда глаза глядят.

— Перестань! — приказал Санин Перемысту.

— Не пугай, — бросил Дроздов сжав ствол ПП так что пальцы побелели.

— А я не пугаю, в том и хрень — правду говорю, пусть и неприятную для чьих-то ушей. Возьмут девчонку с нами — солдатне на потеху отдадут, без разговоров. А вы посмотрите.

— Ты специально? — в упор уставился на него Николай, чувствуя, что еще пару слов и он ударит мужчину. Нет, не за сказанное — в том, что правду он говорит, сомнений не было. Ударит за то что тот пугает Лену и за то, что в душе у самого Санина от услышанного черти хороводить начали.

— Да! Потому что хочу, чтобы и вы и она это знали! И понимали, с чем играете! — закричал тот.

Пара секунд глаза в глаза и Николай опустил голову:

— Твое предложение?

— Оставить в деревне. Ей не место с нами.

— Может, вы меня спросите?! — не сдержалась девушка.

Бойцы дружно покосились на нее, переглянулись меж собой и зашевелились.

— Быстро доедаем, складываемся и переправляемся, — глухо постановил Санин. — Молча!

Лена озлилась отчего-то, рванула вверх, желая встать, но только приподнялась над травой — обратно приземлилась. В ушах звон и перед глазами туман. И словно ватой обложили — не продраться, не понять, что за ней…

Николай успел ее подхватить, на Антона уставился: довел? Молодец! В зубы бы тебе за такое паскудство!

— А я что говорил? — тихо бросил Перемыст. — Схороните по дороге, — сунул руки в брюки и попер к берегу, лодку чинить помогать.

Лена чувствовала себя отвратительно, что физически, что морально. Мысль о том, что она сознание потеряла, какая-то буржуазная девица, угнетала. А телу было все равно на метания души, его сотрясало от боли и озноба и голову нет-нет, обносило, и слабость все сильнее давила, как не пыталась девушка с ней справиться, прогнать.

Она смотрела на деловитую суету бойцов и все силилась понять, чем может помочь, а мысли — предатели вязли.

К ночи все было готово.

Первыми переплыли на тот берег Дроздов, Голушко, Летунов и Васечкин в лодке. Чертыхался тот сквозь зубы, на ногу ноющую от раны пенял.

Лену от холода било. Она стояла, смотрела вслед плывущим в темноте и тишине бойцам и на оставшихся косилась. Не хватало Пал Палыча, Гриши Полунина и Никодима. А спрашивать где они — страшно. Спроси, а вдруг скажут — погибли, а как со смертью примириться? Сколько можно множить в памяти убитых? Не выдержать — тяжел груз. Лучше не знать и думать, что остались они в какой-нибудь деревне, раненные, но живые. И они вернуться за ними, обязательно встретятся, как только советские войска пойдут в наступление. И пойдут, очень скоро пойдут — не может быть иначе.

И того, что Леня и Антон рассказали — тоже! Не может, и все!

Но все равно страшно до дрожи и хочется спрятаться, зарыться, заснуть, как какой-нибудь жук на зиму, чтобы проснуться и опять как раньше: легко, светло, понятно. Кончился кошмар, да и не было его. Сон, всего лишь сон, пусть и жуткий, пусть и дурной.

Одно только спросила у Николая:

— Что дальше?

Мужчина покосился на нее и промолчал. Не было ответа, сам не знал. Карты нет — на ней до Пинских болот только и было отмечено. А в них сидеть нельзя, бессмысленно. Чтобы приказ Банги выполнить — нужно места искать подходящие: с населенным пунктом рядом, чтобы питание бойцам обеспечить, глухие — чтоб немцы ноги обломали, пытаясь достать, и от мест дислокации воинских подразделений фрицев максимально выгодные — чтоб толк от налетов был.

Наобум искать те заповедные места придется. Не зная местности, не имея карты — только так и получится.

Или все-таки к своим пробираться?

Летунов обратно лодку пригнал. Вылез плечами передернул: бр-р:

— Студено.

— Как там?

— Спокойно.

Лейтенант махнул рукой Сидельникову, Камсонову, Скрябину на руки подхватил, в лодку усадил и толкнул от берега. Второй рейс.

— Я… плавать не умею, — ежась признался мужчине Фенечкин.

— В лодке поплывешь, как барин, — буркнул Перемыст. Так и переправились.

Николай от Вербенского неприятностей все ждал, но он слова не молвил, рядом поплыл, только обернулся пару раз на оставленный берег. А как вышли на другой, постоял и обратно ринулся, будто укусил кто.

— Куда?! — сдавлено рыкнул Санин. Но ни ответа, ни привета — гребет. Так и скрылся в темноте. Был рядовой Вербенский и нет.

— Свихнулся, — заверил Перемыст.

— Утоп, — охнул Камсонов.

— Вот дурак паря… Что ж ты натворил? — только и вздохнул Васечкин.

Лена же пошатнулась и без сил осела на мшистый пригорок.

Она отупела от ежедневных смертей и уже не понимала ни себя, ни окружающих людей.

Она вообще больше ничего не понимала, замкнулась и будто пропала.

Глава 9

Они брели по лесу и не понимали, куда идут. Горстка оборванных, грязных, обросших щетиной мужчин и доходяжная девчонка, с виду похожая на изнуренного ребенка. То еще воинство.

Все происходящее было сродни ирреальности и никак не принималось за действительность, хотя за неделю можно было бы если не привыкнуть, то принять. Но кто б сказал Лене, что в этом бреду они уже семь дней живут — не поверила. Ей казалось, что с той последней шахматной партии в поезде прошел век, еще два с момента, когда Надя помогала ей укладывать чемодан в дорогу, и десять с тех пор, как она треснула учебником по литературе по голове дурака Григорьева, который все время дергал ее за косу.

Спроси ее — было это вообще? Она бы не ответила. Мир сгорел и превратился крошечный островок из леса и болот, по которым они бродят и бродят. А больше ничего и никого нет, а может быть и не было.

Дрозд поправил лямку автомата на плече и хмуро покосился на Николая:

— Пчелу устраивать нужно срочно. Совсем плохая.

— На Васечкина посмотри, — огрызнулся мужчина. Без Сани знал, видел. Но как назло — лес, лес и лес вокруг. И болота, черт их дери. Только выберешься, обсохнешь, опять увязнешь. И ощущение, что бродишь по кругу в безвременье. Одно с ума совсем сойти не даёт — гул самолетов, что то и дело раздавался над головами.

Вот и сейчас с натужным воем несло фашистскую авиацию на северо-восток.

Антон задрал голову:

— Ни хрена ж их носит. Один, два, три… Мать честная, братцы, куда же их?

— Бои где-то. Это бомбардировщики, — заметил Дрозд.

— Где? — шмыгнул носом Камсонов. — Канонаду бы слышно было.

— Хрен ты чего в это глуши услышишь, — процедил Фенечкин. — Бродим здесь, как лешаки какие! Люди-то вообще есть, нет? Остался кто живой?!

— Отставить истерику! — гаркнул Николай.

Лена, пока бойцы остановились и переругивались, к сосне прислонилась, сползла вниз к корням, глаза закрыла. Каждая клеточка внутри дрожала и голова чудовищно болела. А ведь идти надо, надо идти. И заплакать бы, но даже на это сил нет.