Крики в ночи - Родни Стоун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это какое-то сумасшествие, — выдохнула она.
— Эти ублюдки, которые накинулись на меня, не были сумасшедшими. Кто-то украл игрушку. И кто-то посадил розы.
— Не могу понять…
— А я могу. Кто-то знает, что я включился в расследование. И, несомненно, существует человек, который виновен в тех смертях.
— Джим, ты устал. Все глупости.
Слишком много уже случилось глупостей в этом уголке Франции.
— Мои дети исчезли не просто так. И я твердо намерен узнать почему.
— Забудь сейчас об этом, — попросила она. — Единственное, что имеет сейчас значение, — это то, что ты здесь.
Она поцеловала меня в лоб.
Я свесил ноги с кровати, чувствуя себя крепко побитым, но живым. Эстель хотела втереть какую-то мазь в синяки, но я отодвинул ее руку.
— Почему ты не доверяешь Ле Бреву? — спросила она.
— Как я могу доверять ему? Я испортил его розы, — отшутился я.
И в это самое время — если бы я только знал! — мне пытались дозвониться из Парижа. Человек из британского посольства, увидев газеты, названивал в пустой номер, горя желанием узнать, нет ли чего нового. Эмма позже рассказывала: когда она сообщила Ле Бреву, что никак не может найти меня, тот уверил ее, будто я в безопасности в Понтобане. Наверняка он знал, где я. Может, как раз в эти минуты и решилась моя проблема с Эстель. Я почувствовал, как ко мне возвращаются силы, и попробовал сделать несколько слабых шагов по комнате.
— Джим, пожалуйста, ляг…
— Не волнуйся. Со мной все в порядке. У меня есть незаконченное дело.
Она отпрянула от меня, уголки рта печально опущены.
— Джим, — прошептала она. — Твоя одежда вон там. Я выстирала рубашку. Она была в ужасном виде.
Я прошел в ванную. Она была выложена плитками цвета аквамарина, со светло-зеленой занавеской, что создавало ощущение, будто находишься в подводной лодке. Здесь не было никаких кремов, никакого вычурного мыла и необыкновенных шампуней, на небольшой полочке только зубная щетка, бритва и пудра.
Эстель пустила воду в ванну, а я шагнул в нее. Пока я расслаблялся, мы обменивались отрывистыми фразами о нашем прошлом. Ее замужество было неудачным, муж оставил ее с Жанной, которой сейчас семнадцать, она учится в Париже. Ее муж просто ушел от них двенадцать лет назад, и она не удерживала его. По-своему она любила его, ее влекло к нему, но ничего из их семейной жизни так и не получилось, и она признала ошибку. Он инженер-нефтяник, сейчас работает за границей. Хотя было нетрудно узнать его новый адрес, она не испытывала никогда необходимости в этом. Если бы он захотел, то связался бы с ней сам, но никакого письма или звонка не поступало, и она занялась журналистикой, начала с небольших заметок, а затем стала профессиональным репортером. Я рассказал ей об Эмме, о надеждах семьи, о страхе за детей: неужели мы больше не увидим их?
— Что ты имеешь в виду? Что заставляет тебя так говорить? — произнесла она взволнованно. А потом, немного помолчав, вдруг спросила: — Ты любишь свою жену?
— Очень.
Она стояла рядом со мной. Вода облегчала мне боль.
— Не понимаю, — пожала плечами она, — почему ты не едешь к ней? — Она протянула мне полотенце, о чем-то задумавшаяся и печальная.
Больше в течение всего вечера, пока мы ужинали при свечах у нее на кухне, Эстель не упоминала о том, что произошло между нами. Она приготовила вкусное блюдо из яиц и плавленого сыра, и мы ели его маленькими вилочками прямо со сковородки. Вытерев губы и улыбнувшись своей таинственной, как бы существующей отдельно от нее, улыбкой, она сказала:
— Джим, останься на ночь.
Я помолчал, глядя на нее.
— Не могу.
— Я буду вести себя как паинька. Ты не должен думать обо мне плохо. — Она провела пальцами по пламени свечи. — Я такая, как есть.
Я ощутил ее силу, но что-то удерживало меня. Чувство стыда, вины? В пляшущих огоньках, в этом уютном доме, прихлебывая вино, я боролся с искушением. Я не хотел, чтобы Эстель стала для меня чем-то большим, чем просто помощницей. Жажда любви, как и голод, является сильнейшим из чувств. Мне казалось, идет борьба за выживание, как это бывает с брошенными в воду котятами, которые пытаются выплыть. Старухи в Понтобане рылись в мусорных ящиках, искали что-нибудь, что может пригодиться в хозяйстве. Эстель искала любви. Я постарался найти более твердую почву.
— Расскажи мне о Жанне, — попросил я.
Она поколебалась.
— Жанна в Париже. В Сорбонне.
Я ничего не знал о ее дочери. Не считая фотографий светловолосой девочки на камине, не было никаких других признаков ее существования. Но, возможно, в доме у нее была своя комната, которую я еще не видел.
— Она приезжает сюда? На каникулы?
Эстель кивнула:
— Естественно, она видится со мной.
Я прошел в гостиную и вернулся с фотографией Жанны в серебряной рамке. Девчушка со смелыми глазами и короткой прической. Точеный носик и твердый рот, возможно, как у матери, возможно, нет, наверняка сказать трудно.
— Тебе пришлось ее воспитывать одной?
Эстель пожала плечами:
— Само собой разумеется.
— И затем она покинула дом?
— Мы все так поступаем.
— Она часто бывает здесь?
Эстель не хотела говорить о себе. Эта тема, казалось, смущает ее.
— Она приезжает. Гостит. Уезжает. Со всеми детьми так происходит.
Я вернулся к своим собственным проблемам. Она прикоснулась к моим рукам, слегка сжав их, и еще раз осмотрела синяки.
— Ну что ж, они сейчас выглядят не так уж плохо.
— Эстель, ты уже очень помогла мне однажды. Когда мы ездили к Элореану. Ты поедешь со мной еще раз?
— Куда?
— Узнать правду у Ле Брева.
— Думаю, не смогу.
Я отодвинул стакан и поднялся. Я понял, что нужно уходить. Часы показывали одиннадцать, я окреп и чувствовал себя почти нормально.
— Куда ты? — спросила она в тревоге.
— Назад в Сен-Максим.
— Джим, останься со мной, пожалуйста. Тебе не надо ехать туда сегодня, в таком состоянии.
Предложение звучало заманчиво. Мы были двумя ищущими людьми, могли дать и взять, но желание прошло. Не сегодня, не сейчас.
— Почему ты не хочешь остаться?
— Мне нужно подумать, обмозговать кое-что, — сказал я.
— Не уходи сейчас, ну, пожалуйста.
Я боролся за свою семью. Проще всего было бы забыть, кто я, зачем я здесь. Убедить себя, что могу помочь ей. Но меня избили профессионалы, которые следили за мной. Кто-то боялся меня. Кто-то предупреждал меня. Я не мог доверять Ле Бреву, так почему должен доверять ей? Сомнения терзали меня.
— Эстель, дорогая моя, мне очень жаль. Лучше не надо.
Тихо, почти шепотом она быстро спросила:
— Что ты хочешь, чтобы я сделала?
— Помоги мне узнать о детях Сульта.
Расстроенная, несчастная, в глазах страх. Она крепко прижалась ко мне.
— Нет, не могу.
— Почему нет? Ну почему?
— Сначала останься со мной на ночь.
Но если я так сделаю, Эмма об этом непременно узнает. Узнает, как только поговорит со мной. Эмма. Мартин. Сюзи. Ради них я нахожусь здесь, все еще борясь с собой.
— Эстель, дорогая, я должен идти.
Она плакала.
— А полиция? Ты сообщишь о нападении?
К этому времени я уже чувствовал себя получше.
— Пущу это дело на самотек, — ответил я. — Эстель, ты все же поможешь мне?
— Не знаю, — ответила она.
— 17 —
Ле Брев, похоже, прекратил расследование. Я постоянно справлялся о нем, но он так и не появился.
Клеррар заметил, что у меня на лице синяк.
— Да, — сказал я. — Кое-что случилось.
— Вам надо быть осторожнее, месье.
— Не волнуйтесь, буду.
Я чувствовал, что он провожает меня взглядом, пока я шел по коридору.
Я позвонил Эстель на следующий день, но никто не ответил. Я приехал в Понтобан на „форде“, все еще загруженном вещами детей, и оставил записку с просьбой позвонить мне. Пока я ехал назад по мощеным улицам старого города, где была расположена ее квартира, я все время ощущал у себя на затылке чужие глаза.
Прочно установилась жаркая погода, в голубом обессиленном небе ни единого облачка. Я обнаружил, что мне все труднее объяснять себе, почему я не уезжаю отсюда, но какая-то одержимость не давала мне сдаваться. По крайней мере, я могу попытаться продолжать поиски и, может, натолкнусь на что-нибудь, пока мечусь как сумасшедший, между Понтобаном и Сен-Максимом на своей машине с опущенными окнами и ревущим мотором.
Дозвониться до Эммы в Хэмпшир было невозможно. Черт бы их побрал, они что, ничего не понимают там, в комиссариате? Я настаивал на встрече со старшим инспектором, который возглавлял расследование, с человеком, приставившим ко мне жандарма, намекнувшим на ужасы прошлых лет и обещавшим приложить все усилия, чтобы найти детей. С человеком, который подозревал меня в преступлении, которого я не совершал.