Крики в ночи - Родни Стоун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я остановился как вкопанный. Ле Брев говорил мне о гибели двух детей.
— Что вы сказали?
Она облизала свои карминно-красные губы и принялась сортировать газеты, не осознавая, насколько то, что она сказала, важно для меня.
— О чем вы?.. Не две смерти, когда сгорели дети Сультов? Я только что прочитал об этом в газете. Двое.
— Ха! — Она закончила со стопкой газет и журналов и, вернувшись в киоск, взяла тряпку, чтобы протереть стойку. Я заметил портье, также скучающего, выглядывающего за дверь. — Говорю же вам, не верьте всему тому, что пишут в газетах.
Я перегнулся через стойку и попытался заставить ее сосредоточиться.
— Что вы знаете об этом?
Что-то в моем поведении заставило ее испуганно отступить. Она посмотрела на меня более пристально, затем почесала голову и включила свет. Корни ее волос оказались седыми.
— Вы имеете какое-нибудь отношение к этим бедным английским детям?
— Я их отец.
— О Святая Дева Мария, Божья Матерь! Пожалуйста, простите меня, месье. Я готова провалиться сквозь землю.
— Что вы знаете о Шеноне?
Теперь все смотрели на меня: портье, горничная, появившаяся из лифта, зашедшая в отель чета. Я стукнул кулаком по прилавку:
— Ради Бога, что вы знаете о смерти детей Сульта?
— Извините, месье, извините. Мне не стоило упоминать об этом.
— Ради Бога, что вы знаете?
— Знаю? — Она вдруг стала непонятливой.
— Что случилось в Шеноне? В лесу?
Она уставилась на меня с приоткрытым ртом:
— В лесу? Там никогда не было двоих детей, месье. Только один ребенок погиб. Все это говорят.
— Один ребенок?
Неужели Ле Брев врал? А газеты?
— Да, так все говорят.
— Говорят? Кто говорит? — опять стукнул я кулаком.
— Здешние жители.
— Сколько детей было у мадам Сульт?
— Двое, месье, но только один… погиб.
— Полиция сказала мне, что двое. Это записано в отчетах.
— Ну, месье, конечно они так скажут, разве нет?
— Что?
Медленная улыбка расплылась по ее крупному лицу.
— Сульты были состоятельной семьей. Они знали, как замять скандал.
Помню, что я стоял там, пытаясь заставить ее рассказать еще что-нибудь, что-то реальное, не просто слухи и сплетни маленького городка, а факты.
Женщина пожала плечами.
— Ну хорошо, — примирительно сказал я. — Если там был только один ребенок, то что же случилось со вторым?
Продавщица покачала головой:
— Не спрашивайте меня, месье. Лучше спросите любовника мадам.
И она разразилась раскатами смеха, бессмысленного, глупого и визгливого.
— Чьего любовника?
— Мадам Сульт, — ухмыльнулась она.
— Мадам Сульт все еще живет во Франции?
— Конечно.
Я смотрел на нее не отрываясь.
— У нее что, был любовник, который все еще живет здесь?
— Ну да. Старый доктор Раймон из Понтобана.
— 15 —
Я позвонил в Рингвуд, куда уехала Эмма. Она не была расположена к беседе.
— Как ты себя чувствуешь, дорогая?
— Нормально. Есть новости?
— Пока еще нет. Жду, пока увижу Ле Брева.
— Зачем?
— Эмма, пожалуйста… Я просто хочу выяснить, что произошло.
— Ты все еще видишься с этой женщиной?
— Какой женщиной?
— С этой журналисткой.
Между нами уже был вбит клин, возникла натянутость.
— Нет, Эмма. Послушай. Я полагаю, что исчезновение детей связано с историей Сультов.
— С какой историей?
— Я не уверен, но в этом что-то есть. Люди здесь не очень-то разговорчивы.
— Этот старший инспектор просто позер, вот и все.
— Мне кажется, он лжет. Я хочу убедиться в этом.
— Но это не поможет вернуть их.
Я почувствовал, как у нее перехватило горло.
— Пожалуйста, Эмма, милая моя. Я хочу найти факты, доказательства… надо выяснить, что случилось тогда… И я останусь здесь, пока не узнаю этого.
Теперь я знал, что делать, пока продолжалось полицейское расследование. Клеррар мрачно сообщил, что проверки на дорогах прекращаются, но дома все еще проверяют. Он повторил мне прежнюю версию: прошлое здесь якобы совершенно ни при чем. Но я думал иначе, тем более что есть некто, кто живет в Понтобане и знает историю Сультов. Доктора Раймона можно, конечно, разыскать, но сначала нужно связаться с Эстель, а мне было неловко звонить ей после нашего совместного визита к Элореану. Господь помогает тем, кто помогает себе сам, как сказала бы мама. В любом случае я не мог просто сидеть и ждать.
Мне пришло в голову, что там, где Эмма нашла газетные вырезки, могли сохраниться и другие бумаги. Мы тогда были слишком взбудоражены, чтобы вести целеустремленный поиск: она просто случайно вытащила „Историю души“, и в ней оказались вырезки. А как насчет других книг на трех огромных полках? Почему бы не вернуться и не проверить, еще раз не взглянуть на них? В любом случае это хоть какое-то занятие. Оно позволит мне сбежать из этого проклятого отеля, позволит хоть на время не думать о детях или гадать, не вернуться ли в Лондон. Клеррар все время бубнил об этом, когда я пришел в комнату для допроса в жандармерию Сен-Максима.
— Зачем вам оставаться здесь, месье? Вы ничем не можете помочь следствию.
— Думаю, что мне лучше об этом судить.
Он, казалось, удивился, затем выпалил:
— Тогда я могу только предположить, месье, что у вас имеется какой-то личный мотив.
Хитрое, чуть ли не удовлетворенное выражение появилось в его глазах.
— Уеду, когда мне это потребуется.
— Уверен, что это… самое мудрое решение. — Он встал и протянул руку. Двое других полицейских встали вместе с ним. — Если будет что-нибудь… какие-нибудь новости, мы сообщим. Мы не прекратим искать. Полицейская работа именно такая, месье. Она продолжается, когда весь мир уже об этом забыл. И рано или поздно, кто знает… — он уставился на меня, — …что-нибудь проявится. Может, это будут не те новости, которых вы ждете, но рано или поздно мы что-нибудь да найдем.
В тот день после обеда я решил заехать в дом. Он сейчас пустовал, но я надеялся, что полиция впустит меня. Дом был заброшен. Не охранялся. Поблизости никого не видно, лишь солнце палит с ясного неба. Скот сбился в тени от дубов. Дом казался маленьким, очень уединенным, а цветочки по краям клумбы поникли и пожухли.
Дорога на Шенон была пустынной, неподстриженный кустарник засох, по всему чувствовалось, что с тех пор, как я уехал отсюда в субботу, здесь никого не было. Я остановил машину, открыл ворота и въехал во двор. Шины шуршали по гравию, совсем как в тот роковой первый вечер более двух недель назад. В высокой траве стрекотали цикады. Я направился к дому и попробовал открыть дверь. Нашу дверь, которую мы открыли тогда с таким нетерпением, исследуя темноту, заставленное помещение. Она была намертво заперта. Через нее мне туда не попасть. Я зашел сбоку и попробовал жалюзи. Бесполезно. В неподстриженной траве появились новые норки кротов, как маленькие могилки, — вот и все изменения. Веревка для сушки белья провисла между двумя бетонными столбиками, и я увидел в траве пластмассовый колпачок от шариковой ручки, похожий на красную пулю. Ручка Мартина. Я наклонился, чтобы поднять ее, и тут же услышал шум приближающейся машины. Она ехала по узкой дорожке, и что-то заставило меня остаться за домом, где никто не мог меня увидеть.
Это был старый „ситроен“, одна из машин этой марки, с корпусом, похожим на торпеду, с сигнальными огнями по углам изогнутой крыши. Я увидел двоих мужчин в ней, осматривающих белый дом и мой „форд“ с английскими номерами, припаркованный сразу за воротами. Я и раньше чувствовал чужие глаза на себе, а теперь знал наверняка, что за мной следят.
Я застыл в тени. Они сейчас находились перед самым домом, я их не видел, но прислушивался, гадая, выйдут они из машины или нет. Никаких звуков, ни хлопанья дверей, ни шагов. Они будут сидеть там и разговаривать, наблюдать, курить, и хотя, заметив мою машину, они поняли, что я где-то рядом, ничего не предпринимали. Прошло, как мне кажется, минуты три, когда послышался рокот мотора — они уехали.
Я обошел дом, вспоминая, как Мартин и Сюзи носились по двору, выпуская пар после долгого путешествия в автомобиле, в вечер нашего прибытия. Что-то выкрикивали, изучали территорию, маленькую стопку березовых поленьев для шашлыка, жесткий газон, где Мартин намеревался играть в крикет. Раздумывая, откуда взялась машина, я видел ухмыляющееся лицо Ле Брева и темный лес напротив.
Пот лил с меня градом — температура, должно быть, достигла сорока, и солнце стояло высоко над домом. Я завершил круг и пошел назад по гравию к воротам, вышел через калитку на поле напротив по дорожке, по которой вел меня Ле Брев тем утром. Я вспомнил, как подпрыгивала полицейская машина на дороге с той стороны ограды, где прятались коровы. И мертвая черная туша — животное, убитое молнией. Земля тогда была пропитана влагой, а сейчас она сухая, рассыпалась от жары — страна крайностей. Я шел по боковой дорожке в сияющем полдне, с пустым сердцем, незначительная точка в пейзаже. Две сотни метров истерзанной земли, следы от тракторных колес, канавки в высохшей грязи. Припомнилось, как Ле Брев отвязывал эту петлю на ограде и пропускал меня вперед, к деревьям.