Последний долг - Изидор Окпевхо

Дружный хохот прерывает его. Агбейэгбе поднимает руки, призывая к молчанию. Такого отклика он не ожидал.

— Тише, товарищи! Смеяться тут не над чем. Конфронтация с нашими угнетателями не тема для шуток, особенно если учесть, что враг располагает весьма опасным оружием. — Молодой человек спохватывается и добавляет: — Хотя, разумеется, враг наш не непобедим. Давайте же попытаемся дать серьезный ответ на вопрос товарища Озегбе, ибо ясно, что он не совсем в курсе дела. Да, за пределами этих степ идет борьба — решительная борьба. Она идет одновременно на нескольких фронтах. Один из них — доктринерский, иначе говоря, идеологический, народным массам надо помочь осознать необходимость революции, надо продемонстрировать им идеалы, во имя которых ведется борьба.

С этим фронтом тесно связан культурный фронт. Там наиболее образованные из нас бросают вызов защитникам эксплуататоров и ведут с ними непрекращающуюся полемику в газетах, с трибун, в брошюрах и книгах и всеми другими средствами, какие есть в распоряжении просвещенного человека. Мы обращаемся к словесной конфронтации, а не к позорному диалогу, ибо задача культурного фронта — опровергнуть безосновательную и аморальную аргументацию, которой наши эксплуататоры стремятся оправдать свою бесчеловечность.

В-третьих, существует стратегический фронт. На этом фронте пока что специальные организации готовят молодых, здоровых людей — здоровых телом и духом — к решающему сражению. В этих организациях молодых людей учат развертыванию революционной деятельности в определенных районах, пропаганде революционных идей, воздействию на общественное мнение. Их даже обучают искусству наступления и обороны, ибо это необходимо как подготовка к неизбежному физическому столкновению.

И последний, но отнюдь не менее важный фронт — фронт физический, борьба — проламывание голов, как образно выразился товарищ Озегбе. — Одобряющие взгляды обращены на Озегбе, он с важностью принимает признание и пьет чашу честно добытой гордости. — И это, товарищи, и есть та борьба, в которой каждый из вас призван сыграть свою роль. Мы не позволим топтать нас, как придорожную траву, и давить нас, как ежедневно на наших дорогах давят собак и коз. Да, товарищи, мы поднимемся все, как один. Мы возьмем инициативу в свои руки и принесем угнетателю смерть — ибо тем же самым он угрожает всем нам.

По для этого мы сначала должны бежать из заключения. Мы окажемся на свободе, и наш угнетатель будет поставлен в тупик и растерян. Ибо в нашей борьбе не на жизнь, а на смерть для победы необходимо, чтобы наш враг был растерян в каждый момент, на каждом этапе.

Он достает еще одну сигарету и закуривает, бросает спичку на пол и гасит ее босой ногой.

— Вы видите эти стены, какие они высокие, какими непреодолимыми они кажутся? Что ж, мы их преодолеем! Ибо это единственный способ выполнить нашу основную задачу. Мы должны бежать. И сегодня же! Я тщательно изучил обстановку и не думаю, что кто-нибудь знает эти стены лучше меня. Я знаю, где находятся слабые места. Мы должны воспользоваться ими сегодня же ночью, то есть завтра, в темные часы после полуночи, когда вооруженные охранники — марионетки угнетателей, людишки, не придумавшие для себя ничего лучшего, чем служение злу, — когда они с головой утонут в непробудном сне и будут совершенно неспособны помешать нашим хорошо продуманным действиям. И нам пригодится все, что будет у нас под рукой: одежда, доски, веревки, камни, — одним словом, все. Не спрашивайте, как мы это осуществим. Когда придет время, я дам вам исчерпывающие инструкции, и наше дело пройдет гладко и просто. Надо назначить несколько человек, которые пойдут первыми.

Тем не менее некоторые из нас могут содрогнуться при мысли, что все мы — все двадцать пять заключенных — покинем тюрьму в один прием. Что ж, я думаю, это серьезное обстоятельство. Помимо всего прочего, массовый побег ставит перед нами немало оперативных проблем. Я это прекрасно осознаю и учел это немаловажное обстоятельство в моем плане. Поэтому я могу предложить вам альтернативу. Она заключается в том, что все должны будут помочь бежать хотя бы одному из нас, хотя бы для того, чтобы передать нашим товарищам за стенами тюрьмы, что заключенные безоговорочно их поддерживают и изо всех сил приветствуют дело революции. Для выполнения этой задачи предлагаю мою скромную кандидатуру.

Агбейэгбе пыхтит сигаретой, должно быть ожидая, чтобы его мысль глубже проникла в слушателей. И эту мысль хорошо понимают все. Кто-то вздыхает, кто-то кряхтит. Кто-то чешет в затылке, потягивается и выразительно поглядывает на соседей. Кто-то громко зевает, кто-то многозначительно кашляет. Конечно, по ходу этой лекции многие из нас поняли, какого сорта новость нам преподнесут. Я, например, все время наблюдал, как на лице молодого человека отражалась драма его собственного избавления, и даже несколько усомнился в искренности его слов. Мне даже почудилось, что подозрения возникают не у меня одного. Но что меня удивило, особенно в конце его лихо закрученной речи, так это мысль, что такой маленький мальчик, намного моложе любого из нас, надеется одурачить нас всех и при этом уверен, что мы проглотим все, чем он нас угощает.

Воцарившееся молчание, кажется, подтверждает мои опасения. Такое чувство, как будто огромный глиняный кувшин, давно стоявший на недосягаемой высоте, под самой крышей, вдруг свалился, и все его тайное содержимое предстало на общее обозрение. Кто-то опять кашляет.

Зажигается электричество.

— Клещи — странные насекомые. — Это Эмени нарушает сдержанную тишину, он потягивается и широко зевает.

Мы громко хохочем. Агбейэгбе бросает на него пронзительный взгляд.

— Что вы сказали? — спрашивает он с угрозой.

— Я? Ах да, я говорил о клещах.

— Что вы говорили о клещах?

— Я говорил, что они очень странные твари. Их трудно понять.

— Какое отношение имеют клещи к нашему делу?

— Да я просто подумал… Понимаете, я работал в суде всю жизнь, и каждый день меня кусал по крайней мере одни клещ, потому что я ходил босиком. Вот я всегда и боялся клещей. И если сейчас подумать, то, наверно, я ни разу не получил повышение по службе потому, что в моих мыслях или в моих ногах всегда сидели клещи.

Агбейэгбе шипит и отворачивается. Новый взрыв хохота. Лицо Эмени изо всех сил скрывает насмешку.

— Я понимаю так, — говорит Агбейэгбе и выдерживает минуту молчания, — что некоторые люди не готовы к нашему делу. Но мы не позволим нм помешать нам. У нас нет лишнего времени, мы должны решить поставленную перед нами задачу — и быстро. Товарищ Окоро, ты согласен сегодня ночью устроить побег?

— Кто, я? — спрашивает Окоро.

— Да.

— Гм… ох… у меня что-то шея болит, не поворачивается, я что-то спать хочу…

Снова хохот.

— Спокойно, товарищи! — умоляет Агбейэгбе, уже стоя. — У нас нет причин для веселья. — Он поворачивается к Окоро. — Я сочувствую вам, товарищ Окоро, я уверен, что вы полностью преданы благородному делу революции.

— Да, я с вами, я с вами! — говорит Окоро. — Просто некоторые из нас физически пока не готовы к революции. Понимаете, вот шея болит и не поворачивается — по я думаю, в вашем плане вы учли и это немаловажное обстоятельство.

Он делает вид, что не может повернуть голову, и гримасничает, изображая страдание, стонет и укладывается поудобнее. Опять никто не может сдержать хохота.

Агбейэгбе вздыхает и качает головой.

— Ше! — восклицает Эбо.

— Что такое? — Агбейэгбе поворачивается к нему.

— Мне показалось, что я что-то услышал. Знаете, такой громкий звук — вы сами не слышали?

— Нет.

— Жаль. Мне послышалось, что один из солдат издал звук — так громко, что показалось, будто этот звук донесся из-за тюремных степ.

— Ну и что?

— Да вот я подумал… Если враг пли его марионетки решат оглушить нас, мы должны все, как один, подняться и ответить им тем же, да с удвоенной силой.

— Вы, кажется, пытаетесь шутить над серьезным делом, а я заявляю вам, что революция не терпит подобного отношения.

— Вы правы, товарищ.

На этот раз удержаться не может никто.

Агбейэгбе растеряй. Губы его поджаты. Глаза сверкают. Он опускает ладони на бедра и шумно вздыхает — вздох его похож на храп загнанного в угол барана.

— Послушайте, джентльмены…

— Товарищи. — Кто-то поправляет его среди общего хохота.

— Выслушайте меня! Почему вы смеетесь? Быть может, вы думаете, что я замышляю побег ради своего блага или для развлечения? Вы глубоко заблуждаетесь. Могу ли я, посвятивший всю жизнь всемирно-исторической миссии, просто дурачить людей? И все же я искренне убежден, что вы достаточно сознательны и понимаете, что мои слова глубоко затрагивают жизнь миллионов людей, которые влачат жалкое существование и заслуживают лучшей участи.